«Если я не начну двигаться, я сдохну, думаю я и поднимаюсь с матраца. Холодно Хочу полежать Мне это необходимо».
Сначала, положив одеяла на матрац, я начинаю приседать. Голые стопы сводит холодом до боли. Я надеваю те самые сапоги и сдерживаю себя от того, чтобы закричать. Они промерзли и впитали в себя холод, как губка. Все это в одну секунду врывается в ноги миллионом тончайших иголок.
Вытерпев эту боль, я подхожу к окну, из которого прорывается холодный, пронизывающий ветер, и сквозь тьму вижу метель, которая воет, подобно волку, которая плачет, подобно младенцу, которая стонет, подобно раненному воину.
Холодно.
Холодно.
Холодно.
Подхожу к постели, беру одеяла, укутываюсь в них и вновь начинаю приседать. Холодно.
Через несколько минут я больше уже не могу выполнять это простое упражнение, поэтому сменяю его на отжимания. Упираюсь руками в пол, и ладони сводит от холода. Пальцы поджимаются сами по себе. Больно.
Расправив их, уже не ладонями, а кулаками упираюсь в пол и начинаю отжиматься. Потом вновь меняю на приседания. Вновь на отжимания. Вновь на приседания. Вновь на отжимания. Вновь на приседания. Вновь на отжимания, и из кулаков начинает сочится горячая кровь. Больно. Холодно. Надо продолжать.
Эта длинная, паршивая, непредусмотренная ночь селит в моих мыслях идею о том, что я лягу рядом с той девушкой, которую закопал утром, с другими молодыми и старыми.
«Нет Не-е-ет! Не бывать этому! грозным шипением сквозь тяжелое дыхание из меня вырываются слова. Буду жить Буду жить я буду ЖИТЬ!»
Я произношу это, еле двигая замерзшими губами, тяжело дыша, а кровь с кулаков все интенсивнее окрашивает грязный пол в дополнительный оттенок, а грязь с пола все больше смешивается с кровью на руках.
Начинай работать, появляется голос в моей голове.
Укутывайся всем, чем только можно, и иди на улицу, появляется второй.
Бери лопату и вперед, копать новую дыру в земле для новенького, третий голос.
Вперед, копать, а потом к тебе присоединятся новые новенькие и к тем, кто уже лежит на дне, присоединятся новые новенькие, звучит четвертый голос.
Вы все уже давно СДОХЛИ! безумным криком, полным счастья, орет пятый голос, и от него меня переполняет радость, и я тоже начинаю смеяться, стоя во тьме и холоде своего маленького затхлого, поросшего плесенью пристанища. Я смеюсь и поднимаю руки к лицу, смотрю на костяшки без кожи, с которых сочиться кровь, потом поворачиваю руки и смотрю на ладони, на то, как красная жидкость проникла в трещины линий, на то, как она в точности повторила узор. Я смотрю на это, и из моей груди пробивается смех. Глубокий, тяжелый смех сотрясает стены этой хрупкой постройки, пока ладони ползут со лба вниз по лицу, а потом переходят на шею, оставляя после себя грязно-алый след.
Беру все то, что есть из одежды, и надеваю на себя, беру одеяла и обвязываюсь ими, беру лопату и выхожу на улицу. Метель снегом и ветром ноября встречает меня как глупца, посмевшего бросить ей вызов.
Вызов принят, представляю себе ее ответ и отправляюсь в сторону кладбища.
Здесь посреди ночи одинокая фигура роет землю, преследуя одну единственную цель не умереть.
Ты слышишь их? вновь терзает меня первый голос.
Ты их слышишь, я знаю! второй голос подхватывает волну.
Я знаю об этом, потому что сам слышу их, третий голос продолжает общую мысль.
Мы все их слышим, эти голоса под землей, четвертый говорит мне.
Земля танцует под ногами! злобно усмехаясь, произносит пятый голос, и я начинаю приглядываться к земле.
Она содрогается, будто бы внизу есть колонка, что дышит басом. Земля под ногами становится мягкой. Земля выпускает из своего плена ошибочно забранного. Он зовет остальных, кто просто лежит здесь, рядом. Я чувствую, как своими костлявыми пальцами он обхватил мою лодыжку и подтягивается по ней вверх. Я средство побега.
Через минуту я вижу сотни и тысячи трупов, что окружили меня. Они смотрят на меня, как на равного. Они пытаются понять, кто же я. А потом расходятся в разные стороны. Я уже мертв.
Смейся! появляется пятый голос, и я улетаю вместе с истерическим хохотом.
В следующий миг я понимаю, что все так же стою посреди кладбища и ковыряю смерзшуюся землю. Все это время я видел галлюцинацию, в которой рыл, копал, уходил все глубже под землю, но это было лишь помутнением рассудка. Холодно.
В следующий миг я понимаю, что все так же стою посреди кладбища и ковыряю смерзшуюся землю. Все это время я видел галлюцинацию, в которой рыл, копал, уходил все глубже под землю, но это было лишь помутнением рассудка. Холодно.
Возвращаюсь в хижину и ищу там лом. Только так можно выкопать яму при данной температуре.
Найдя я возвращаюсь на прежнее место и уже ломом начинаю разбивать землю под собой. Медленно, но верно начинаю погружаться ниже и ниже. Я думаю лишь о том, что я не мертвец. Я обманываю себя. Холодно.
Меня окружают лишь кресты и лики. Меня окружает злая погода ноября. Меня окружает тишина и спокойствие. Меня окружают маленькие капельки пота и крови, что срываются с меня вместе с каждым новым резким движением.
Пока я работаю ломом все в порядке. Когда я беру лопату за древко холодно, но терпимо. Когда в моих руках вновь появляется лом, содранные участки кожи с ладоней тут же начинают болеть и гореть. Кровь вступает в реакцию с холодным металлом и словно бы впивается в него, не желая отпускать. Эта боль держит меня в сознании и не дает отрубиться. И вот я стою на дне глубокой ямы. Тяжело дышу от проделанной работы и холода.
Боже мой, слышу голос пастора. Я тебя ищу уже с половину часа. Погода испортилась. Я привез тебе куртку и буржуйку в домишко.
С этими словами он бросает мне нечто похожее на куртку.
Спасибо, отец, говорю я.
«Гори в аду», думаю я.
Я продолжу работать, говорю я.
«Демон для всех, ангел для меня», думаю я.
Сначала на планерку. Я привел тебе новых друзей, говорит он, после чего берет в ладонь золотой крест размером в две ладони и целует его.
Я выбираюсь из могилы, которую долбил безумное количество времени, чтобы согреться, чтобы не окоченеть. Я был увлечен своим занятием, поэтому даже не заметил того, как ночь сменилась темным, холодным, злым утром ноября. Оно, это утро, также пришло в сопровождении метели. Словно претенциозная барышня, ведомая под ручку своим кавалером. Холодом это утро смотрело на всех и все сверху вниз.
Я выбираюсь из могилы и иду вслед за жирным ублюдком, который в очередной раз спас мою ничтожную жизнь, полную несоответствий, несовпадений, похожую на бред. Я ошибка.
Вот они, те самые новенькие, которые пришли на смену другим новеньким, которые были раньше предшествующих новеньких. Все эти новые, очередные, сегодняшние друзья пылинки, встречающиеся в зыбучих песках моей жизни. Все они затягивают меня на дно своими лицами, своими словами, своими голосами, что множатся обрывками в моей памяти. Все они букашки, размазанные дворниками автомобиля моей жизни, который несется вперед по автобану без тормозов. Я превращусь в ничто.
Сегодня вы должны слышу я привычную речь растра, стоя в строю ошибок . Рабочий день будет сложным, но надбавки не ждите
После этих слов в строю появляются несогласные.
Это лотерея, и вы проиграли, говорит он, и я смотрю на это свиноподобное подобие человека, на которое натянули черную наволочку, потому что ряса оказалось слишком маленькой. И помните! Все это мы делаем ради проведения душ до Рая, где они смогут быть счастливыми около Бога, в вечности времен.
Эти слова оказывают магическое влияние на строй, на всех, кроме меня.
«Единственное место, куда можешь проводить ты, так это в ад. Причем ты, сука, очернишь даже самую светлую душу, устроив самые пышные торги среди желающих занять свеженькую могилку без воды», думаю я.
В это время налетевшая еще ночью лютая стужа бьет в лицо ветром ноября, полным снега. Холодно.
Холодно.
Холодно.
Я хочу приступить к работе, чтобы согреться и прикончить последний день этого месяца. Я хочу выйти в город.
Вновь лом в руках при помощи действия мышц, при воздействии нейронов, что мчатся по моему телу по проводящим каналам, вновь этот кусок холодного металла, испачканного в крови, вонзается в землю перед тем, как я возьму лопату в руки, чтобы выкинуть лишнюю землю в сторону. Я наблюдаю за процессом со стороны. Я вижу себя, скрюченного от усталости и холода, из-за боли, по причине бессонницы. Я смотрю за новыми одноразовыми друзьями. Они готовы бросить все и пойти прочь, но есть одно «но», которое удерживает все эти души на местах. Их держат деньги. Деньги жирного, лживого, алчного пастора, которого я называю отцом.
«Он сказал набирать кипяток в ведра, чтобы наполнять места на продажу. Он сказал делать это за 15 минут до начала представления», думаю я и перед тем, как приступить долбить очередную дыру, иду за ведром, а потом в монастырь, где смогу набрать воды требуемой температуры.