Где-то рядом Стихи - Сергей Краснобород 2 стр.

Незамеченный, не замешанный
я по этой земле пройду.
Столько слов на язык понавешено,
только нужного не найду.

Мимолётное состояние
промелькнёт, как и жизнь сама.
Неосознанного всезнания
бессловесность сводит с ума.

Я похож на усталого странника.
В старом замке ворота скрипят.
Дождь проходит ворчливым охранником.
Гости спят, и хозяева спят.

Стены имя мне шепчут призрачно.
Тени трутся. Чадят факела.
Коридорами мается бог ночной,
обнажившийся догола.

Я попал сюда мрачной осенью.
Пью вино и смотрю в глаза.
Старый граф с волосами с проседью
был знаком мне два века назад.

В келье раму оконную трогаю.
На фамильном гербе  слеза.
Я попал сюда странными тропами.
И забыл дорогу назад

Когда луна карабкается в небо,
чтобы прикрыть собою чёрную дыру,
я вспоминаю родину, где не был
я никогда  в ином миру.

Мифическим преданием обернуться,
пустой строкой, созвучием странных нот,
чтобы опять на родину вернуться,
как зрителю в прошедшее кино.

Там пепел грёз и угасанье чисел.
Там ласки трав и их немой покой.
Прибежище милее всех отчизен,
куда стремится дух в стенании с тоской.

И тело устает моё лелеять
нездешних сил неудержимый зов.
Когда ползёт луна собой дыру заклеить,
истоки постигаю я с азов.

Г. Аполлинеру

Стучится античность стихами французских поэтов.
И птицы, летящие спинкою вниз,
в небе свивают гнезда.
Седой океан качает безвременье где-то.
И Улисс ещё верит,
что возвращаться не поздно.

А в диком лесу Буковины,
в норе, под навязчивым снегом,
волчата сосут молоко обозлённой волчицы.
Она же мечтает
для Нового Рима вскормить человека.
И схватка с Шерханом которую ночь ей снится

Любовь слепа, а жизнь
безрадостна и нервна.
Таскают муравьи по норам чёрствый хлеб.
В погоне за Тельцом шагают мулы мерно,
погонщиков свозя в печально мрачный склеп.

Там Обезьяний Бог,
проверив ноги, зубы,
карандашом на лбах рисует ярлыки
и стражу громко подзывает в рупор,
поплёвывая на пол сквозь клыки.

Потом конвейер тёмным коридором
везёт задумчивых, замученных, нагих.
И бездна предстаёт их безразличным взорам.
И в бездне кануть заставляют их.

Чтобы души нетленные частицы
к другим примкнули, образуя твердь.
Всё этой тверди смирно покорится 
и мутный хаос, и тупая смерть.

Но призрачный туман строение разъедает 
витают души в едкой пустоте.
Упорный Ангел в сеть их собирает,
вселяя снова в оболочки тел.

И так в безвремении, в безведении, в старении
Любовь слепа, а жизнь насилует тоской.
В труде находят муравьи забвение.
В погоне мулам видится покой.

Лаская посохом дорог святые камни,
бредёт паломник следом за ослом.
И в предрассветной матовости канут
и звук, и образ, и величие слов

произнесённых проходящим старцем
у входа в дом, где ночью снова Смерть была:
«Доколе здесь ты будешь оставаться?
Уже ли мало жизней испила?»

И вслед ему жестоко и ехидно
лицо смотрело с искажённым ртом.
И было в матовости предрассветной видно,
как чёрный силуэт проник в соседний дом.

О чём этот сон?..
Он проснулся в угаре смятения:
будто всадники скачут, и вороны кличут беду.
Будто стелются травы ковром, ожидая затмения
одинокого Солнца  так называли Звезду.

Он проснулся и осторожно  до боли 
нёс испуг на дрожащих руках толкователю снов.
И узнал И склонился смиренно пред волей
осязающих горечь грядущего ласковых слов

Дома стряпали кушанья в ожидании праздника.
Пахло тестом и земляникой. И он простонал:
 Дайте хлеба насущного немощным странникам! 
И, раздавая, до сумерек у церковных ворот простоял.

Измождённый, разбитый, он слушал дыхание вечера
и боялся принять возвращение покоя украденного.
И вспоминал молитву, которую так недоверчиво
когда-то небрежно прочел в бабушкиной тетради

И вышли жабы, и покрыли землю Египетскую.

Исх. 86.

Я, мудрый По, листаю фолиант
в полночном и немом уединении.
Безбрежие эпох и тайны дивных стран
мне будоражат разум с упоением.

И ворон чёрный с вечным «Никогда!»
мерещится в любом углу кромешном.
Неодолимо он зовёт туда,
где властвует покой  безмолвный, вечный.

И вдруг на стол, на желтизну страниц
взбирается урод зелёный  жаба! 
и жутко смотрит дырами глазниц,
расставив перепончатые лапы.

От ужаса почти оцепенев,
взираю на болотного пришельца.
И холод замогильный по спине
крадётся, проникая прямо в сердце.

Откуда? Кто? Зачем тебя послал?
Такая шутка жизни стоить может
Но жаба замерла, как будто приросла
к странице бородавчатою кожей.

И в горле громоздится тошнота.
Реальное становится бесцветным.
В мозгу одно лишь слово  «Никогда!» 
пульсирует навязчивым ответом

Остановилось время. Гаснет жизнь.
Немеют руки. Воздух полон яда.
Я, мудрый По, фантазии служил 
и вот она сидит передо мною рядом.

Я тихо чахну, глядя в пустоту
её глазниц. Меня съедает бездна
В полночной тишине по книжному листу
скользнула тень  и навсегда исчезла.

Отверженный терял следы
на утренней росе.
И всё мерещилось: кресты
сжигают на Руси.

Он талисманом нёс обет
не разжимать перста,
готовый к истовой борьбе
за веру без креста.

Оскалились цепные псы,
нанюхавшись крови.
Испив языческой росы,
он веру окропил

Но поздно! Выжигали лес,
чтобы наверняка
А он кричал и всё же лез
в огонь. И на века

покинул тело, сам из тех,
кто веру укрывал.
Ночами выла в темноте,
перста не разжимая, тень.

Надгробные кресты он тщетно вырывал
и проклинал:
 Не то! Не те!..

Пространства мистики разнообразны.
По ним скитаться  наслаждение одно.
То Вий пройдет походкой несуразной,
а то Русалка позовёт на дно.

В огне простонет нежно Саламандра.
Меркурий потеряет два пера.
Орфею Голем напевает мантру.
Гермес метёт окурки со двора.

При деле все  и Яхве, и Атланты
Лишь праздный человечий ум шалит 
не сыщет применения таланту!
За что, в конце концов, и будет бит

мистическими розгами. Однажды
безверье мутное накличет крах.
Тогда поймём, что важно, что не важно
А впрочем, это тоже  суета и прах

Мой быт неприхотлив. Писательство убого.
И время льётся лаской дождевой.
Но по утрам в тиши прошу смиренно Бога
благословить и день, и хлеб насущный мой.

Читаю Книгу, вечную как небо,
где притчи живы мудростью веков.
Дневная суета становится нелепой
пред благодатной магией стихов

Услышь, Господь, зовущий каждый голос!
И каждому воздай по вере и делам!
Святая Книга праведным глаголом
врачует души неуемным нам.

И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх её касается неба.

Быт., 2812

Я видел путь, которым не пройти.
Восходят к небу души той дорогой.
Бродяги-сны сетями паутин
меня влекли в тот мир, где нет тревоги.

Кто жаждет сна, тот обретет покой.
Кто Бога звал, к тому Он отзовётся.
Я камень положил нетвёрдою рукой
к ступеням лестницы в обитель Бога-солнца.

Взойти ли самому? Запретный сладок плод
Я лишь дары сжигаю ритуально.
Но путь увиденный чарует и влечет.
И сон грозит перерасти в реальность

Жертвенник, на котором написано «неведомому Богу».

Деян. 1723

Не жертвы, но иной живительной услады
просил неведомый и неделимый Бог.
Он милость даровал своей наградой,
но был внимателен, неумолим и строг.

Всему свой час, свой срок, своя расплата.
Гордыню пестуя, не обрести покой
Взирает Пастырь на слепое стадо
и гонит сквозь безмолвие веков.

Душа заблудшая приемлет обреченно
обузу тяжкую рожденья во грехе
и мечется в неведении прощённом,
и жертву воздаёт протянутой руке.