Она вмещает в себе мило, свежо, интимно всю жизненную и новеллистическую лемуру поэта, что он в своей кладовой мыслей узнавал, видел, понимал, принимал, «питаясь не сидя, а в полете» и, глядя на судьбы с высоты идей и ценностей мировидения, по- ветхозаветному замыслу отходил от зла и творил мир и любовь; не в постах и молитвах искал спасенье, а в делах и в любви, возбуждая очень основательные пламени жизни, которые выше славы и прекрасней молитвы ханжи и которые наливаются у него соком и кровью практики Достоевского: «И что я поддельною болью считал,// То боль оказалась живая»:
В поэтической конструкции Пушкина царствует библейский (на внутренней стороне печати Соломона -вторая надпись: «Ничто не проходит») и древнеримский, светский порядок, изложенный в Метаморфозах Овидия Назона, когда мир со дня своего творения, до рождения Христа и после, доколумбовой эпохи и послеколумбовой истории, не уходит и не исчезает, а был, есть и будет во всех своих превращениях, мыслимых и немыслимых, в сказках, былинах, заговорах, и обобщенный Мировой Судьбой в вечных образах, сравнениях, за которыми виден лик Истины и вопрос извечный что заставляет Душу Бога воплощаться в людях несовершенных:
Постигни прелесть неземную,
Постигни радость в небесах,
Мифологическая и эпическая наполняемость которой: Иерусалим и Афина вера и знание, два ключа, открывающие любую душу; Рим и Русь два светлячка в генетической памяти человека; Аполлон, лирой благозвучной утешающий мышь живая связь человека и природы; Ахилл, отстающий от черепахи образ прошлого, обгоняющего нас; деспот Терей, отрезающий язык своей жертве и превращенный богами в удода образ настигающего возмездия; Пенфей, растерзанный во время вакханалии своей матерью, и слепой прорицатель Тиресий образ самовластности, погибающей от надменности и потери разума; Зевс, спасающий ребенка, которого Каллисто носила в чреве образ стыда и совести; Одиссей, привязанный жгутами к мачте корабля предначертанность будущей смерти Христа на кресте; Ахиллес, попавший в преисподнюю от стрелы Париса, молвивший при встрече Одиссею, что лучше быть батраком у крестьянина, чем царем в царстве мертвых подтверждение, что в оппозиции жизнь смерть предпочтительнее быть на стороне первого элемента:
Смертный, век твой привиденье:
Счастье резвое лови;
Наслаждайся, наслаждайся;
Это и урна с прахом астронома Ойджена Шумейкера на Луне через две тысячи лет после рождения Христа двенадцать человек побывали на Луне и вернулись, тринадцатый должен быть мертвым как противоположность, как антитеза вечного живого Иисуса (закон о том, что мысль и материя одинакова превращаются в свою противоположность в потоке времени, получил реальный аргумент: в последний день июля 1999 г. американская автоматическая станция доставила урну на спутник Земли);
И мифический «Калинов мост», соединяющий в русских сказках мир живой и мертвый пограничная зона, где силы добра в лице богатырей и витязей неприступно отгородились от силы нечистой, совратительной, демонически стихийной: «озлобления многого враги благочестия» Аввакум:
Как дикий скиф хочу я пить.
Я с другом праздную свиданье,
Среди всей мудрости, которую мы впитываем в себя от поэзии (как здесь не вспомнить краткое высказывание И. В. Гете « Умные люди лучшая энциклопедия»), на всей высоте своих понятий, это прежде всего куканы, связи палестины нашей: и отечество и родной дом, пантеон богов и духов русин, волхов, колдунов, шаманов, богатырей и берегиней, где «Птица Сирин мне радостно скалится Травит душу чудной Алконост, тоскует печалится, птица Гамаюн Надежду подаёт» (В. Высоцкий).
Незримые паутинки Отчизны с традиционным для древнерусского сознания принципом религиозно-мистического постижения тайн мироздания и опорой на патриотические чувства, представленные в оригинальном сборнике «Пересмешник, или Славянские сказки» М. Чулкова (1789). А еще вековые деревья, аромат скошенной травы, белоснежные облака, затянутые тиной болотца и омуты, леса, поля, степи, благодатные деревенские бани и белые пушистые снега:
В этом лирическом реестре перечислений, смысловых оттенков и интонаций живет настоящая, безупречно нравственная Вера, «Душа народа русского» (Н. Некрасов). Глубинная, ритмичная, победоносная, согревающая и терпеливо несущая свой крест, далекая от жалоб и обвинений, сохранившая, что мы потеряли, морально выжгли мысли, желания, страсти понимающая все, что непонятно нам. Она освежает, детонирует дух, заставляет думать и понуждает «Сеять разумное, доброе вечное» (Н. Некрасов). И тогда: «Спасибо вам скажет сердечное //Русский народ» (он же):
Глава. Он не каменел сфинксом
Будут вечно звучат строки стихов Пушкина. Похожие на сон, в котором идеал и мираж одновременно И под солнцем, и под вьюгой, и под снежными бурунами, и когда просветлеет восток, и когда запылает запад очаровывая, возбуждая любить больше, любить тоньше.
Но если в коктейль Жизни добавить (ставь на время раздатчиком, барменом слодострастий) немного колдовства запах мечты, глоток любви, порцию счастья, она открывает человеку свои волшебные стороны: она становятся для него сладким и дерзким, как поцелуй украдкой; вдохновенным и изысканным как высокая поэзия; обволакивающая негой как восточная музыка; красивой и нежной как цвет черемухи по весне; яркой как цвет вишневых садов, овеянных первой весенней оттепелью; романтичной и волшебной как прогулка по местам детства; мечтательной как ранняя юность; томительной как предчувствие перед вхождением в рай и неопределенным, ускользающим послевкусием как неразгаданный намек:
«С недавних пор понятна мне природа,
Ночного бытия понятен герб.
Тоской пронзает горло небосвода
Отточенный до блеска лунный серп».
Будет призывать охватывать окружающий мир во всей бездне падений и взлетов, не опускаться на дно Вселенского подвала, чтобы видеть жизнь лишь в темноте, не замыкаться на одной теме или одной эмоции собственной души; не каменеть сфинксом, используя один и тот же реестр слов, образов, метафор, а всегда расти, идти вперёд в новые области бытия и быта, иные предметы и вещи просвечивать неугасимым вожделением; не бояться измениться, быть готовым как Диоген жить в глиняной бочке, радоваться как Демокрит, печалиться как Демосфен, подантенскому грустить, проходя вместе с Вергилием «круги ада» и, как Тия (орфическое имя Таис Афинской) призвать А. Македонского предать огню дворец Ксеркса, убедив полководца, что из всех дел, совершенных Александром в Азии именно этот смелый поступок будет самым прекрасным; плакать как А. Македонский, узнав, что есть еще не открытые миры; нести евангельскую ноту смирения, неметь от «Пророка» Пушкина и взращивать бунт лермонтовского Демона; смотреть на лужу и видеть в ней отражение звезд, и «слезы девочки родной» воспринимать как свою боль: «Все, что до тебя касается, я неравнодушна» (бабушка Лермонтова)
Просто нести в сердце кусочек солнца словом, уметь соединять в своей личности то, что кажется несовместимым, невероятным, необъяснимым. Образно, быть скупцом злата, но не чахнуть над ним:
Мы больше в этот мир не попадем,
Вовек не встретимся с друзьями за столом.
Лови же каждое летящее мгновенье
Его не подстеречь уж никогда потом.
О. Хайям.
Пушкин торопился жить. И делал это самозабвенно, по римски щедро, не по по земному дивно и в стяжание духовного бытия.
И не просто жил, а с интенсивностью, которую дают только цель и мечта. Он не тратил время на полированное общение по принципу «Как все», зная, что ничего не будет решено и достигнуто. Он не хотел быть посмешищем, а тем более, что его мысль вели на убой. У него не было времени на бесконечные кумовства, лести и ханжества света.
О не тратил душу и время на борьбу с посредственностью и вздорных людей.
Он не был там и с теми, где накачивалось «Эго». Он не терпел манипуляторов, иллюзионистов и фрондистов. Его тревожили люди без чувства стыда, которые алчно захватывают таланты, позиции и достижения способных.
Он понимал, как осталось слишком мало времени, чтобы обсуждать тщеславие и абсурд людей. Он не хотел этого, потому что его душа еще не успокоилась, она торопилась « исполнить свой полет».