Я тебя безумно люблю и женюсь на тебе, проговорил Сергей, обняв её.
Но ведь это грех, так поступать, без венчания.
Прости, не сдержался! Ты меня просто сводишь с ума! Я не нахожу места, без тебя!
Вы мне тоже симпатишны, слегка зардевшись, призналась Дуня.
Вот видишь! Само провидение хочет, чтобы мы были вместе, а ты противишься!
Нет, горячо ответила Дуня, открыв глаза и устремив на Сергея сияющий взор, я согласная! Но вы меня не обманите, Сергей Григорич, не бросите?
Как ты можешь так говорить? пылко проговорил Сергей и снова начал целовать и ласкать счастливую девушку.
В это время в коридоре послышался громкий женский крик: «Дуня!».
Ой, это Александра Никифоровна, ваша матушка, спохватилась Дуня, я слишком долго у вас замешкалась, а у меня же ещё уйма дел! Меня Александра Никифоровна ругать будет!
Она быстро встала с кровати и одернула платье. На новой простыне показалось кровавое пятно. Увидев это, Дуня проговорила сконфужено:
Ах ты, Господи, я вам простыню испачкала! Давайте я её заберу.
Сергей встал с кровати, а Дуня сняла испачканную простыню. Сергей снова привлек её к себе и поцеловал. Она слегка отстранилась от него и сказала:
Мне пора идти!
Когда все улягутся спать, тихо проговорил он, приходи ко мне!
Хорошо! так же тихо согласилась она.
Сергей выпустил Дуню из объятий, и она поспешила выйти из комнаты с грязной простыней в руках.
Довольный всем, что произошло, Сергей переоделся и вышел из дома, решив прогуляться по городу перед сном, с наслаждением и лёгким трепетом ожидая предстоящую встречу с Дуней.
Выйдя на Московскую улицу, он убедился, что был не одинок в желании совершить вечернюю прогулку.
Вечер был тихим и теплым. Многие добропорядочные граждане вышли прогуляться на свежий воздух. Большинство гуляли парами, но многие, как и он, совершали прогулку в одиночестве.
Не успел Сергей пройти по улице пару десятков шагов, как сзади окликнули:
Поручик Михеев!
Сергей обернулся. К нему быстрым шагом приближался поручик Токарев, бывший сослуживец по Московскому гарнизону. Токарев был на пару лет старше.
Николай, Токарев! Какими судьбами? удивленно спросил Сергей, протягивая руку для рукопожатия.
Молодые люди обменялись крепкими рукопожатиями.
Меня направили служить в запасной полк, расквартированный в вашем городе, проговорил Николай.
Это тот, что на Дворянской улице?
Так точно!
Да, знаю его. Давно прибыл к нам?
Нет, всего сутки, как здесь!
Я рад нашей встречи!
Взаимно!
Ты завтра во второй половине дня будешь свободен?
Да.
Тогда приходи к четырнадцати часам к нам на обед, я познакомлю тебя с отцом.
Благодарю, обязательно приду!
Наш дом расположен на Первой Сергиевской улице, здесь не далеко. Скажешь извозчику: «К дому купца Михеева». Они знают наш дом.
Обязательно буду, а сейчас извини, позволь откланяться. Честь имею!
Честь имею.
Молодые люди расстались. Токарев пошел по своим делам, а Сергей ещё немного погулял, пока ночь полновластной хозяйкой не окутала весь город.
Вдоль всей Московской улицы зажглись электрические фонари, и Сергей пошел домой, в радостном предвкушении очередной встречи с Дуней.
Глава седьмая
Брусилов не ошибся. Спустя пару дней на окопы, занятые полком в котором была рота Ефима, обрушились сотни снарядов противника.
Неприятель начал артиллерийскую подготовку, длившуюся около получаса. Вскоре стрельба прекратилась и впереди появилась цепь людей с ружьями, одетых в незнакомую военную форму светло-серого цвета с голубоватым оттенком.
Австрияки! прокатилось по окопам.
И тут же последовала команда:
Беречь патроны! Подпустить противника как можно ближе! Открывать огонь на поражение и наверняка!
Первая атака австрийцев была успешно отражена, но за ней последовала вторая, а потом третья, четвертая. Вскоре шальная пуля ранила Ефима в плечо он ощутил жгучую боль, а рука перестала слушаться команд хозяина.
Подоспевший фельдшер перевязал Ефима, и боль слегка утихла.
Вечером, когда долгожданные сумерки опустились на землю, накрыв воюющие стороны ночным покрывалом, Ефим вместе с несколькими ранеными был отправлен в этапный лазарет.
Там ему тщательно обработали рану, наложили чистую повязку и отправили в палату отдыхать.
Всю ночь Ефим не мог заснуть от дергающей боли в раненой руке и только к утру задремал.
Утром его разбудила миловидная молоденькая сестра милосердия в черном платье, белой косынке с белоснежным кокошником, в белом переднике и накрахмаленных манжетах.
После всего, что пережил Ефим в окопах, появление этого ангельского создания показалось продолжением какого-то прекрасного сна, но боль в раненой руке вернула его к суровой действительности.
Сестра повела на перевязку. С перевязанной рукой Ефим вышел на улицу.
Была середина осени, но в отличие от средней полосы России, здесь она была мягче и теплее.
Ефим окинул взглядом двор казенного здания, где расположился этапный лазарет и заметил раненого казака, примостившегося на груде бревен. Казак что-то сосредоточенно писал в толстой тетрадке. Ефим понаблюдал за ним некоторое время, а когда тот оторвался от записей, решился подойти и заговорить.
Здоров, служивый, приветствовал он казака.
Здоровей видали, угрюмо ответил казак, с трудом отрываясь от нахлынувших мыслей.
Никак тоже стихи пишешь?
С чего ты взял, явно не довольный тем, что лезут с расспросами, пробурчал казак.
Я сам стихи сочиняю, вот только все не соберусь их записывать.
Нет, это не стихи, уже мягче проговорил казак.
А что, коль не секрет?
Да задумал я написать книгу о жизни казаков, вот и записываю происходящие события, для памяти.
Эко куда хватил! удивился Ефим.
А что? Вона, графия, помещики, богатеи всякие, пишут о своей жизни. А нам, казакам, запрещено, что ли чай?
Ну, ты и даёшь, восхищенно проговорил Ефим.
У нас в станице, тоже много чего интересного происходит, успевай лишь записывать. Вона, анадысь, друзьяк мой, станичник загулял с замужней бабой, жалмеркой, а затем вообще увёл её от живого мужа. Разве это не роман? Похлещи твоего графа Толстого, будя! А сейчас, во время войны? Успеваешь только помечать в тетрадке интересное, чтоб не забыть, для памяти. Да и сами казаки древней многих народов России матушки.
Эко куда тебя понесло.
А что, наши станичные старики гуторят, что донские казаки пошли ещё от воинствующих амазонок древних времён. Мы их прямые потомки.
Не может такого быть!
Истинную правду гуторю, проговорил казак и осенил себя крестным знамением, к нам на Дон, ещё до войны, ученые люди приезжали, курганы раскапывали, а там могилы находили с бабьими скелетами. Так в курганах, где бабьи кости были, находили ещё мечи, ножи, копья и наконечники стрел. Там же были и бабьи украшения четки, золотые гребни и разные другие вещи, которыми пользуются только бабы. Ученые люди гуторили, что это могилы женщин воинов, которые проживали в степях Дона много веков назад, и называли их «амазонками».
Не верь ему солдатик, вмешалась в разговор молоденькая сестра милосердия, которая тихо подошла к разговаривающим и остановилась, заинтересовавшись беседой, ученые люди говорят, что казаки произошли от беглых крепостных крестьян Орловской, Тамбовской и Воронежской губерний. Они сбежали на Дон от господ, да там и осели на постоянное жительство. Это было ещё при правлении матушки-императрицы Екатерины II.
Да нехай так гуторят. Какие крестьяне и сбежали на Дон, так у нас их «пришлыми» до сих пор прозывают, обиженно проговорил казак, а донские казаки произошли от амазонок. У наших казаков даже язык свой есть, отличный от великорусского и иных народов России, проживающих в наших местах.
А ну, скажи, что-либо на нём, заинтересованно проговорил Ефим.
Непосвященный не должен его слышать, а тем более в присутствии бабы. На нем гуторят только казаки промеж себя, а бабам не положено его знать.
Да брось ты, казак, стала поддразнивать его сестра милосердия, всё ты здесь выдумал, так уж честно и скажи, а не морочь людям голову!
Казак зло взглянул на сестру милосердия и произнёс несколько фраз, на каком-то мелодичном, свистящем языке, похожем на пересвист лесных птиц весной.
Сестра милосердия фыркнула и пошла по своим делам, а Ефим произнёс удивленно:
Здорово у тебя получилось! Ну, и что ж ты сказал?
Я сказал, что бабам никогда не следует верить. У них одни только глупости, гадости, да пакости на уме.