У тебя слюна вонючая брызгает, проговорил Захар, не мешайся тут.
Ты, Захарушка, не указывай мне. Я не к тебе, к редактору вот подошел. Как там моя Зинка-колехтор? Чего денег родителю не шлет? Али совесть с парнями пробегала? А то, может, снова ребятенка в подоле принесла?
Старик Никулин ждал ответа, чуть приоткрыв заросший волосами рот, шумно вдыхал и выдыхал воздух.
Ты же с Зины по суду получаешь, сказал Смирнов и поднял воротник пальто.
Тяжело вздымалось над горизонтом невероятно распухшее солнце, с трудом пробивая серую муть. Мороз на солнцевосходе рассвирепел окончательно.
Хе, суд! зло закричал Антип. Защитник антиресов! Знаем мы! Дочерям-то было с чего дать: у одной сундуки от добра ломятся, другая видел я, когда в больницу ездил синим светом лечиться, на каблуках ходит, как антилегентиха. Со зверячьей шкурой на плечах. Да оно понятно: больше зверей больше охотников. Обсчитали отца, мокрохвостки. А я старый партизан. Хоть бы четвертак прислала когда окромя взыскания по исполнительной бумаге.
Когда-то Никулины жили вместе. Но через год после смерти матери, умершей от болезни сердца, обе дочери, Клавдия и Зина, ушли от отца.
Старшую дочь, Клашу, Антип извел тем, что каждый день заставлял выходить замуж.
Чего сидишь, чего сидишь, спрашиваю? Какого такого, культурно выразиться, прынца ждешь? Все мужик бы лишний в доме был. Эвон, половицы и те некому перестелить.
И как язык у тебя не отсохнет! отвечала Клашка. От живого-то мужа
Хо! вытягивал губы Антип. А бумага-то? Не зазря на марки тратились.
А я не верю. Чует мое сердце живой Федя.
Нисколько не смущаясь, Антип продолжал:
Хе! Ну и что? Ну и живой если, так что? Только и свету в окошке, что Зеленый Дол? Мир широк да волен. Живет где-нибудь и в ус не дует. Нашел себе новую Клаху-птаху
Замолчи! чуть не кидалась на него с кулаками Клашка.
Антип, словно радуясь тому, что нашел у дочери самое больное место, безжалостно продолжал:
А что? Может, и впрямь живой. Ты не веришь, и я не верю. Поселился где-нибудь в городе да эти шляпы, что ли, носит. Антилегент! Под ручку с разными там ходит. А ты ему тьфу. Как жеребцу корова. Эвон расперло тебя, как тесто в квашне. А ишшо маленько через край все вывалится. Выходи, говорю, дуреха, пока не поздно
Зине, девчонке застенчивой и стыдливой, точно ее всегда освещало, как утес, восходившее солнышко, Антип то и дело говорил:
Растешь? Ишь ты! Десятилетку, значит, закончила? Умная теперь. А вот сломит кто-нибудь, да и вся недолга. Измочалит да выбросит. А может, кто сломил уж, а? В лесу только цвет сам осыпается. А тут эвон люди кругом! Где до полночи-то бегала?
Зина вспыхивала, бралась вся огнем.
Как не стыдно!
Кого стыдишь, кого стыдишь, овца курдючная?! Не вижу, что ли, как Митька Курганов вокруг тебя ногами сучит? От отца не скроешь
Антипу ничего не стоило и при народе говорить о дочерях:
Эвон мои кобылы все эту гигену блюдут перед сном рыло да ноги моют. Страм!
Гигиену, может?
Гиену ли, гигену один черт. Ну, рыло ладно, а ноги-то на что мыть?
Дочери ушли от отца, не вынесли его характера, а вернее от стыда за своего родителя. Клавдия купила отдельный домишко тут же, в колхозе, поселилась в нем с сестрой. Вдвоем они быстро привели его в порядок.
Антип теперь говорил встречному и поперечному:
Ишь выкинули номер! Избавились от отца! Теперь никто не мешает блудить им. Зинка платье сшила видали? весь перед, чуть не до пупка, голый. Раньше, бывало, девки не то что людей сами себя стыдились. А ныноче иначе.
Клашка на такие речи только презрительно усмехалась. А Зина однажды, глотая слезы, принялась складывать в чемодан свои платьишки.
Зина, не дури, сказала ей сестра. Что ты, в самом деле? К чистому не пристанет
Ох, Клашенька! воскликнула с тоской Зина и уткнулась ей в колени.
Зинка?! растерянно и тревожно прошептала Клашка.
Только не ругай меня, Клашенька только не ругай
В тот год, когда Зина окончила школу, из армии вернулся Митька Курганов. В первый же вечер он с гитарой вышел на берег Светлихи и заиграл. Через полчаса вокруг него собралась куча молодежи.
Две недели Митька, окруженный целым табуном ребят и девчат, до света расхаживал по деревне. До самой зари над Зеленым Долом звенела его гитара, раздавались песни, звучал смех
Зине тоже очень хотелось побродить с ними по улицам, попеть песни, посмеяться. Но она почему-то никак не могла набраться смелости. При одной мысли об этом она краснела, сердце начинало испуганно колотиться.
И, кроме всего прочего, отец Он и так чуть ли не каждый день точно обливает ее ведром помоев, а если еще
Зина слушала ночами песни, смех и завистливо вздыхала.
В конце второй недели, когда садилось солнце, она встретилась с Митькой за деревней, на лесной дороге. Зина работала в колхозной библиотеке и возвращалась из второй бригады, куда относила пачку новых, только что поступивших книг. Митька ехал навстречу на велосипеде.
Поравнявшись, он остановился:
Хо! Постой! Ты кто?
Зина я Никулина, ответила она, не слыша своего голоса. Она ощутила только, как по всей коже прошел мороз, а голова, наоборот, запылала, волосы словно огнем вспыхнули.
Митька прислонил велосипед к дереву.
Ну что ты Проезжай давай умоляюще и беспомощно проговорила Зина.
Митька лишь усмехнулся.
Ты гляди-ка Выросла ведь сказал он. Взял ее рукой за подбородок, чуть запрокинул голову и поцеловал
Зинино счастье, которое она хоронила от всех, продолжалось недолго. Через месяц-другой Митька все реже и реже стал приходить на свидания в условленные места. Зина не знала, куда себя девать. А тут еще отец каким-то образом узнал про Митьку.
Когда Зина призналась в беременности, Митька и вообще перестал ходить
Как же это ты, Зинушка? погладила Клашка сестру по голове. Кто же так с тобой? Митька, однако, сволочь. Как же я недоглядела!
Н-нет мотнула головой Зина. Пусть никто о нем не узнает. А я уеду от стыда.
Что ты, Зина! Вдвоем воспитаем ребенка
Нет, нет
Несмотря на уговоры, Зина уехала в райцентр и поступила там на работу в редакцию, корректором.
Сестры все же помогали отцу, как могли, Зина ежемесячно посылала ему деньги, а Клавдия каждую осень чуть не поровну делила полученные на трудодни хлеб и всякую овощь. Однако Антип вдруг подал на дочерей в суд, объясняя это колхозникам:
Дак добровольно что не дать? Дал, да забыл. А вот ты силой у меня отбери что, скажем, вот пуговицу. И Антип в самом деле доставал из кармана пуговицу, И не нужна она мне, а обидно: как так отбирают? И жалко. И памятно. Вот то-то и оно! Не-ет, пусть силой у холер берут для оскорбленного родителя.
Но здесь «оскорбленный родитель» просчитался. По суду с сестер Никулиных взыскивали вдвое меньше, чем они давали ему добровольно. Не придумав ничего другого, Антип стал всем говорить, что дочери подкупили суд, потому-де и «крохи шлют, а куски им оставляют»
Вскоре в Зеленом Доле стало известно, что Зина Никулина родила сына. Узнав об этом, Антип беззвучно похлопал глазами и ртом. И только на другой день рассмеялся:
Хи-хи это так, это трансляция. А я что говорил? На каждого зверя есть свой охотник. Охотник боец, на баб молодец. Раз ворота открыты, побирушка зайдет. Раньше ворота и днем на запор, а теперь и ночью настежь. Знамо дело, ныноче все иначе.
Все это было еще до того, как Смирнов стал редактором. Однако Петр Иванович знал обо всем и сейчас, не в силах глядеть на Антипа, отвернулся от него.
Та ты, Петруха, скажи пусть хоть четвертак пришлет, бессовестная, не отступал от Смирнова Антип.
И зачем тебя мать только родила? проговорил Захар Большаков, отрывая грустный взгляд от тощих коров, бродивших по пригону.
Когда баба родит, она в потолок глядит, быстро ответил Антип, да и того не видит. Где уж тут рассмотреть, кто такой производится!
Тьфу! не выдержав, плюнул дед Анисим и быстро пошел прочь, глубоко вонзая в снег свой костыль. Обернулся и крикнул Смирнову: Давай завтракать приходи.
У пригона показался Устин Морозов. Был он мрачнее обычного, мятый какой-то, опухший, словно с перепоя. Подойдя, молча сунул жесткую ладонь Большакову и Петру Ивановичу, спросил глухо:
Что, еще пали?
В эту ночь, как говорит твоя старуха, Бог миловал, ответил председатель. Ты чего такой? Не спал, что ли?
Кто его знает, спал ли, нет ли, вздохнул Устин. Ночью дважды прибегал сюда. Беспокойство гложет и все. Ну, пойду позавтракаю. Не завтракал еще.
Давай. И в контору потом.
Большаков и Смирнов тоже пошли от пригона, оставив Антипа в одиночестве.
По дороге Смирнов, потирая синие от мороза, впалые щеки, сказал: