Бегите и от правых, и от левых, дети человеческие!
Бегите не вправо и не влево, а в даль зигзагами!
Левые, как и правые, стропила, столбы и колонны современного общества.
Они трупы, по кладбищу Земли бродящие.
На погосте правых и левых должна вырасти новая трава, чтобы жизнь на планете снова проклюнулась.
И трава, слава богу, уже растёт благодаря дождям, ветрам, семенам, мошкам, кошкам, птичкам, Спинозе, стрекозам, Вальтеру Беньямину, горам, долинам, Лермонтову, Аристофану, группе Gang of Four, Агамбену, тучам, солнцу, бабочкам, Тиккун, Роберту Вальзеру, фруктам, навозу, чаепитию, шишкам, землетрясениям
Трава эта ни правая и ни левая: она неуправляемая.
4. Со времён моего первого приезда в Берлин годы пролетели, как комар над головой.
Столица Германии стала модной, жирной, блатной метрополией.
Все те тайные шалманы и погребки, которые Берт показал мне в первый раз, исчезли, словно их и не было.
Пренцлауэр-Берг превратился в резиденцию умиротворённых и обеспеченных.
Капитал всех перевоспитал и всё собой пропитал.
Но Берт Папенфюз почти не изменился, только заматерел, как племенной бык.
Попадая в Берлин, я обязательно навещал его в каком-нибудь новом его проекте баре, кнайпе или кабаре.
Берт был неутомим в своей организаторской деятельности, в собирании вокруг себя левых стихокропателей и маргинальных издателей, тощих эссеистов и сытых каламбуристов, а также в курении, поглощении пива и бехеровки, в пропаганде творчества Франца Юнга, Квирина Кульмана и Эрнста Фурманна.
Rumballotte Continua стала его последним детищем.
Это было довольно-таки мрачное заведение, где собирались охотники до похорон и желчные нытики депрессивные, враждебные, огрызающиеся личности, вздыхающие о Гуляй-поле и революционных экспроприациях.
Как всегда, Берт привечал всё русское, и в Румбалотте читали свои стихи Илья Китуп, Саша Гальпер, Бонифаций и Антон Лайко, играли на гитарах бард из Калининграда и скальд из Мурманска, мыши кота хоронили, бренчал на домбре Александр Токарев и выступал с лекцией Павел Арсеньев, которого я очень не люблю.
А Берт, стоя за стойкой, восхищался «Аэлитой» Алексея Толстого и ставил музыку Летова.
По просьбе Папенфюза мы с Барбарой расписали потолок Румбалотты голыми амазонками, за что нам была предоставлена бесплатная выпивка в течение месяца.
Но на самом деле Берт нас недолюбливал считал непрогнозируемыми фалалеями.
Он был папиком, авторитетом и козырем, а мы однажды в голом виде танцевали у него на стойке твист, показывали всем анусы и случайно разбили бутылку рома Havana Club.
Он на это нахохлился.
Однако самое страшное заключалось не в этом и даже не в том, что мы не разделяли его любви к Алексею Толстому и слыхом не слыхали о группе «Монгол Шуудан».
Самое страшное заключалось в том, что мы с Барбарой спёрли из Румбалотты главную папенфюзовскую реликвию кожаную куртку Андреаса Баадера.
5. Она была сшита на манер пиджака чёрная кожанка, сильно потёртая, с одной недостающей пуговицей.
Подкладка в ней совершено замусолилась.
На левом рукаве было несколько прожжённых дыр возможно, это Гудрун Энслин позабавилась.
Согласно легенде, куртка принадлежала когда-то Андреасу Баадеру одному из лидеров RAF (Rote Armee Fraktion), подпольщику, городскому партизану и борцу с государством, погибшему в 1977 году в тюрьме Штаммхайм в Штутгарте.
После смерти Баадера куртка попала к берлинскому издателю анархистской литературы Бернду Крамеру, а от него к Папенфюзу, поэту и организатору.
Сам Берт не слишком-то уважал RAF, считал их беспредельщиками.
Но многие завсегдатаи Румбаллоты относились к кожанке как к музейной драгоценности.
Куртка красовалась на специальном стенде на стене бара рядом с полками с бутылками.
Она висела как бы в распятом виде с растопыренными рукавами, с обнажённой внутренностью.
Взгромоздясь на высокий стул, я впивался взглядом в эту баснословную куртку и уже не мог от неё оторваться: мне страшно хотелось её.
Я почему-то решил, что если надену кожанку Баадера, то буду счастлив до скончания дней и спасусь ото всех напастей.
6. И что же?
Как сказал Йоханнес Баадер: «HURRA!!!»
Мы с Барбарой действительно украли куртку Андреаса Баадера, а вместо неё повесили на крючок другую чёрную кожанку, купленную нами за гроши в магазине поношенной одежды в Кройцберге.
Кража произошла утром, когда мы расписывали потолок Rumballote Continua, а Папенфюз вышел на улицу с кем-то потолковать.
Вообще-то он не хотел оставлять нас без присмотра ни на миг, но всё-таки оставил на пять минут, а когда вернулся, не заметил подмену на стене.
Помню, он предложил нам по стопке бехеровки.
Мы выпили, хотя терпеть не могли эту дрянь.
Через полчаса мы закончили нашу фреску и смылись из жизни Берта навсегда.
Стоя на Торштрассе, я натянул чудесную кожанку: она пришлась совершенно впору, только чуть-чуть жала в плечах.
Ветхая, потёртая, заскорузлая вещь, с трудом застегнувшаяся на непослушные пуговицы
Я стоял посреди улицы со счастливой улыбкой, как когда-то в детстве, когда родители принесли домой новогоднюю ёлку и всё вокруг запахло хвоей до одури.
7. Куртка Баадера оправдала мои ожидания.
Я верил, что она меня спасёт, и она спасла.
Сразу после её похищения я был счастлив, как никогда.
И потом, и потом
И сейчас, вспоминая и записывая эти слова, я тоже сказочно счастлив, словно дурачок.
Большинство людей живёт по двоичной системе: удача неудача, прав виноват.
А я с тех пор как заполучил кожанку Баадера больше так не живу.
Я просто беспричинно счастлив, пока что-нибудь не заболит.
8. Есть только одна маленькая нестыковочка: ворованная куртка уже не налезает на меня.
И это не потому, что я стал больше, а потому что она стала меньше, увы.
Возможно, я слишком часто надевал её в дождь?
Или она ужалась от времени, от безвозвратного течения лет?
Сперва кожанка была в самый раз, потом сделалась тесновата, потом скукожилась так, что я не мог в неё влезть.
Тогда я отдал её Барбаре она пришла в восторг.
И носила куртку много счастливых лет.
Я на неё любовался и трогал, гладил, ласкал
Но вот миновало последнее лето мы извлекли кожанку из рюкзака.
Глядим, а она сжалась в комок, в лоскуток!
Совсем как шагреневая кожа, о которой писал Бальзак
Что осталось от Тимура Зульфикарова
Раньше я любил солнце, умел пользоваться теплом.
Леон Богданов1. Вчера я вспомнил, как когда-то (в 1982-м или 1983 году) посетил в Москве Тимура Зульфикарова.
Это такой поэт и писатель, которым я восхищался.
Он написал сценарий фильма «Чёрная курица, или Подземные жители» по сказке Погорельского.
А ещё он писал поэмы о Ходже Насреддине и великом завоевателе Тимуре.
Я читал его сочинения в журнале «Дружба народов» и приходил в восторг от его ритмизованной прозы, от его способности упиваться певучей фразой, от его умения смаковать слово.
А потом мне вздумалось самому стать кинорежиссёром, и я сочинил собственный сценарий.
Его действие происходило на озере Иссык-Куль во времена эмира Тимура.
2. В сценарии рассказывалось, как Тимур побывал на берегах Иссык-Куля.
Он пришёл туда со своим войском, которое расквартировалось на лето.
Тимур любил бродить по берегу озера без охраны.
Однажды во время прогулки он встретил дикую девушку по имени Айнура и стал смиренным учеником этой дикарки.
В те далёкие времена просторы вокруг озера были пустынны, однако кое-где уже росли великолепные пирамидальные тополя и чудесная облепиха совсем как в наше время.
Айнура жила в глинобитной хижине, которую слепила своими руками.
Она заплетала крошечные косички на своём лобке и шлёпала себя по бёдрам.
Она всё время смеялась маленьким дробным смехом.
Когда Айнура увидела Тимура, она сказала:
У тебя красивый кадык, дай я его поцелую.
И, не дождавшись ответа Тимура, поцеловала.
Эмир Тимур и босячка Айнура сношались на озёрном песке, как два подростка.
Айнура дева с острыми сосками и рёбрами, выступающими наружу.
Свои чресла она умащала жиром жёлтого суслика.
Она научила Тимура совокупляться со всем живущим: с ослом и пчелой, с хомячком и удодом, с джейраном и тушканчиком, с серым вараном и черепахой.
Как говорят французы: HONI SOIT, QUI MAL Y PENSE позор тому, кто дурно об этом подумает.
Когда они дрючились летним сияющим утром, над ними в небе висел серп месяца, как крошечная тающая льдинка.
А потом войско Тимура собралось в поход, и он ускакал без Айнуры.
Она осталась одна с озером Иссык-Куль, со степными тушканчиками, с майскими жуками, с шустрыми ящерицами и стремительными стрекозами и ей не было одиноко.