Он шел к вершинам, чтобы взять, а когда брал раздавал. И душу не лечил, чтобы болела. Да, над ним кружило воронье, но укрыться от них это было не его.
И смерти не боялся, она бодрила его. И верил, чтобы простить и найти. И был против ветра, чтобы тот утих.
И манерным не был, жесты и выражения не наигранные, нес в себе простоту и искренность «Мадонны Конестабиле» Рафаэля.
Он смотрел всегда в даль, чтоб не забыть. А мыслил, чтоб понять и жить среди людей, для людей.
Не хотел быть бесцветной креветкой. Не лебезил, и клевретничество было омерзительным для него. Не мельтешил, под ногами идущих не путался. Угодничеством не отмечен, услужливый привратник не уживался в душе гордой.
Тогда честь была важнее жизни и для Пушкина также.
Сильный, выносливый и раскованный, поэтический вольноотпущенник. Стихи мерцают, изнутри свет наплывающий делает их живыми и гордыми, будто красавица «Эритрейская сивилла» Микеланджело смотрит на читателя.
Его стих не забудешь. Это просто невозможно!
Никому из поэтов не удавалось проникнуть так глубоко в состояние души человека и описать его ТАК РЕАЛИСТИЧНО. ТАК ПРОНЗИТЕЛЬНО! Однажды это смог сделать только один человек, ранее на 200 лет до Пушкина
Рембрандт. В своем шедевре картине «Лукреция». Римлянка, трагическая смерть которой потрясла устои Рима. Рим свергнул царя. Рим стал республикой!
Это история о том, как одна лира может быть громче всех голосов эпохи. Изумлять и колебать ярые убежденности. Поражать смелостью. Стать окном в инобытие, хотя держать себя в настоящем.
Пушкин смог туда заглянуть и показать нам ее, создать инобытийную красоту Жизни, той, которой так хочется прожить, и которая воздействует сильнее самых громкоголосых аргументов и доводов.
«Поэтический Андрей Рублев», ибо он смог состояние Блага, естественного для человека, свободного от суеты и тревог, передать поэтическим Образом:
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи
В творчестве Пушкина чувствуется нечто вулканическое, чудесное сочетание страстности и мудрости, чарующей любви к жизни и резкого осуждения ее пошлости, его трогательная нежность не боялась сатирической улыбки, и весь он «чудо» родоначальник русской литературы XX века М. Горький так писал о родоначальнике русской литературы XIX века А. Пушкине.
Пушкин явление «русского чуда», «чудо чудное», «диво дивное», «божий дар», дар небес в одном измерении и в другом измерении дар земной, дар истории предков, шестисотлетнего рода Пушкиных, «приложивших руку» к созданию Государства Российского (избранию первого царя из рода Романовых) и всегда державшихся независимо по отношению к его правителям (за что не раз попадали в немилость), и проявляющих свое собственное вольнолюбие и независимость; в общем и целом Пушкин как явление новорожденное для России.
Нет России без ее великих патриотов. Нет России без ее великих властителей дум. То и другое вместе явление русского духа, имя которого Пушкин. Сродни духовному началу Национальной идее: «Мое имя принадлежит России».
Его всегда волновали Русская Земля и Русский Человек. «Страшные загадки русской души». И воспринимал, и вмещал в своем сознании далекую древность и современность России, все поведение и умонастроение Великого народа: « Ведь он русский: стало быть, ему все под силу, все возможно!»..
Откровенный вызов царю, не прирученный и не льстивый, никогда не дающий себя в обиду, слишком самодеятельный, слишком своевольный, даже в чем- то бунтарь. Без страхов, лакейства и компромиссов «среди детей ничтожных мира».
Объяснение этого феномена кроется не в шаманском гнозисе, не в экстатическом растворении личности в угоду времени и эпохе, оно в сакраментальной, смысловой содержательности утверждения Гете: «Чтобы что-то создать, надо чем-то быть».
Этим объясняется нравственный вектор Пушкина в России в сакральности его духа, в жажде независимости, цельности и несгибаемости этого желания. В вызове приниженности, унизительности, прирученности, раболепию.
Трагическая судьба поэта и гражданина, этическим императивом которого был долг «милость к падшим призывать». Но прежде всего личность Пушкина это моральная парадигма, образец свободы и смелости, бескомпромиссности: славить Свободу и в этом находит счастье. Он не угодничал и не мельтешил у трона, не путался под ногами у «сильных мира сего». Напротив, Пушкин восставал, бунтовал против этой слепой и бездушной зависимости от политики и власти, в образном выражении поэта от «ливреи», а в чем -то и от народа, нередко ждущего от творца призывов, лозунгов и пророчеств.
Трагическая судьба поэта и гражданина, этическим императивом которого был долг «милость к падшим призывать». Но прежде всего личность Пушкина это моральная парадигма, образец свободы и смелости, бескомпромиссности: славить Свободу и в этом находит счастье. Он не угодничал и не мельтешил у трона, не путался под ногами у «сильных мира сего». Напротив, Пушкин восставал, бунтовал против этой слепой и бездушной зависимости от политики и власти, в образном выражении поэта от «ливреи», а в чем -то и от народа, нередко ждущего от творца призывов, лозунгов и пророчеств.
А Пушкин хотел следовать своим сокровенным чувствам, а не отзываться на прихоти и ожидания вельмож и народа льстивыми одами. Ему дороги были «лучшие права» и «потребна» другая свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа-
Не все ли равно? Бог и ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи
Да, Пушкин не хотел тратить свой гений на суетные и корыстные дела вокруг трона. Он подпитывался от Ломоносова, про которого написал, что Ломоносов « не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей». А ответ Ломоносова влиятельному сановнику И. И. Шувалову привел Пушкина в восхищение «Я, ваше превосходительство, но только у вельмож, но ниже у Господа моего Бога дураком быть не хочу». Впоследствии Пушкин не редко приводил слова Ломоносова, чтобы ясно выразить свою позицию.
Будучи властителем дум и душ, Пушкин явил образец независимости. Будучи человеком, Пушкин был «рабом, прикованным к тачке», именно у нее, власти, он просил снисхождения своим «друзьям- декабристам», в этом он видел императив гражданского долга, совести и подспудно бередящей его вины. Он не мог помешать казни пятерых декабристов, но он уговаривал, уговаривал многократно Николая I амнестировать сосланных. Он взывал к милосердию царя в стихотворениях «Стансы», «Пир Петра Первого». А в «Капитанской дочке» описывал благородные поступки И спустя время он понял всю иллюзию своих надежд на справедливого правителя. Свои муки, свое разочарование во власти и свое прозрение к ней он вылил огненной испепеляющей фразой:
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу.
Видимо, Пушкин уже осознавал, что смысл и цель всякой власти, в том числе и императорской в России, постоянное воспроизводство и упрочение несправедливости, раболепия и наживы.
Спустя век, прорываясь через плен «пушкинской грусти», Мандельштам усилит вулканический выброс:
Власть отвратительна,
Как рука брадобрея
Только в одном Пушкин допустил исключение он готов был «гнуть шею» перед монархом за друзей-декабристов, просить о помиловании, проявить милосердие и до конца земных дней своих мучился от чувства вины перед ними, повешенными и сосланными. Оно ушло от него вместе с уходом из земного бытия.
****
В прозе Пушкин вывел образцовое правило, как следует писать: «просто, кратко и ясно». Его непревзойденная «Пиковая дама» всего лишь 25 страниц, повесть «Дубровский» 69, а масштабная по содержанию «Капитанская дочка» всего лишь 109 страниц. Пушкин первым начал строить удобные для чтения предложения на глубину человеческого дыхания. И давать звучные названия своим произведениям: «Медный всадник», « Арап Петра Великого», «Евгений Онегин».
Жизнь и творчество национального поэта, сделавшего русский языком ошеломляющим чудом, костром исповеди и любви. Понять и рассмотреть за привычным штампом мигом «мятежного наслаждения», «пыла сердечных ран» подлинное состояние его чувств и настроений:
Кляну коварные стремления
Преступной юности моей
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Привычный штамп и хрестоматийный глянец, без мифологии, сакрального культа со своими неизбежными ошибками восприятия. Представить его воодушевленным, неистовым и в то тоже время простым и понятным со своими глубинными чувствами и тайнами характера, ума, завораживающие глубиной гения
Его лирика была главный бастион жизненной автаркии.