А боевую ракету?
И сразу же пожалел об этом.
Тот испугался:
Зачем тебе, босс? Взорвать что-нибудь?
Илья натянуто засмеялся:
Ну что ты! Так просто
Нет, не просто! Опасно!
Его губы дрожали:
Босс, ты хороший человек, спас меня на суде. Потому расскажу тебе Мой отец был гашаш помогал солдатам находить тайники с оружием. И его убили!..
Почему? поразился Илья.
Деревня наша такая. Кто за, кто против. А у меня жена, ты ее видел со мной на рынке. Красавица! И маленькая дочка Мне нельзя тебе помогать. Прости!
Но Илья, зашедший уже так далеко, не мог отступить. Чувствуя себя мерзавцем, проговорил тихо:
А там, в суде Ты клялся аллахом, что будешь навсегда нашим должником!
Мусса с укором глянул на него и пошел прочь, не сказав больше ни слова.
Он и потом старался не попадаться на глаза Илье, пока тот, как делал иногда, не предложил подвезти его домой. Но обычно словоохотливый Мусса всю дорогу помалкивал и вяло отвечал на вопросы, и только когда они подъезжали к его деревне, спросил:
Можешь остановиться? Десять минут, хорошо?
Выйдя, он углубился в негустую рощу молодых сосен. Илья терпеливо ждал. Наконец, тот появился, неся какой-то большой сверток, испачканный землей и, попросив открыть багажник, сунул его туда.
Это тебе, босс. Осталось от отца, он помолчал. Тоже не был святой, оставил себе на черный день. Потом добавил глухо. У нас завтра праздник. Нельзя в храм, если поклялся и не сделал
Потом махнул рукой:
Я пешком. Тут близко.
Он медленно пошел вперед, и вдруг, остановившись, оглянулся, словно не хотел идти дальше. Илья быстро опустил окно, но черная тонкая фигура уже исчезла в густеющем тумане.
Не появился Мусса и завтра, и послезавтра, и Илья, чувствуя какую-то непонятную вину, сказал Шломо, что хочет навестить его.
Да, кивнул тот, здесь накопилось много дел.
Был конец дня, шоссе забито машинами. Стоя в колоссальной пробке, он вспомнил, как был поражен, открыв сверток Муссы, в котором оказалась ракета! Он впервые увидел такие в Азе, когда его отряд прочесывал развалины, оставленные палестинцами после боя. Малка, его верная овчарка, блестя острыми зелеными глазами, привела отряд в подвал, где был тайник с оружием. Его охранял парень с Калашниковым в руках, и Шауль, сержант, тут же прострелил его голову в черной маске
Что ж, теперь, с этим неожиданным подарком Муссы то, что задумал Илья, уже не казалось таким фантастическим
Наконец, движение возобновилось, Илья вскоре свернул с шоссе и поехал по грунтовой дороге.
Вдали показалась деревня. Он становился, подошел к старой деревянной лавке, где сидели двое мужчин, курящие кальян.
Салям! поздоровался он. Не знаете, где живет Мусса Абу-Захария?
Один из них, толстый и бородатый, хмуро глянул на гостя.
Живет, говоришь? странным тоном переспросил он на ломаном иврите и, недобро усмехнувшись, ткнул пальцем в небольшой домик напротив.
Илья был на территории мирных, как принято говорить «наших арабов», но эта усмешка вызывала беспокойство. Он перешел улицу, постучал в массивную дверь, окрашенную по обычаю в голубой цвет. Внутри испуганно заплакал ребенок, и кто-то глянул сквозь оконную занавеску. Внезапно дверь распахнулась с такой силой и шумом, будто взорвалась перед Ильей. На пороге стояла высокая женщина, закутанная во все черное, но лицо ее, красивое, хотя еле видное из-под хиджаба, Илья узнал.
Уходи к черту, иhуд! закричала она страшным голосом. От вас одни несчастья!
Что вы, что вы? ошеломленно бормотал Илья, отступая назад.
Тут небо потемнело, полил дождь, в низких тучах бились холодные искры и, может быть, поэтому ему показалось, что в руках женщины сверкнул нож.
Стараясь унять гулко бьющееся сердце, он поплелся к машине. Дорога, никогда не мощенная, сразу превратилась в сплошное месиво и бросала маленький Фиат из стороны в сторону, будто несла Илью туда, куда послала его несчастная вдова.
Обнимитесь миллионы
Эльза обошла музей, устала и неуверенно присела на каменную скамью, которая тоже могла оказаться экспонатом. Впереди, у противоположной стены возились несколько рабочих в темных комбинезонах, очевидно, в поисках места для новой картины. Приглядевшись, Эльза поняла, что это портрет молодой красивой женщины, совершенно необычный, потому что сделан из кусочков керамики и стекла.
Один из рабочих сказал:
Здесь хорошо, Илья?
Тот отошел в сторону и кивнул:
Хорошо!
Уловив любопытный взгляд посетительницы, спросил:
Нравится?
Очень!
Вы художница?
Нет, но я видела немало мозаичных панно, например, в берлинской церкви императора Вильгельма.
Она говорила со странным акцентом, и Илья полюбопытствовал:
Вы нездешняя?
Я немка.
Ему почему-то стало неловко и захотелось уйти от этой темы:
А как вам Береника?
Так это иудейская царица? Оригинал?
Надеюсь. Прямо из раскопок.
Да, кивнула Эльза. Эти глаза Историки пишут, что они поражали своим блеском и умом.
Илья улыбнулся:
У вас тоже глаза необыкновенные.
Она вздохнула:
Это единственное, что осталось от моей необыкновенности. Муж назвал их когда-то «лорелейными»
Илья сказал, стараясь не смотреть в ее блеклое, очевидно рано постаревшее лицо в обрамлении седых волос:
Я заметил, вы здесь давно. Устали?
Она кивнула:
Сердце и отвернувшись, добавила тихо. Я провела несколько лет в тюрьме штази Хоэншёнхаузен.
Илья заволновался:
Может быть, помочь вам добраться домой?
Спасибо, но я жду сына. Мне очень хотелось увидеть здесь новую выставку импрессионистов, а Леон тем временем поехал в консерваторию.
Тут за окном раздался гудок машины.
Это, наверное, он.
В дверях появился молодой человек, стройный, белолицый, с кудрями рыжих волос.
Копия отца, сказала женщина. Улучшенная.
Здравствуйте! приветствовал он их широкой улыбкой. Извиняюсь за опоздание. Мам, сюрприз. У нас висит объявление о том, что здесь, в амфитеатре Кейсарии будут играть Девятую Бетховена. Мне это очень нужно для дипломной. Я никогда не слышал ее вживую. И дирижер какой Клаудио Аббадо! Пойдем?
Леон, ты же знаешь, что я не выношу немецкую музыку.
Нет, это не немецкая, а всечеловеческая музыка! А?
Она молчала, беспомощно улыбаясь.
А вы? обернулся Леон к Илье. Хотите пойти с нами? В консерватории можно достать билеты со скидкой.
Тот колебался.
Соглашайтесь! К нам редко приезжают такие знаменитости. Говорят, он болен, нельзя упустить этот шанс.
Илья, уступая, развел руками
Когда Леон с матерью появились в амфитеатре, там все уже бурлило от нетерпения публики.
Я звонил Илье, сообщил, что оставил ему билет в кассе. Жаль, есди он опоздает.
Их места были на самом верху, а сзади чувствовалось дыхание неспокойного моря, и это внушало мысль о том, что они на корабле, готовом выйти в далекое плавание.
Как хорошо! вздохнула Эльза.
А мне всегда тревожно, когда я слушаю Бетховена, признался сын. Хотел бы я знать, что он чувствовал, когда писал Девятую. Знаешь, он, уже совсем глухой, велел спилить ножки рояля и играл, прижав ухо к полу, чтобы слышать даже не звуки, а только ритм собственной музыки.
На сцене, сопровождаемый аплодисментами появился дирижер, худой и нервный, раскланялся, взмахнул палочкой. В воздухе возникли легкие, как слабые порывы ветра аккорды, и их корабль поплыл в море звуков, которые то стихали, то появлялись, и после долгих колебаний стали крепнуть в одной светлой мелодии.
Слышишь, шептал Леон, это вторые скрипки и валторны начинают главную тему, ту, что потом будет звучать в финальном хоре.
Эльза кивнула, чувствуя, как волнение сына передается ей самой. Ах, она знала, знала, что не нужно идти на этот концерт, потому что все немецкое вызывало в ней боль и стыд. В ее старинной и старомодной семье не было принято говорить об эпохе «этого варвара, который опозорил Германию», и в мозгу Эльзы хранилось только новое время суровая берлинская стена, оторвавшая ее от родительского дома в Кобленце, бесконечные традиционные шествия с высоко поднятыми портретами тех, кто был слишком низок, унылые лекции в университете, где наиболее дерзкие студенты осмеливались задавать каверзные вопросы, остающиеся без ответа.
И конечно, среди самых любопытных выделялась Эльза, красивая, дерзкая и глупая последнее она признала, будучи вызванной в кабинет ректора, который пригрозил ей отчислением.
Эльза смирилась.
Но физически оставаясь в аудиториях университета, она стала искать истину среди множества книг в доме фрау Шлюге, где снимала небольшую комнату. Эти заброшенные, запыленные тома, говорившие противоположное тому, чем их пичкали на лекциях, остались после покойного мужа хозяйки, о ком она вспоминала редко и холодно