Реликварий ветров. Избранная лирика - Радашкевич Александр Павлович 6 стр.

«Как порешил с постели не вставать,
зачал предсказывать, так я за ним ходила
семь годочков: и облачала, и раздевала, и раза по три
на день, бывало, обтирала. Да. Иные говорят,
что он-де вроде кучи был, живая грязь на тряпочках
в угле-то; иные веруют: мол подвиг есть
какой.
Ну он, известно, ел в постели
да руками и щи, и кашку да обтирал всё
об себя; ну тут уж он и оправлялся А то,
бывало, ручку замарает. Ты подойдёшь, так
он тебя-то и перекрестит. Тут барыня
одна спросила про муженька сваго, куда бежал.
Так он в неё помоями! А раз уж девица пригожая
к нему нагнулась низко и о покраже обдал ей все
глаза вонючей нечистью. Подумай! Ему и руки
лобызали и воду, что пальцами он всю перемешал,
ту воду почитали пить за истинное
благо.
Больных он пользовал: старухам
рвал платья вклочь, бил яблоком мочёным,
то слюньками обмазывал, а то и Да.
А девок молодых вертел всё на коленках,
пока не притомится. Ты чай-то что не пьёшь?
Медку
Что говорил, то
трудно вразуметь. Сбылося, не сбылося и
подавно. Вот скажет: «доски». Кто думает о
гробе, кто о заборе у хором, кто о Ведь я
сама купецкая ведь дочка, ну не понять: темно.
Мудрёный. Так со святыми век живи!
А помер
не пробраться к нам было. Порастащили всё до последней
тряпки. На пятый день лишь хоронили, и то
всё ругань: где? куда? что скоро?.. Матюша 
кувырок мне: «Гляди, народу тьмущщщщая ведь
тьма!» Дождище, грязь, а барышни, купчихи
всё норовят под гроб-то проползти и бух!
неси давай над ними Страсть какая! Да.
Всё трогают его, трясут и щепочки от дна-то
Несли на головах. Была и Машка-пьяница, пророчица
Устинья и Фёкла Болящая; Кирюша-старчик,
что после по торговой части стал, второй Кирюша и
Татьяна Босая, да, что ныне, бачат, мадама
в доме непотребном (тьфу!); потом Данилушка 
на-Кровле и Кузька-бог, который свальный грех
(прости мя, Господи!) да кто а-а! Мандрыга 
угадчик (тот истинно святой)  все поминали
до поздних петухов. А там, чем-свет, всю насыпь
порасхватали по домам. Устроили посля плиту
Гаврюше нашему ту в месяц разломали
сердобольцы
Теперь уж он юродствует, второй
Гаврюша. Так он почище, знамо И водочку берёт,
и кушает всё с ложки, да вот лохань Ну
страсть как много говорит: его о женихе, о свахе,
а он тебе про неустройства всё в державах заграничных.
Народ валит нет мочи. Да. А ты почто сама-то?..
Ты, девка, как очнётся, не черемонься, ни-ни-ни (уж
больно так серчает), а делай, не переча, что велит».

1. Porcus trojanus у Потёмкина

2. Roti а limperatrice

Я эту улицу не мину. «Сентиментальные
колечки! Авантажные разные галантерейные
вещи: сыр голландский, казанское мыло,
бальзам Самохотов, гарлемские капли!
Пожалуйте-с, просим. У нас покупали».
Безмерная баба подкатит под локоть и:
«Ни-точек! Ни-ии-точек!»  и
ниточки входят с иголками в ухо
(а пухлая ручка в кармане гуляет).
«Чуло-о-очков, шнуро-очков! У нас
покупали».
Но гаркнет торгаш
непостижное смертным, и речи Москвы
ковылями сникают. Качая лотком над
крутыми плечами, он что-то проносит под
сальною тряпкой пока не сойдутся
разверстые воды.
«А что продает-то?!»
«Да почки бычачьи».
«Презентабельные
ленты, милютерные жилетки! Помочи и хомуты
субтильные-с самые, интерррресное, сударь,
пике из»  «Любезный, а в этой что
склянке?»  «Ну как же, извольте, вестимое
дело: эссенция до-оо-олгой жизни».

В Ораниенбауме, Ла Гранхе иль Эквоне
душа не вспомнит где подале от
резины и бетона, поближе к доживающей
молве я, вытканный однажды на
шпалере,
средь мельниц и стволов, махровых лап и крылий
ступающим по лиственному дну
пролитой в облако аллеи,
не удивлюсь:
потрогайте неколкие зрачки
и пальцы на фисташковом подкладе.
Полночи промолчали о России, но ни
одна свеча не потекла. Все музыканты жутко
недвижимы,
пока углами мгла не закачала. Вы
помните, как медленно икали перед смертью? А вы,
сударыня, враз покатились по дивану, уже не чуя,
что кофием со сливками залились. А
вас, младенчика, бокастая кормилица без матушки
щипала, а мальчику да Бог ее прости! А вы,
из прусской юности, любили дикую козу
с брусникой. Вы Не стану:
все новости благие старо 
ваты, все нити сотканы и на из 
нанке ничья ладонь не встретит узелков,
но, может быть невнятные ладони,
не испугавшись острого тепла.

Неприметная горсточка нас
Высоко над рекою молчит.
Мы узнаем, что солнце близко,
Мы увидим, как звёзды прошли.

Мы увидим, как звёзды прошли,
И пойдут, заплетаясь, года
Подниматься к нам поясом трав.

На разлитые дали глядя,
Покачнётся былое в очах,
И мы встретим рассвет на ветру
Прежде птиц, огласивших его.

Прежде птиц, огласивших его,
Наши тройки влетают в зарю,
Но и так не нагоним себя.

Неприметная горсточка нас
Высоко над рекою молчит.
Мы увидим, как солнце прошло,
Мы узнаем, что звёзды близки.

Благую песню столько раз
Душа, блуждая, заводила,
На светы поздние срываясь
В неослежённые снега,

Язвили золотом глаза
Где свечи солнечные елей
И с небом слюбленному АААНЬГЕЛ
Учил сгорающий закат

Иную песню в певчий час
И на следах моих томимый,
Над всем, что выведет огляд,
О, раздели на вдох и выдох,

Как грудь моя её лила бы,
Храня из ветра свет и снег.

От тельцов златых, непыльных,
от болезней и счетов,
от чужбин, душе невнятных
и не помнящих про вас,
от детей, не знающих по-русски,
не травя злоречьем ран,
не спросив непосвящённых,
не причастных вашим снам,
проживя ничейным в мире,
чтоб узнать себя впервые,
чтобы легче умирать,

поезжайте раз в Россию
наглядеться, навздыхаться,
поклониться навсегда,

если вам нужна такая
бледноликая, родная,
неудобная земля,
если лжи уютной мало,
что и так она внутри,
если не для мебелишек,
не для частностей родились,
если есть для вас могилы,
чтоб траву рукой погладить,
если то для вас забота,
что мы все зачем-то жили.