прохладным вечером, богаче
узор на крыльях драгоценных
летучих гусениц Однако,
как хорошо, что сотворен он
в миниатюре: на ладони
жук умещается рогатый,
кузнечик, мыслящий ногами,
и даже бабочка, подобно
открытой книге. Невозможно
принять гигантских насекомых:
тогда бы против нашей воли
они селились с человеком
и отвращение внушали.
Мы ненавидим тех, кто с нами
живет, кто кров и хлеб наш делит:
мух, что на сахар белоснежный
садятся черными ногами,
и хитроумных тараканов,
от наказания бегущих,
они нам равно неприятны.
Два мира, столь различных между
собой, как наш и насекомых,
не существуют вместе: сколько б
мы ни приписывали разум
стручку гороховому или
нежно-зеленой балеринке
для нас личинки и стрекозы
едва ль ожившие растенья.
Вот если мысленно мы с ними
вдруг поменялись бы местами,
когда бы вместо великанов
вдруг оказались муравьями
скорей всего
Насыщение
В конце стола, у бездны на краю,
душа моя, я сладкое люблю:
плоть рыхлую у испеченной сдобы,
как тело коронованной особы.
Ведь не секрет мучное мне вредит
Но лишь цукат его опередит.
Какая легкость в булочке, заметь!
Она уже не в силах располнеть
и больше стать от воздуха и крема,
а все растет Какая это тема!
Но миг прошел бедняжку не вернуть.
И насладившись, хочется зевнуть.
Так мир устроен, и не надо слов.
Опять объелся дедушка Крылов.
Простим ему необходимый отдых,
стул отодвинем больше он не съест.
А коль в партере нам не хватит мест,
не будем строги постоим в проходах.
Персидская сирень
Я бражником порхаю
сегодня целый день
и нюхаю, вдыхаю
персидскую сирень!
Она крупна, лилова,
рассыпчата на взгляд,
и я даю вам слово
вкусней, чем рафинад!
Есть тайная наука
менять цвета, места,
быть легким, как шкатулка,
в которой пустота.
Цеди ее по капле
с друзьями во дворе,
стань дымкою на Капри
и мухой в янтаре.
Клади на эту прелесть,
пока не слишком пьян,
в лучах весенних греясь,
ты «рыбу» и «баян».
И в назиданье внукам
сыграй в немом кино,
где падают со стуком
все кости домино.
Степь на закате
Ты запомнишь травинку заката
между шпал почерневших, где зной
пахнет углем, как щебнем лопата,
и не движется воздух земной.
Впереди огонек светофора
задрожит на свободном пути.
И до станции будет не скоро
все равно до утра не дойти.
Солнце сядет и с насыпи пыльной,
где вьюнок под ногами цветет,
ты увидишь, как месяц старинный
над притихшею степью встает,
как трава между рельсов, услышишь,
неподвижно звенит от цикад.
И поймешь, ничего не попишешь,
где кончается этот закат.
Это будет дорожка на склоне
или, может, вершина холма,
но ее не касаются кони
в темноте они сходят с ума.
Это будет окрашенный светом
безымянный участок степной,
где становится каждый поэтом.
Но обходят его стороной.
И тогда это самое место,
на котором кончалась земля,
вдруг уйдет, как вершина оркестра
или тонущего корабля.
Ничего не останется, кроме
того краешка вечности, где
алый отблеск лежал на соломе
вместе с ночью. И верил звезде.
«Насыпь железной дороги»
Насыпь железной дороги
тронута акварелью
на километре утра
облачко иван-чая
«Живи легко»
Живи легко, испытывая радость
созвучий тех, что смерти не слышны,
из стебелька высасывая сладость
и музыку творя из тишины.
Не прекословь. И, сам того не чая,
в обыденности к Богу прикоснись
великое пройди, не замечая,
и малости ничтожной поклонись.
II
Выпал снег
Выпал снег. Будто снят с пялец
кружевной покров толщиной в палец.
Все покрылось снегом: свекла, брюква.
Хорошо видна на белом каждая буква.
Ртуть упала в градуснике. Cтало слышно,
как ворона каркает, чтоб не вышло:
пистолеты заряжать пора, опробовать в деле
Выпал снег, белый, как на дуэли.
Впрочем, можно различить больше:
звон буфета, серебряных ложек тоньше,
звон буфета, серебряных ложек тоньше,
запах свежей газеты, пение за окном синицы,
шорох переворачиваемой страницы.
Стало быть, зима. Тишина в мире,
соль и скатерть чистые на столе в трактире.
Всадник не скачет, не скрипят дроги
белый снег лежит на большой дороге.
Стало быть, зима. Не чета брезгать
чаем с рафинадом и каток резать,
кренделя выписывать, скакать фертом;
марочку отпаривать над конвертом.
Знать ответ пришел не гадан, не прошен
все белым-бело, мундир запорошен.
Вам письмо, минхерц: расплылся синим
штемпель на конверте письмо из России.
Стало быть, зима: далеко видно,
слышно хорошо, никому не обидно.
Выпал первый снег, принесли почту
вот случилось оно что Вот что.
Черное на белом
Зима, деревья, черный карандаш
отточенный, почтовая бумага
без подписи слуга покорный Ваш
по белизне еще не сделал шага.
Как полотенце вафельное, чист
снег выпавший. Холодный без перчаток
металл ограды обнажает лист
нерукописный каждый отпечаток.
Железный почерк, тонкое литье
поэзии но для запоминанья
непостижимо существо твое,
и не расставить знаков препинанья.
Скользит перо. На завитке ворот
задержится, не требуя почтенья.
И только смысл ускользает от
внимательного взгляда, от прочтенья.
Ночь в телескопе
Кто поведал человеку
эту истину, мой друг:
снег движение молекул
Броун или Левенгук?
Тут вопрос, конечно, спорный,
не разгадывай его
ночь в трубе твоей подзорной,
снег, и больше ничего.
Где светила и планеты?
Не отыщешь ни одной.
Только снег вверху и это
так красиво, Боже мой!
В стеклах чистых, окулярах
и биноклях всех мастей
он для маленьких и старых
радость сыплет из горстей.
Изучает повсеместно
это каждый звездочет,
но доподлинно известно
только то, что снег идет.
А куда никто не знает
Да и нам не повезло.
Ночь снежинки сосчитает
и забудет их число.
Мартовские каникулы
Последний наст ломается печеньем
под каблуками. Как стакан вина,
прозрачен воздух. Отблеском вечерним
в природе отстоялась глубина.
Свой карандашик легкость очинила:
в воде проточной отразился лес,
и облаков летучие чернила
повисли в невесомости небес.
Прислушайся: во флигеле поместья
запел скворец, а в ельнике ручей.
И даже в Вене первый капельмейстер
бренчит сегодня связкою ключей.
На пол дубовый сыплются монеты
одна из них упала на ребро
и выкатилась в двери кабинета,
по лестницам роняя серебро.
Взяв чистый лист на уличной скамейке,
и нацепив железные очки,
слепая ночь наносит по линейке
скрипичные и нотные крючки.
Еще в чехлах стоят виолончели,
еще смычки не плавят канифоль,
но взяв аккорд, исполненный значенья,
уже настройщик пробует бемоль.
Еще шестки готовятся к апрелю
в руках тесак, за ухом карандаш.
Но смазанный небесной акварелью,
уже кларнет насвистывает марш!
Спешит весна и каждой нотой вторит
еще нестройным птичьим голосам,
чтоб, встав за пульт лесных консерваторий,
концерт начать по солнечным часам!
Весна в Швейцарии
Наверху воздух чище, а снег белее.
Как затянувшаяся весна
в горах Швейцарии медленно, еле-еле
вечерняя распускается голубизна.
Наступают сумерки. За гардиной
оживают тени, на циферблат
часов набегает облако и в гостиной
цветочный распространяется аромат.
Так с холода пахнут фиалки
охапкою из корзинки
цветочницы у отеля. Фарфоровой белизной
так смешивают оттенки
и кажется, по старинке,
в маленьком тихом городе пахнет весной.
Но ты зажигаешь лампу, из сумрачных помещений
вступаешь в окружность света, не замечая, как
тьма открывает шлюзы, спускается из ущелий,
и заливает площадь черный стерильный мрак.
Гаснут витрины улицы.
От спячки дневной очнувшись,
старики спускаются к ужину: кому-то еще нужны
их разговоры, ворчание. А земля, повернувшись,
тебе открывает сторону, полную тишины.
Апрель
Дырявым известен карманом,