Надежде В.
I
По черному песку да ломким тростником
я напишу о том, что я по Вас тоскую,
что здесь я не нашла и не ищу свой дом.
Да не пошлет Господь и Вам печаль такую!
По черному песку свивается волна.
Я здесь давно живу, и плача, и ликуя
как я ждала того как я сейчас одна!
Да не пошлет Господь и Вам печаль такую.
А то, о чем пишу Вам ломким тростником,
о чем так горячо, бессвязно Вам толкую
по черному песку, по солнцу, босиком
да не пошлет Господь и Вам печаль такую.
А то, что плач мой Вам, а ревности дождю,
который плачет сам, и голубем воркует
на черные пески о, нет, я Вас не жду:
да не пошлет Господь и Вам печаль такую!
II
Чуть скучновато и неторопливо
пишу про то,
как шли валы, ломая гребни с пенной гривой
и на пальто
летели брызги
Виноград подсох.
Оливы
снимают по садам.
Я пью вино последнего разлива,
допью стакан отдам,
и муж нальет еще, и не последний.
Потом, одна,
украдкой выпью и без позволений
еще вина!
От моря брызги, крепкие, как водка
шалит Эол!
на каменный, на белый, чистый, звонкий
летят на пол.
И мне легко смеяться и нелепо
твердить, мой свет:
«Есть только солнце, только море, небо
другого нет!»
III (римская поэма)
Пенная линия по песку
след волны.
Солнце в водах омывает усталые очи,
воды светом полны
Тихо.
Я скоро себя обреку
молча глядеть, как горят мои свечи и ночи.
Показалось прощаюсь,
но я не простилась с землей.
Уходя, оставила горстку земли,
горсточку снега.
Не отпускает, болит.
Тирренский прибой
беспечен:
здесь время бесплотно
здесь ему ведома нега.
Я случайно вошла, и я ненадолго.
Разбираю небрежные выплески пены,
волхвую, конечно.
Все пытаю судьбу
о чем? Я не хотела обмена.
Так и вышло.
Ниточку бус
янтарные смолки, и только,
мамин подарок
взяла с холодного моря.
А в Риме, под сводами арок
время гостит,
да я иногда прохожу,
вспоминаю чужое:
глядеть, как кровь приливает к ножу,
сбегались римские жены,
спешили мужи
Время теснит,
забываю свое, кто я.
Неспешная жизнь
дни разделяет бегло
и не считая.
Недавно смотрела,
на утренней площади стоя,
как тучей свивалась над нею безумная стая:
птицы над собором святого Петра.
Столько
едва пробивается просинь,
неба не видно.
Может быть, знак
а кажется, просто осень,
осенние игры, и улетать пора.
Мой город, легко ли терять свое имя,
примерить другое?
Как пришлось?
Все ли таблички по площадям перевесили?
Ангел случайно остался,
приопустил крыло.
Над дворцом,
над Невою
холодно и невесело.
Дороги сошлись на Риме.
У собора святого Петра, одноименца,
я твержу твое имя.
Я сохраню твое имя.
Видно, время измерить дороги,
вглядеться в их лики
незнакомые, иноплеменцев.
И еще обернуться перед концом
и найти у небольшой базилики
Мадонну с тихим русским лицом,
с беспечальной улыбкой.
Как она здесь, почему она здесь, такая
и откуда, мой Бог, с этим тонким венцом,
да у Римской стены?
Будто слушает что.
Или птиц по ночам окликая,
ждет весны.
И, наверно, дождется весны.
А тогда, от груди отнимая сведенные руки,
оттолкнет постамент да пойдет не спеша
на восход, по водам
да по гребню волны.
Как не знала разлуки,
все улыбкой дыша.
А за нею и я потянусь, провожу до прибоя.
И спокойной воды тебе, Матерь, спокойной воды!
Где-то царство твое,
от небес и цветов голубое,
где к утру зацветают твои небеса и цветы?
Где-то царство твое,
где и дом мой
Но все не о том
Начались карнавалы,
отошло Рождество,
и пожалуй, пора.
А собраться недолго
не из дома
и то ли бывало.
Поклониться собору святого Петра,
да дойти до вечерней воды
отсюда, наверно,
приходили ко мне виноватые сны.
Таверна на черном песке.
Полинявший лоскут над таверной.
Тонкая линия по песку
след волны.
1978, Рим Ладисполи
* * *Какую Вы знали на той же, беспутной и древней
мы жили за совесть, случалось когда и за страх.
Ах, Анна Андревна, душа моя, Анна Андревна!
Какая там осень в заоблачных Ваших краях?
Как милует Бог там? легко ли царится, царевна?
Но Вам это скучно, а мне, соглашусь, все равно.
Когда б заглянули, душа моя, Анна Андревна
мы свечи зажгли бы и рейнское пили вино.
Войдите, присядьте к столу, поведите плечами,
оставив на вечер блистательный звездный разброд.
Ведь звезды звездами, а свечи а свечи свечами,
те там, эти здесь зацветают огнем в свой черед.
К тому же не знаю, как в ваших пределах Вас жалуют,
а здесь и земля Вас носить почитала за честь -
и я об заклад, и большой бы, побилась, пожалуй,
что этот огонь Вам случалось тому предпочесть.
И Вы мне расскажете, где это хитрое древо,
поют ли осанну там, и если да хорошо ль?
Кого же и звать мне, душа моя, Анна Андревна
мой ангел, и тот в день рожденья ко мне не зашел.
Друзьям уж и вовсе никак, и подумать-то странно,
им разве по водам случится дойти до меня.
Но Вы-то свободны? свободны, душа моя, Анна?
А то что за радость на тот этот свет мне менять.
Одна и надежда, одна незабытая ревность.
Напрасна скажите: в аду заживем как в саду.
Но если и осени нет там, Анна Андревна
сбегайте сюда, хоть на день, в листопад, раз в году.
Падшие ангелы
Слетались на разное
полночь не выдаст, не тронет
в сиянии, праздные,
бросив небесные троны.
По белому свету
да белыми крыльями прочерк.
Обманут и в этом
и взыщут за искус а впрочем
сгоревшая церковь
еще принимает на вечер,
под купол со сцены
хоралом горящие свечи
Сгоревшая церковь,
пристанище ветра и галок
Поднялись ли цены
с тех пор, как и я прибегала
на ночь, на ночлег,
просто так, посмотреть на забаву
как делят навек
им от века не данную славу
Я помню: печально
на пришлых смотрела икона
осталась случайно
мозаика в раме оконной.
А кто там не помню.
Наверное, Дева Мария
в тот час как за полночь
ей ветки с цветами дарили
сказали про Сына
и тоже шепнули о славе.
Уходит посыльный.
Ей все-таки мягко постлали.
А эти, от неба,
заблудшие белые души
Все тычутся слепо,
все плачут и дышат недужно,
а мне бы нельзя
да помню, нет силы молиться
пустые глаза,
удивленные тихие лица.
По белому свету
да белыми крыльями прочерк.
И полно об этом,
нам ночь пережить, так-то проще.
Венчанных на царствие,
нас до сих пор сберегала
сгоревшая церковь,
пристанище ветра и галок.
* * *Отк. гл. 6,2; 8,211; 22,19
Настоим на водах полынь
после третьей чаши вина.
От господских пиров до Господних даров неблизко.
И взгляд, что бросит луна
на мозаичные полы,
ничего не значит, как взгляд обернувшегося василиска.
Нам равно далеко до сна,
до дома, до прошлых ночей,
до обещанной кары с небес до крови на реках.
Но кровь не наша вина,
и свет с образов ничей,
и танцует звезда полынь на опущенных веках.
И не будет плаща полы,
ни крупа коня, ни труб,
реченья над нами не сбудутся, слово не сохранится -
мы пили полынь.
Полынь текла с наших губ.
И за седьмою печатью только пустая страница.
О себе ли печалиться нам,
об ангеле третьей трубы,
о стенах сикстинской капеллы, кладбищенской пыли?
За горчащей чашей вина
нам просто забыть.
Просто и нас забыть да, пожалуй, уже забыли.
А мы доверяем свечам
и умеем молчать о том,
что песчинки с песочных часов засыпают речные плесы
Оборотни по ночам
бродят из дома в дом,
собирают по каплям звезду крадут наши слезы.
Заклинание мертвых
Иезекииль, гл. 23
Поля и пастбища голы,
земля не дождалась полива.
как дышишь, по смерти Оголы,
сестра моя, Оголива?
О жизни злой и веселой,
о жизни нашей счастливой
что помнишь, по смерти Оголы,
сестра моя, Оголива?
Подумала бы, что снится
мне это страшное диво:
меня называют блудницей,
сестра моя, Оголива!
Нет ни дождя, ни мира,
травы гибнут, оливы.
Ах, сердце жаждет кумира,
сестра моя, Оголива!
Ах, сердце жаждет покоя,