И вот пленник и Умар смотрели друг другу глаза в глаза, и ничто не мешало этим гордым черным глазам пристально вглядываться в еще более гордые, но зеленые, глаза пленника.
Ты что же, подумал, что можешь оскорблять меня, и тебе ничего не будет проговорил Умар.
Пленник не отвечал; не потому, что не понимал по-арабски, а потому, что любые слова были бы бесполезными.
Не стоит стоять тут и зря тратить время, договорил сборщик налогов.
Он кивнул головой одному из слуг, из тех, что притащили ему пленника и связали, тот вконец разорвал на пленнике тунику и захлестал по спине мокрым кнутом.
Все жители деревни сгрудились у ворот, но ни у кого не было храбрости вступить в ограду двора. Сдавленные стоны молодого человека впечатляли не больше, чем красные кровавые полосы, которыми покрывалась спина.
Все жители перешептывались со стоящими рядом, что никогда такого раньше не случалось в рабаде. Родичи же истязаемого прятались в толпе и, здраво рассудив и сгорая от стыда, стояли молча. Не было лишь членов дома сборщика налогов, его матери, жены и сестры, которые предпочитали не вмешиваться в дела главы семьи.
Когда же слуга, которому поручили наказать пленника, закончил дело и так и оставил молодого человека привязанным к столбу, люди вернулись к своим занятиям. Пленника там же и оставили стоять, на произвол вечернего холода и ночной стужи.
Лишь ближе к полуночи кто-то сжалился над ним и получил разрешение принести покрывало. Люди Умара позволили накинуть его на пленника, понимая, что провести ночь среди зимы под открытым небом в горах Каср-Йанны было бы слишком тяжело для всякого.
Многие видели, как почти всю ночь пленник дрожал и перепрыгивал с ноги на ногу, чтобы не стоять и не замерзнуть. Потом утром, когда по всему двору вновь раскинулся рынок, увидели, что он заснул, обмякнув на стягивавшей запястья веревке, будто подвешенный к стволу дерева тюк. Кое-кто даже подумал, что он умер и в придачу решил проверить, отвесив ему пощечину.
Опять наступил полдень; теперь осужденный стоял без питья и без еды целые сутки. Во дворе теснилось стадо коз, козы блеяли и пощипывали травинки. От монотонного блеяния пасущегося стада привязанный к столбу осужденный снова задремал, он подумал, что у него вот-вот подломятся колени и оторвутся кисти рук Потом, в какой-то момент он почувствовал, что рядом кто-то стоит, и открыл глаза; и верно, кое-кто уже давно стоял неподалеку и смотрел на него. В трех шагах от столба стояла девушка, она не сводила с него широко распахнутых глаз. Глаз прекрасных, с чудесным разрезом, большинство людей таких глаз никогда не видело, но осужденному и жителям рабада эти глаза были знакомы. Глаза такой насыщенной бирюзовой голубизны, что можно затеряться в них и не найти себя никогда; глаза особого цвета, который ближе к зрачкам переходил в темно-синий как морская пучина. Глаза, которые могли затуманить умы и обречь на вечное проклятие сердца.
На девушке было красивое зеленое платье с желтой и синей отделкой характерного покроя народностей Северной Африки, перед лицом она держала край хиджаба, чтобы скрыть лик. Чужеземные очертания фигуры, настолько несхожей с наружностью коренных жителей острова, казались пьедесталом для ее глаз, этого несоизмеримого шедевра, который притягивал внимание, как ничто другое. Непослушный локон выбивался из-под красного хиджаба и выдавал черноту волос.
Когда пленник увидел девушку, он снова склонил голову, но вскоре поднял на нее взгляд и медленно продекламировал:
«А ведом ли тебе, властитель мира, Надиры небосвод и бирюза очей ее»
Взгляд девушки смутился, и она спросила:
Откуда ты знаешь эти стихи?
С тех пор как каид побывал здесь, слова стихов разнеслись по всей деревне и за ее пределы.
Потом, не сводя с девушки неспокойного взгляда, пленник взмолился:
Отвяжи меня, Надира, госпожа моя, умоляю!
Но она стояла с виду невозмутимо, растерявшись от этой мольбы, исполнить которой не могла.
Не знаю, насколько безбрежны твои глаза, Надира но могу объяснить откуда они взялись, если хочешь Но дай же мне хоть воды глотнуть
При этих словах Надира ушла в дом, не оборачиваясь и не обратив внимания на просьбу; она продрогла оттого, что была одета лишь в легкое платье, не подходившее, чтобы долго стоять на улице; пока она бежала до двери, позвякивание колец на лодыжках отдавалось эхом по всему двору.
Воды осужденному не дали, но как только Надира переступила порог дома и увидела своего брата Умара, который сидел за столом и считал монеты, она спросила:
Воды осужденному не дали, но как только Надира переступила порог дома и увидела своего брата Умара, который сидел за столом и считал монеты, она спросила:
Что плохого сделал христианин, что ты так с ним обращаешься?
Лица она уже не закрывала, и было видно, что ее полные губы и отточенный нос гармонично дополняют глаза.
Какой христианин?
Тот человек во дворе, привязанный к столбу.
Его семья отказалась платить джизью5.
После чего Умар снова принялся считать деньги, все сидя за тем же столом и полагая, что одним предложением заставил сестру отстать от него.
Он же замерзнет! Уже второй день стоит на привязи у столба.
Ты когда начала радеть об участи неверных?
Сегодня утром я видела, как твои дети играли около него. Ты поглядел бы, как на него смотрела младшая!
Отвяжу я его, не кручинься но постоять еще ночку на свежем воздухе ему не повредит.
Да полно же, Умар, сегодня ночью, наверное, будет еще холоднее, чем вчера.
Ему принесут еще одно покрывало. Ты разве не видела, что я не запретил сестре накрыть его?
«Умар Великодушный»! Как тебе такое звание, едко отозвалась Надира.
На что Умар хмыкнул и раздраженно хлопнул локтем по кучке серебряных дирхамов6, заработанных благодаря налогам и торговле.
А что, я должен позволить этим людям оскорблять меня, спросил он, несколько повысив голос.
Ты сказал, что они отказались платить; а может им нечем платить, откуда ты знаешь? Та семья самая бедная в рабаде. Я помню, что наш отец часто закрывал глаза на неуплату какого-нибудь налога или сбора, чтобы не слишком притеснять бедняков.
Зимми7 всегда платили и при нашем отце.
Тем лучше! Если люди Писания всегда платили, что такого, если один раз не заплатят?
Этот Коррадо, рыжий, когда его отец явился без денег на уплату налога на покровительство неверных, которые веруют в других богов, вышел вперед, вперил в меня взгляд, будто на бой вызывал, и сказал: «Мы двадцать лет на вашу семью работаем джизью, когда она будет, мы тебе отдадим, а когда нет, удовольствуйся просто тем, что работаем на тебя». И ушел к себе в поле, как ни в чем ни бывало. Как прикажешь с ним поступить?
Но это после того, как ты дал его отцу пощечину, вмешалась в разговор их мать Джаля, она услышала раздраженные голоса в соседней комнате и забеспокоилась, что спор между братом и сестрой перейдет в ссору.
Надира сильно походила на Джалю, если не считать глаз необычной голубизны и более светлого оттенка кожи. А кроме того, Надира было гораздо выше матери, которая любила повторять с гордостью, что дочь из-за высокого роста и слаженного стана стройна, как пальма.
На слова матери Умар вскочил, посчитав, что вину валят на него, и ответил:
Ты, мать, в этих делах ничего не смыслишь! Как установить точно, что кто-то не может заплатить или не хочет платить? Наказывать надо, чтобы лжецам не повадно было.
В нашей деревне всегда все в согласии жили, козней никогда не строили, не было ни зависти между разными родами и верами ни стычек. С христианами в том доме у околицы, единственными в рабаде, всегда обращались с почтением. Твой отец знал в таких случаях, где справедливость. Может ты и прав но не в рабаде Каср-Йанны; мы здесь всегда помогаем друг другу. Народ вчера ужаснулся тому, как ты обошелся с христианином. Ремесло нашей семьи уже само по себе ненавидят и было бы лучше, если бы тебя уважали, а не боялись.
Если сундуки окажутся пустыми, каид спросит со своего амиля8. А к тому же, с каких пор жогнуть неверного стало считаться преступлением? Мы разрешили им сидеть в присутствии мусульманина, мы разрешили им седлать ослов, мы разрешили их женщинам ходить в бани вместе с нашими другие веры такого не допускают и за это они могут нас даже к ответу притянуть.
Но христианин, которого ты ударил, бился с мечом в руках, когда солдатня Георгия Маниака грабила деревню, хотя зимми не обязаны сражаться, и им нельзя брать в руки оружие.
Тогда знай, что я считаю такой устав неправильным и сам сделаю так, чтобы восстановился порядок. Пусть они тоже примут ислам, если не хотят, чтобы с ними обращались строже, как приняли многие христиане, которые жили в этих краях.
Тут вмешалась Надира:
И с каких пор ты так думаешь? С тех пор как стал будущим зятем каида?
А ты, девочка, когда научилась так отвечать своему вали9, своему опекуну и поручителю? С тех пор как каид положил на тебя глаз, и тебя пообещали отдать ему в жены? А я вот возьму, да и расскажу ему, что ты стояла и болтала с христианином, привязанным к столбу, подумай-ка.