Понять, для чего Брежневу нужны лишние два-три месяца, было несложно. Во-первых: приучить «народ» к эполетам «настоящего» Главковерха. Во-вторых: ослабить «позиции оппозиции». Прежде всего: на периферии.
По всему выходило, что Брежнев и на этот раз переиграл их. Как ни горько это было сознавать, но Суслов не стал тешить себя опасными иллюзиями: занятие опасное и неблагодарное. Вместо этого он оперативно впал в раздумья. На тему извечного русского вопроса: «Что делать?» Меньше всего его сейчас занимали вопросы «статус-кво»: не до верности идеалам.
Не до верности ему было и соратникам: каждый сам за себя. Особенно в шкурном вопросе. В вопросе сбережении личной шкуры. Да и не маленькие выкрутятся. А не выкрутятся значит, маленькие: не доросли до политики. Увы диалектика бытия: выживает сильнейший. И сильнейший не обязательно достойнейший.
«Что же делать?»
Михаил Андреевич не собирался помогать товарищам. Но, может, товарищи помогут Михаилу Андреевичу? Ещё до получения соответствующей команды из мозга, рука Суслова уже тянулась к телефону.
Товарищ Мазуров? Суслов Ах, Вы уже в курсе
Вероятно, Кирилл Трофимович своим ответом упредил вопрос секретаря ЦК.
Полагаю, нет необходимости говорить, насколько это всё серьёзно А тут ещё и вероятная отсрочка пленума Тоже слышали?..
Суслов зачем-то понизил голос. Уже не имело значения то, что его не подслушивали: дело-то дрянь. А это куда серьёзнее безобидного «охвата вниманием компетентных органов».
Не считаете ли Вы, что наши мероприятия окажутся либо несвоевременными, либо запоздавшими?.. Что?.. Да Бог с ним, со стилем: не до грамматики, ей богу!.. Тоже так думаете?..
Михаил Андреевич вздохнул.
В таком случае я немедленно связываюсь с Шелепиным, и даю «отбой».
От избытка переживаний он перешёл на шёпот.
Запомните, Кирилл Трофимович: мы с Вами встречались для обсуждения вопросов подготовки ленинского юбилея. Никакого письма в ЦК Вы у меня не видели.
Убедившись в «понятливости» абонента, он положил одну трубку, чтобы через минуту, потребовавшуюся для восстановления дыхания, взять другую.
Товарищ Шелепин? Суслов. Я внимательно изучил Ваши предложения по активизации деятельности профсоюзов на производстве и в общественной жизни, и пришёл к заключению, что некоторые из них явно преждевременны. Они не подкреплены ни материальной базой, ни законодательной. Ах, Вы даже сами готовы отозвать свои предложения?
У Суслова отлегло от всего, где «лежало»: Шелепин «включился» сразу же.
Очень хорошо. Это принципиально, по-коммунистически. Полагаю, что Вы не приступили ещё к реализации этих преждевременным идей?.. В самом начале?.. Но всё обратимо?.. Тогда «сворачивайтесь» и давайте готовиться основательно, с учётом этого отрицательного, но поучительного опыта Вы меня понимаете, товарищ Шелепин? Надеюсь, Вы не обижаетесь на товарищескую критику?.. Нет?.. Ну, вот и хорошо. Всего доброго.
Опустив трубку на рычаги, Суслов в изнеможении откинулся на спинку кресла. Сейчас он мог быть частично доволен собой: и команду дал, и исполнил её деликатно не придерёшься. Но удовлетворение действительно было частичным: Михаил Андреевич не мог не понимать, что сделана лишь половина дела. Сейчас нужно было приступать ко второй, как минимум, не менее важной, чем та, с которой он так лихо расправился только что
Михаилу Андреевичу не понадобилось слишком много времени для того, чтобы определиться с дальнейшими планами. Хотя ситуация по крайней мере, внешне не требовала от него мыслительной работы в режиме крайнего напряжения: по возвращении Брежнев ничем не показывал нового статуса, демонстрируя едва ли не дружелюбие по отношению к идеологу. Как ни в чём не бывало, он отрабатывал «товарищем» Михаила Андреевича: обменивался мнением не только на заседаниях Политбюро, но и при встречах наедине. Но Суслов был начеку: «memento «mori»! Ведь политическая смерть для политика страшнее физической.
«Главный идеолог» понимал, что одним возвращением ситуации назад не обойтись. Да, и что значит: «назад»? Возвращалась только ситуация с попыткой смещения Генсека. Но ситуация с расстановкой сил не только пришла в движение, но и существенно продвинулась вперёд. Былого «статус-кво» уже не было. За считанные дни положение изменилось до неузнаваемости. Внешнее спокойствие обманчивое спокойствие: это для дилетантов.
«Главный идеолог» понимал, что одним возвращением ситуации назад не обойтись. Да, и что значит: «назад»? Возвращалась только ситуация с попыткой смещения Генсека. Но ситуация с расстановкой сил не только пришла в движение, но и существенно продвинулась вперёд. Былого «статус-кво» уже не было. За считанные дни положение изменилось до неузнаваемости. Внешнее спокойствие обманчивое спокойствие: это для дилетантов.
«Показывать зубы» было уже не только неразумно, но и чревато последствиями. Да, и кому это делать: вон, после пленума Косыгин стал «тише воды, ниже травы». И вряд ли потому, что затаился. Скорее другое: сделал «правильные выводы».
Пальцы Михаила Андреевича мелко дрожали: «главный идеолог» всегда тонко чувствовал опасность. И не пресловутым «звериным чутьём», а чутьём ответственного политработника, куда более развитым, чем у зверя.
Никакой дилеммы перед ним сейчас не вставало. Михаил Андреевич не собирался «благородно подавать в отставку»: «дон-кихоты» в Кремле давно вывелись. Вопрос при всём его неблагородстве был один: в какой форме выразить лояльность Генеральному секретарю? В необходимости её выражения вопроса не было.
По опыту Суслов знал, что человек, долго шедший «наверх», придя туда, быстро «западает» на внешние атрибуты власти: славословие, чинопочитание и прочие «блёстки». В результате идея появилась как бы сама собой: превратить мастера дела в «мастера слова». До сего года «труды» Генерального ещё ни разу не издавались «в систематизированном виде». Так: речи в худосочных сборниках с материалами пленумов ЦК.
Михаил Андреевич знал, что «труды», изданные отдельной книгой, не только «проливаются елеем» на душу «автора», но и поднимают его авторитет в кругу соратников. Далеко не все члены Политбюро сумели «отметиться» «на литературной ниве».
Леонид Ильич не являлся исключением из общего числа «страждущих признания». До сего времени он не рискнул домогаться лавров писателя, дабы лишний раз не дразнить соратников. Однако, как удалось выяснить Суслову, Политиздат уже готовился издать книжку избранных речей Генерального секретаря: «рукопись» уже некоторое время находилась в издательстве стараниями брежневских «спичрайтеров» и «толкачей». Они же прежде всего, зав Отделом науки ЦК Трапезников и «вдохновили» Леонида Ильича на поступок. А издание «собственного» труда в обход Политбюро и «главного идеолога» в момент неустойчивого равновесия сил, иначе, как поступком, и назвать было нельзя.
Вот на этом можно было сыграть! Суслов воспрянул духом: Генсек, безусловно, был заинтересован в одобрении им «самоуправства» по части литературных «поползновений». Ему наверняка пришлась бы по душе «благосклонность» главного идеолога. И тогда он обязан был бы оценить её должным образом. А что значит «оценить должным образом»? Только удовлетворением желания Суслова отметить его лояльность со всеми вытекающими отсюда преференциями.
Михаил Андреевич вызвал Новокрещёнова: «душа горела». И не в формате «пока свободою горим»: более приземлено и осязаемо.
Пригласите ко мне директора Политиздата. Срочно. Пусть захватит с собой гранки книги Леонида Ильича.
Через сорок пять минут секретарь ЦК уже давал указания донельзя взволнованному «печатнику». Ещё бы не «взволнованному»: не каждый день вызывают в кабинет второго человека в партии!
Вопрос издания труда Леонида Ильича один из важнейших.
Вы принесли гранки?
«Политиздат» облизнул пересохшие от волнения губы.
Да, товарищ Суслов.
Михаил Андреевич полистал материал, а затем пальцами измерил толщину будущего тома.
Вношу уточнение: труд будем давать в двух томах. В двух томах как-то солиднее.
Да, пожалуй, попробовал бы не согласиться директор.
Второй том будет открываться
Суслов заглянул в шпаргалку: подготовился к визиту.
речью Леонида Ильича на конференции европейских коммунистических и рабочих партий от двадцать четвёртого апреля шестьдесят седьмого года.
Издатель немедленно сделал пометку в записной книжке.
Макет при Вас?
Директор щёлкнул замком портфеля. Михаил Андреевич придирчиво, на время отставив «фирменную» бесстрастность, обозрел макет.
Цвет переплёта лучше дать зелёный.
(Переплёт намечался красного цвета).
У трудов Ленина корешки синего цвета, а у трудов Леонида Ильича будут зелёного.