Мы замерли, перепуганные.
Ну что ж, дрожащим голосом сказал наконец Матоха, он подавился. Подавился костью. Кость застряла в горле, встала в горле кость, вот он и подавился, нервно повторял мой сосед. А потом, будто успокаивая сам себя, бросил: За работу. Конечно, это неприятно, но кто сказал, что наши обязанности по отношению к ближнему непременно должны быть приятными?
Я поняла, что он назначил себя руководителем этой ночной смены, и покорилась.
Теперь мы полностью погрузились в неблагодарное занятие попытки втиснуть Большую Ступню в бежевый костюм и достойно уложить покойного. Я уже давно не прикасалась к чужому телу, не говоря уже о мертвом. Чувствовала, как с каждой минутой в него вливается неподвижность, как оно с каждым мгновением коченеет; поэтому мы так спешили. И когда Большая Ступня уже лежал в парадном костюме, лицо его наконец утратило человеческое выражение, он превратился в труп, в этом не было никаких сомнений. И лишь указательный палец правой руки не желал подчиниться традиционному жесту смиренно сложенных ладоней, а торчал вверх, словно хотел этим привлечь наше внимание, хоть на секунду остановить наши нервные, торопливые усилия. «А теперь берегитесь! говорил этот палец. Берегитесь, ибо существует нечто, чего вы не видите, важный начальный этап скрытого от вас процесса, весьма и весьма примечательного. Это из-за него все мы оказались в данном месте и времени, в маленьком домике на Плоскогорье, в Ночи среди снегов. Я в виде мертвого тела, а вы в качестве незначительных и немолодых человеческих Существ. Но это лишь начало. Все еще только начинает происходить».
Мы с Матохой стояли в холодной, сырой комнате, в морозной пустоте, воцарившейся в этот смутный серый час, и мне подумалось, что нечто, покидающее тело, уносит с собой фрагмент мира и, каким бы оно ни было добрым или злым, грешным или непорочным, оставляет после себя огромное ничто.
Я посмотрела в окно. Светало, и постепенно это небытие стали заполнять ленивые снежинки. Они медленно опускались, перемещаясь в воздухе и вращаясь вокруг своей оси, точно перышки.
Большая Ступня уже ушел, и не стоило предъявлять ему какие бы то ни было претензии или питать обиды. Осталось тело, мертвое, облаченное в костюм. Сейчас оно казалось спокойным и довольным, будто дух радовался, что наконец высвободился из материи, а материя радовалась, что наконец освобождена от духа. В течение этого короткого времени произошел метафизический развод. Конец.
Мы сели на пороге кухни, и Матоха взял со стола початую бутылку водки. Нашел чистую рюмку и налил сначала мне, потом себе. Через заснеженные окна медленно сочился рассвет, молочный, как больничные лампочки, и в этом свете я заметила, что Матоха небрит, и щетина у него такая же седая, как мои волосы; что его полосатая застиранная пижама выбилась из-под тулупа, а сам тулуп испещрен пятнами всех видов и сортов.
Я выпила большую рюмку водки, согревшей меня изнутри.
Думаю, мы выполнили свой долг по отношению к нему. Кто бы это сделал, кроме нас? говорил Матоха, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. Он был маленьким жалким сукиным сыном, ну так что ж?
Налил себе еще рюмку и выпил ее залпом, потом содрогнулся от отвращения. Было заметно, что он не привык пить.
Пойду позвоню, сказал Матоха и вышел. Мне показалось, что его тошнит.
Я встала и начала разглядывать этот ужасный беспорядок. Надеялась отыскать где-нибудь паспорт с датой рождения Большой Ступни. Мне хотелось знать, хотелось проверить Баланс его жизни.
На столе, застеленном вытертой клеенкой, стояла гусятница с запеченными кусками какого-то Животного, рядом, в кастрюле, дремал, укрывшись слоем белого жира, борщ. Отрезанный ломоть хлеба, масло в блестящей обертке. На драном линолеуме валялись объедки Животных, упавшие со стола вместе с тарелкой, так же как стакан и кусочки печенья, вдобавок все это было раздавлено и втоптано в грязный пол.
И в эту минуту на подоконнике, на жестяном подносе, я увидела то, что мой мозг, защищаясь от увиденного, распознал не сразу: это была аккуратно отрезанная голова косули. Рядом лежали четыре копытца. Полуоткрытые глаза все это время внимательно наблюдали за нашими действиями.
О да, это была одна из этих изголодавшихся Дев, которые зимой доверчиво позволяют приманить себя мерзлыми яблоками, а попавшись в силки, умирают мучительной смертью, задушенные проволокой.
О да, это была одна из этих изголодавшихся Дев, которые зимой доверчиво позволяют приманить себя мерзлыми яблоками, а попавшись в силки, умирают мучительной смертью, задушенные проволокой.
Я медленно пыталась представить себе, чтó здесь произошло, мгновение за мгновением, и меня охватил Ужас. Он поймал Косулю силками, убил, а тело расчленил, зажарил и съел. Одно Существо поедало другое, в тишине, в Ночи, в молчании. Никто не протестовал, гром не грянул. И все же. Кара настигла демона, хотя смертью не управляла ничья десница.
Я быстро, дрожащими руками принялась собирать объедки, маленькие косточки, в одно место, в кучку, чтобы потом похоронить. Нашла старый пакет и стала складывать их туда, в этот полиэтиленовый саван косточку за косточкой. И голову тоже осторожно положила туда же.
Мне настолько хотелось узнать дату рождения Большой Ступни, что я начала судорожно искать его паспорт на буфете, среди немногочисленных бумаг, листочков отрывного календаря и газет, затем в ящиках; там обычно держат документы жители деревенских домов. Там он и лежал в потрепанной зеленой обложке, небось уже просроченный. На фотографии Большой Ступне было лет двадцать с небольшим продолговатое, асимметричное лицо и прищуренные глаза. Он не был красив даже в то время. Огрызком карандаша я переписала дату и место рождения. Большая Ступня родился 21 декабря 1950 года. Здесь.
Должна добавить, что в этом ящике обнаружилось еще кое-что: пачка фотографий, совсем свежих, цветных. Я быстро, привычным движением, просмотрела их, и одна привлекла мое внимание. Я поднесла ее к глазам и уже было хотела отложить. Долго не могла понять, чтó передо мной. Внезапно воцарилась тишина и окутала меня коконом. Я смотрела. Мое тело напряглось, изготовившись к борьбе. В голове шумело, в ушах нарастал зловещий гул, гомон, будто из-за горизонта наступала многотысячная армия голоса, бряцание железа, скрип колес, всё очень далеко. Гнев делает ум ясным и проницательным, добавляет прозорливости. Он довлеет над другими эмоциями и подчиняет себе тело. Нет сомнений, что в Гневе берет свое начало всякая мудрость, ибо Гнев способен преодолеть любые границы.
Дрожащими руками я сунула фотографии в карман и тут же ощутила, как все сдвигается с места, как заводятся двигатели мира и начинает функционировать его механизм скрипнула дверь, упала на пол вилка. Из моих глаз хлынули слезы.
На пороге стоял Матоха.
Не стоит он твоих слез.
Он крепко сжал губы и сосредоточенно набирал номер.
Опять чешская сеть, бросил Матоха. Придется подняться на горку. Пойдешь со мной?
Мы тихонько закрыли за собой дверь и зашагали по сугробам. На горке, в поисках сетей, Матоха начал поворачиваться на одном месте, вытянув перед собой руки с мобильниками. Перед нами лежала вся Клодзкая долина, омытая серебряным, пепельным рассветом.
Привет, сынок, заговорил Матоха в телефон. Не разбудил, нет?
Невнятный голос что-то ответил, я не разобрала.
Видишь ли, у нас тут сосед умер. Думаю, костью подавился. Сейчас. Сегодня ночью.
Голос в телефоне опять что-то сказал.
Нет. Сейчас позвоню. Не было сети. Мы его уже одели с пани Душейко, знаешь, это моя соседка. Матоха мельком взглянул на меня. Пока совсем не окоченел
Опять раздался голос, теперь, кажется, более раздраженный.
В общем, он уже в костюме
Тогда кто-то там, в трубке, начал говорить много и быстро, так, что Матоха отодвинул телефон от уха и недовольно посмотрел на него.
Потом мы позвонили в Полицию.
2. Тестостероновый аутизм
Пес голодный околеет
Англия не уцелеет.
Я была ему благодарна за приглашение зайти выпить горячего чая. Чувствовала себя совершенно разбитой, и от мысли, что придется возвращаться в свой пустой, холодный дом, мне стало грустно.
Я поздоровалась с Собакой Большой Ступни, которая уже несколько часов проживала у Матохи. Она узнала меня и явно обрадовалась. Виляла хвостом и, похоже, уже не помнила, что когда-то убежала из моего дома. Бывают на свете простодушные Псы точно так же, как и люди, и эта Собака явно относилась к их числу.
Мы сели в кухне за деревянный стол, настолько чистый, что хоть ложись на него щекой, словно на подушку. Я так и сделала.
Устала? спросил Матоха.
Все здесь было светлым и чистым, теплым и уютным. Какое это счастье, если у тебя есть чистая и теплая кухня. Со мной такого никогда не случалось. Я не умела соблюдать вокруг себя порядок. И смирилась с этим. Ничего не поделаешь.