Мы узнали, что угроза массового уничтожения может остановить противника только в том случае, если будет твердое обещание, что в случае его согласия, никакого вреда ему не будет причинено. Так что мы должны хорошенько подумать, не может ли наша угроза вынудить его нанести первый превентивный удар, чтобы не быть разгромленным нами. В последнее время в связи с так называемыми «мерами защиты от внезапных атак» мы стали рассматривать возможность взаимного сдерживания путем контроля вооружения.
Впечатляющим является не то, насколько сложно стало сдерживать противника или тщательность проработки этой идеи, а то, насколько медленно идет этот процесс, до какой степени расплывчатыми являются эти концепции и насколько несовершенна еще современная теория сдерживания.
Это не значит, что мы недооцениваем усилия людей, которые в течение последних десяти лет трудились, разрабатывая эту теорию. Дело в том, что по таким вопросам стратегии, каким является сдерживание, не существует никакой теории, и людям, которые работают в этой области, приходится все создавать заново. Нет никакой научной литературы по этим вопросам, если сравнить с обсуждением и проработкой таких проблем, как инфляция, Азиатский грипп, обучение чтению и пр.
Кроме того, те, кто пытались решить подобные задачи, отталкиваясь от текущих проблем, не ставили себе целью создание некой теоретической системы. Это относится не только к политикам и журналистам, но и к ученым. Возможно, такое положение дел отражает интересы ученых и редакторов, но литература по вопросам сдерживания и по родственным вопросам в основном посвящена решению практических задач, а не выработке методологии для решения этих проблем[2]. У нас нет даже четкой терминологии; случайные термины, такие как «активное», «пассивное», «запугивание», не способствуют разрешению данной проблемы.
Чем объяснить отсутствие развития теории по данному вопросу? Я думаю, это объясняется в первую очередь тем, что военное дело в отличие от любой другой значительной и уважаемой профессии не имеет четко определяемой научной базы. Законодатели в области медицины, здравоохранения, почвоведения, образования, юриспруденции работают в тесной связи с работниками научной сферы. (В экономике число исследователей и ученых соответствует числу самих экономистов и административных работников.) Но где же ученые, представляющие военную сферу?
Их нет, или их очень мало, в военных академиях, где также отсутствует научно-исследовательская работа. Не обучают этому и в военных училищах, да и в других учебных заведениях. Еще не созданы постоянные учреждения с научно-исследовательской ориентацией, с системой ценностей, необходимой для создания теоретической базы.
В университетах Англии военной стратегией занимается небольшая группа историков и политиков, которые считают, что запугивание русских (чтобы они не захватили Европу) не менее важно, чем навязывание антитрестовских законов. Говорю это, чтобы подчеркнуть: в английских университетах нет специальных военных кафедр, которые готовили бы военных специалистов и изучали бы роль вооруженных сил в международных отношениях. (Небольшое исключение программы ROTS, по которым создаются специальные курсы по истории и политике.) Новым и значительным шагом вперед является создание программ обороны, учреждение на территории университетских городков институтов обороны, где большое внимание уделяется вопросам безопасности страны. Новые псевдо-правительственные научно-исследовательские институты, такие как корпорация RAND (Research and Development) и IDA (Institute for Defense Analyses) оказывают определенную помощь, но этого явно недостаточно. Можно спросить, а не могут ли сами военные создать такую теоретическую базу, на основе которой ученые смогли бы прояснить понятия «запугивание» и «ограниченная война». Теорию, в конце концов, создают не чистые теоретики в университетах. Если военные готовы эффективно использовать военные силы, то, казалось бы, они могли бы создать и теорию. Но есть существенная разница между применением силы и угрозой ее применения. Угроза это эксплуатация потенциала силы. Она подразумевает убеждение потенциального противника в том, что в его интересах воздержаться от каких-либо действий. Имеется большое различие между интеллектуальным мастерством, необходимым для выполнения военного задания, и использованием военного потенциала для достижения поставленной государством цели. Теория запугивания была бы, по существу, теорией умелого неиспользования военной силы. А для этого требуется нечто большее, чем просто умение вести военные действия. Военные профессии могут включать и эти более широкие умения, но они не входят в круг непосредственных обязанностей военных, которым приходится тратить все свое время на решение текущих задач[3].
15 лет тому назад появилась теория игр, которая весьма полезна для создания теории стратегии. Теория игр занимается ситуациями, в которых лучший результат каждого участника зависит от действий другого. «Запугивание» также относится к таким действиям. Угроза срабатывает только потому, что одна сторона ожидает особых маневров от другой, позволяющей себе стращать противника лишь потому, что не считает его намерения блефом. Но в международной стратегии теория игр пока еще не действует. Теория игр исключительно полезна в формулировании проблем и определении концепций, но основные ее достижения в другом. Она в основном занимается более абстрактными вопросами и не касается таких элементов проблемы, как запугивание[4].
Идея запугивания так часто используется в различных местных конфликтах, что можно было бы предположить, что уже имеется готовая хорошо разработанная теория, которую можно использовать в международных конфликтах.
Как известно, запугивание часто используется в решении юридических споров. Законодатели, юристы, адвокаты, ученые в области юриспруденции должны были бы уже разработать теорию запугивания, которая, естественно, не является самым важным или самым необходимым элементом в их работе. Можно предположить также, что существует определенная теория для установления видов и размеров наказаний для осужденных, для оценки различных типов преступлений и их мотивации, с тем чтобы наше общество не выглядело ни слишком жестоким, ни мягкосердечным. Однако мы применяем запугивание не только в отношении преступников, но и наших детей. Отдельные аспекты запугивания ярко видны именно на примере воспитания детей: важность рационализма и самодисциплины со стороны запугиваемого ребенка, его способность воспринимать угрозу, умение расслышать ее, решительность угрожающего выполнить свою угрозу, а главное угрожаемому должно быть ясно, что угроза будет непременно выполнена. Ребенку важно знать, что тот, кто наказывает, страдает не меньше, а может, и больше самого наказуемого.
Имеется аналогия между угрозами родителей по отношению к ребенку и угрозой со стороны сильного государства к правительству страны более слабой (например, при оказании ему материальной помощи взамен требуется «правильная» экономическая политика или сотрудничество в военной политике), т. е. политика кнута и пряника. Эта аналогия напоминает нам, что даже в международных отношениях запугивание уместно в отношениях как с друзьями, так и с потенциальными врагами. (Угроза перейти к «периферийной стратегии» в отношении Франции, если она не ратифицирует договор о Европейской обороне, было предметом таких же разногласий, что и угроза возмездия.)
Концепция запугивания предусматривает и конфликт сторон, и наличие их общих интересов; она не применима, если стороны абсолютно антагонистичны или если у них нет противоречий, а имеются только общие интересы. Между этими крайностями запугивание союзника и запугивание врага отличаются только по силе угрозы, и фактически нам необходимо разработать более четкую теорию, чтобы мы могли сказать, с кем у нас больше общего в конфликтах с Россией или с Грецией[5]. Запугивание проявляется в нашей жизни ежедневно. У водителей автомашин общий интерес избежать аварии, но и у них есть конфликт интересов, который заключается в том, кто кого пропустит, кто проедет первым, а кто притормозит. Столкновение всегда обоюдно, и часто единственное, чем может грозить один водитель другому, причем не словами, а маневром, тем самым заявляя свое право на дорогу, будучи не в силах поступить иначе.
Наконец, есть еще «дно» преступный мир. Между их войной и международными войнами есть много общего. И государству, и человеку вне закона не хватает легальной системы для управления их действиями. В обоих случаях прибегают к насилию. В интересах обоих избежать насилия, но угроза насилия непременно присутствует.
Часто какой-то принцип, который в интересующей нас области выражен не очень явно или сложно, или скрыт под разными наслоениями, и мы просто не замечаем его, в другой области обретает более ясную и понятную форму.
Ни одна из форм конфликта не изучена в такой степени, чтобы была сформулирована теория, которая могла бы использоваться в области международных отношений. Социологи, включая и тех, кто изучает поведение преступников в конфликтных ситуациях, не занимаются тем, что мы называем стратегией конфликта. Нет такой теории и в литературе по юриспруденции и криминологии. Я не могу с уверенностью утверждать, что в преступном мире не распространяются какие-либо пособия, учебники или другие сочинения по теории шантажа. Но, несмотря на существующую необходимость и на наличие подобных руководств в других областях, как например «Новые методы руководства детьми», сочинений на тему, скажем, «как заниматься вымогательством» или «как противиться этому» нет[6].