Николашка! Люев!
Здесь, боярин, Люев поклонился, пряча за спину кровавый отрез хлопчатой бумаги, которым оттирал руки.
Что мыслишь? Отравлен?
Нелегко сказать, боярин. Не припомню, чтобы так от яда мучились. Не мышьяк это, скажу наверное. Не меркурьево железо, не белена Позволь измыслить, Андрей Михайлович похоже на обычную горячку, когда дыхание сдавливает, воспаляется в груди и голова исходит жаром
Помилуй, Люев, дядя здоровья с детства на троих запас! На дворе май, не декабрь какая, коновал ты, горячка?
Но
Дам я тебе «но»! Говорю тебе отравлен! От яда и спасайте его, лекаришки, награда вам будет по трудам. А не спасёте
Договорить племянник не успел дядя рванулся на ложе, взвился, часто задышал, выпучил глаза, откинулся вновь на подушки и, раскачивая головой, выпалил:
Бельский Иоанн Письмо Письмо! Пыль, всё пыль. Жизни поруха Бельский Аспид, аспид! Удавить! Змея!
И провалился снова в беспокойное беспамятство. Люев уже подбежал к изголовью. Из коридора, где прекрасно расслышали выкрики больного, просунулись лица приближенных. Лекарь, осмелевший с перепугу, махнул на них нельзя, нельзя! другой рукой хватаясь прощупать пульс. Младший Шуйский вытурил свитских из светлицы, припечатав их «спиногрызами» и «прихлебателями», сморщил лоб и глубоко задумался.
Николай, что это было сейчас с Иваном Васильевичем?
Люев приподнял больному веко, положил ладонь на лоб, прижал большое мягкое ухо к месту, где билось сердце, прикрыл властителя до шеи атласным одеяльцем, выпрямился.
Кончается, Андрей Михайлович. Передавай свово дядю божьим людям.
К вечеру Иван Васильевич Шуйский, свежеиспеченный владыка земли русской, усоп, так больше в здравый ум и не придя. Долгий путь на вершину власти на ней же и закончился, оттуда Бог и прибрал. В рай ли, в ад на этот счет мнения у людей расходились. Ну да что рядить, когда самое время смотреть да решать, кому теперь у кормила обретаться. Так примерно думал про себя каждый, кто по воле рождения и службы принимал участие в деле управления державой.
Впрочем, главный управленец на сей миг был известен. Что дела опекунства теперь перешли от Шуйского-дяди к Шуйскому-племяннику о том каждый памятовал. А это означало, что он и только он мог передавать боярам и народу волю отрока Старицкого. А на деле свою волю, обрекая ее в нерушимую форму указов и наставлений.
И Частокол воспользовался новыми обстоятельствами немедля. Он умудрился посетить юного самодержца ранее, чем успело остыть тело любимого родственника. О чем говорили они с мальчиком, и говорили ли вообще это никому не ведомо. Но мало кто сомневался, что эта встреча наедине всего лишь формальность для первого волеизъявления нового властителя.
К ночи в Кремле собралась вся «верхушка». В просторной зале Грановитой, несмотря на тускловатое свечное освещение, слепило глаза от ярких, еще не перемененных по случаю грядущего траура одежд. Постепенно все расселись. Разговоры бродили вполголоса и затухали на полуслове. Лясы не точились: все напряженно ждали «нового Шуйского». Наконец, тот зашел в палату и лично затворил за собой дверь.
А ранним утром по городу пронеслась весть. Малолетний великий князь Андрей Старицкий устами опекуна своего Андрея Михайловича Шуйского повелевает: отравивших светоч и надежу земли русской Василия Ивановича Шуйского, а именно князя Бельского и ублюдка Иоанна Васильевича вернуть с пути на соловецкое богомолье, доставить в Москву, судить судом праведным, воздать сторицей.
Конная эстафета понеслась тотчас известить северные гарнизоны о поставленной задаче
Глава 4. У моря студеного
Второе письмо Томаса Берроу,
капитана торгового судна «Old Piper».
От сотворения мира лето 7050-е
(от Рождества Христова 1542-е), мая месяца 20-й день,
бухта Св. Николая, что в устье Двины на Белом море
«Мэри, жена моя!
Делаю вид, что пишу не себе самому, а именно тебе, что, докончив эту записку, сложу ее вчетверо, запечатаю сургучом и доверю почте. Мне не так одиноко, когда я представляю, будто весточка тебе может долететь за несколько дней, а ты можешь ответить на нее, вложив в конверт наш любимый цветок и присовокупив в постскриптуме тысячу поцелуев.
На самом же деле у этих строк только два пути. Или я остаюсь на чужбине хладным трупом (видит Бог, еще одну зиму в этом краю и с этими людьми я не переживу!), и письма сгинут вместе со мной. Или вернусь домой, как был, капитаном своего судна, вооруженный новым опытом. Тогда я буду изводить тебя рассказами о далекой и сказочной Московии, сидя у камина, а записки эти если и понадобятся, то лишь чтобы освежить память. Как письмо они не годятся ведь доставить их в милую Англию с этого края земли я могу только лично
К счастью, дела складываются так, что теперь наше возвращение все более вероятно, за что не устаю благодарить Всевышнего. Поскольку сейчас я вновь нахожусь в бухте Св. Николаса, вместе с доблестной моей командой, а с крыльца дома, где меня поселили местные власти, как на ладони видна пристань, у которой красуется мой «Старый Трубач». О, он уже не жалок! Рангоут и такелаж обновлен полностью, пошиты новые паруса, заменены многие пришедшие в негодность доски обшивки, в общем, у моего доброго товарища вторая молодость! Будто увечный, обретший милостью Господа исцеление, корабль наш отбросил костыли, сорвал повязки и готов пуститься в пляс! Денно и нощно под руководством моим, моего старшего помощника и штурмана трудятся на «Старом Трубаче» местные «музжик», проявляя похвальную сноровку и способности.
Переменам в судьбе я обязан приказам того самого герцога Счуйски. Всё решилось на нашей второй, куда менее официальной встрече, о которой я сейчас расскажу. Поскольку без этой подоплеки тебе, Мэри, будет непонятно, как вдруг из прискорбных видом оборванцев, затерянных в чужом краю, мы возродились к новой жизни и с предвкушением, полной грудью вдохнули солёный запах моря.
Прошло около недели после нашего официального представления в крепости «Кремль». И вдруг этот самый герцог Счуйски появляется у нашего особнячка на Гранатном-стрит в сопровождении малой свиты и желает меня видеть без свидетелей, в присутствии одного только толл-матча.
Встреча была полной противоположностью первой. Торжественный и пышный прием в Кремле не чета частной беседе в простой низкосводчатой комнате, где коротал я московскую зиму. Однако в отличие от витиеватых и малозначащих фраз, каковыми принято обмениваться в рамках официального протокола, разговор пошел ясный и предметный. Счуйски оказался сродни мне: я тоже, как ты пеняла, Мэри, тяготясь условностями, стремлюсь жить без экивоков.
Герцогом было предложено устраивающее обе стороны. Я с радостью узнал, что он готов снарядить санный поезд в бухту Св. Николаса и отправить меня самого, моих сопровождающих, необходимые приборы и предметы с тем, чтобы как можно скорее начать готовить нашего «Старого Трубача» к обратной дороге. Щедрость герцога, конечно, объяснялась меркантильными и дипломатическими (что почти всегда одно и то же) интересами. Обговорив примерный список официальных бумаг, которыми он меня снабдит с целью сношения с английским двором, Счуйски как бы вскользь упомянул о еще одной вещи.
Я должен принять на борт несколько русских служилых людей под руководством одного из бояр. Отчего-то все они будут выглядеть как английские матросы. По отбытии из бухты Св. Николаса я обязан (именно обязан, как подчеркнул мой высокий гость) взять курс на Соловецкие острова, где расположен крупный укрепленный монастырь. За тем, чтобы я не свернул с пути, эти русские и будут наблюдать, а, чтобы нам неповадно было силой отвратить их от этого занятия, с борта будет удалено все ручное оружие, кроме того, что будет при московитах. Делать нечего, пришлось соглашаться со всем предложенным!
Далее, в монастыре я должен буду принять на борт еще нескольких русских и плыть восвояси, оставаясь, впрочем, в ведении того боярина, что сопровождает меня с начала похода. На мои вполне обоснованные вопросы относительно того, зачем мне придется совершить эти эволюции, Счуйски отрезал, что в моем положении любопытство непозволительная роскошь. Делать нечего, осталось признать аргументацию герцога резонной, заверить его в том, что пожелания будут исполнены в точности, раскланяться, обменяться любезностями и проститься.
Нужно добавить, что с того дня переводчика, снабдившего меня столь ценными сведениями о положении дел в Московии и по мере сил переводившего мою с герцогом беседу, я больше не видел. Он был заменен на другого человека.