«Ну где больная?» спросил он.
«Там, в доме» ответил кто-то.
Ковалёв зашёл в дом, а один из мужиков сказал с усмешкой: «Этот вылечит со стаканом в руке».
Ковалёв, осмотрев больную, достал из своей медицинской сумки какой-то порошок, спросил полстакана воды и дал выпить микстуру больной.
«Вечером перед сном дайте ещё, организм ослаб, нервное перенапряжение. Дайте ей потом куриного бульона» наказал он и вышел к мужикам на крыльцо. Вскоре позвали всех в дом на поминки.
После поминок мужики вышли на улицу, сели покурить, и вскоре один по одному разошлись по своим делам. Женщины, убрав со стола, перемыв посуду, тоже разошлись по домам. В доме остались только все свои. Анна с Ниной пошли в комнату к Марии, возле которой на стуле у кровати сидел её муж Григорий. Он после поминок дремал. Сёстры, подойдя к кровати Марии, удивились её перемене. Лицо уже не было бледным, а имело вид какой-то отрешённости, неживой строгости. Губы были плотно сжаты. Дыхания не было. Сёстры стали тормошить Марию, но она не подавала никаких признаков жизни. Григорий встал, наклонился к кровати и попытался приподнять Марию, чтобы посадить на кровать, но она была недвижима. Анна с Ниной закричали. В горнице, где были родные, все всполошились и ринулись в комнату. Григорий опустил голову Марии на подушку и заплакал. Её лицо всё так же было строгим, отрешённым, как будто она думала какую-то свою сокровенную думу. Секлетинья Николаевна упала на кровать, обняла дочь за голову и запричитала в голос. Вслед за ней женщины подняли такой крик, что было слышно далеко на улице. Побежали за фельдшером. Тот после поминок сидел в доме у Григорьевых, где он снимал комнату, со своим собутыльником, счетоводом Петром Клабуковым, и тихо о чём-то с ним спорил за бутылкой самогона. Ковалёв не сразу понял, что от него хотят, а когда понял, то взял свою сумку и пошёл к дому Ивана Григорьевича. Когда он вошёл в комнату, где лежала Мария, то там было битком народу. Он крикнул: «Выходите все; и откройте окно, надышали как в хлеву». Вышли все, кроме Григория, Секлетиньи Николаевны и Ивана Григорьевича. Фельдшер присел на стул и стал выслушивать Марию. Поднял ей веки, пощупал пульс. Он слегка покачивался на стуле, голова его поворачивалась медленно, заторможено. Был он не в себе, но на вид этого не скажешь. Держался он крепко. Через несколько минут он сказал: «Я, Иван Григорьевич, ничего сделать не могу. Сердце. Она мертва, к несчастью». Мужики молча заплакали, а Секлетинья Николаевна снова запричитала. Выйдя в горницу к людям, Ковалёв сказал: «Всё кончено, сердце», и пошёл к себе на квартиру, где его всё ещё ждал Клабуков. Через некоторое время вышел Григорий: «Можете заходить». Все, кто был в горнице, пошли в комнату, где лежала Мария. Григорий пошёл к куму плотнику Семёну Семивёрстову заказать гроб.
В те годы в одном селе жили почти все родные, поэтому и сообщать-то некому было о смерти Марии. Когда в горницу вышел Иван Григорьевич, то там стояли его брат Николай и двоюродный брат Степан.
«Летнее время, мужики, надо завтра всё сделать, жара» прошептал он. «Бабы сегодня обмоют, соберут как надо, а уже завтра» и он опять молча затрясся, сел на скамью и уронил свою седую голову на стол, закрывшись руками.
«Да, правда сказано, что беда не приходит одна» тихо сказал Николай.
«Утащила Света за собой свою мамку».
Помолчали. Степан, вставая, сказал: «Иван, я запрягу Гнедка, поеду в Берёзовку, сообщу там родным, пусть приедут.» Иван Григорьевич только махнул рукой. Уже к вечеру Марию обмыли, одели и положили на сдвинутые лавки. Когда обмывали, то одна из старушек удивилась: «Я, бабы, впервые обмываю такое тело. Она как живая, глядите» и она взяла руку Марии, согнула её и опустила. Рука Марии плавно опустилась на грудь.
«Она всё равно как спит» добавила она.
«Да врач же был, сказал, что мёртвая, с сердцем что-то, не видно разве?» возразила другая.
Привезли гроб, и Марию, убрав, положили в него. Вскоре пришла баба Фёкла читать молитву. Зажгли свечи. Уже в сумерки приехали родные из соседнего села. Вновь поднялся плачь, слёзы, причитания. Утром мужики с лопатами пошли на кладбище копать могилу, теперь уже матери малютки Светы. Выкопав могилу рядом с могилой малютки, мужики сделали ещё подкоп сбоку, чтобы ставить гроб. Никола привёз доски для навеса над гробом. К полудню всё было готово.
Хоронить Марию собралась без малого вся деревня, школьники и родня из ближайших деревень. На кладбище произнёс речь школьный учитель Василий Петрович, старый, худощавый высокий человек, прошедший всю гражданскую войну. Выступили с речью и председатель сельсовета и молодая учительница. Родные попрощались с Марией, и гроб опустили в могилу, в подкоп, а сверху из досок соорудили навес. На могилу поставили временный деревянный крест, такой же, как на могиле Светы.
Хоронить Марию собралась без малого вся деревня, школьники и родня из ближайших деревень. На кладбище произнёс речь школьный учитель Василий Петрович, старый, худощавый высокий человек, прошедший всю гражданскую войну. Выступили с речью и председатель сельсовета и молодая учительница. Родные попрощались с Марией, и гроб опустили в могилу, в подкоп, а сверху из досок соорудили навес. На могилу поставили временный деревянный крест, такой же, как на могиле Светы.
Постепенно люди стали расходиться с кладбища. Часть мужиков и женщин пошла помянуть Марию, а часть отправилась по своим делам. Пора была сенокосная и каждый погожий день был дорог. И снова в ограде у Ивана Григорьевича было людно. Поминали Марию.
К вечеру люди стали расходиться. Надо было идти встречать с пастбища скотину. Остались только самые близкие. Мужики сидели в ограде, часто курили, негромко разговаривали. Женщины прибирались в доме.
Село было расположено на взгорке, а внизу бежала небольшая, но быстрая речка. В стороне от села росла берёзовая роща, где находилось сельское кладбище. Сельское стадо встречали за селом у крайних домов. Собирались здесь заранее, чтобы обсудить все деревенские новости, да и просто поговорить. Стадо пас наёмный пастух деревенский Гришка Петух. Вообще-то он был Петухов Григорий Иванович, но так уж повелось, Петух да Петух, на что Григорий не обижался. Был он инвалид. Хромал на правую ногу, и когда шёл, то казалось, что он прыгает. Может поэтому к нему привязалось это прозвище.
Гришка был ещё не старый. У него были две страсти игра на самодельной свирели и собаки. Играл он на этой своей дудке здорово. Только он заиграет рано утром, когда ещё туман не прошёл, а коровы уже начинают ломиться в ворота, мычать. Гришка ещё очень любил своих собак. Они у него были какие-то особенные, умные. Он мог спокойно спать на пастбище, постелив на траву полушубок, пока его собаки зорко пасли коров. Только какая-то нацелится на посев пшеницы, тут же одна из собак её возвращает громким лаем на пастбище. Всё не могли понять, как они догадываются, что в полдень надо сгонять стадо к речке на водопой. А вот гоняли.
Стадо Гришка гонял мимо кладбища. Была у Григория одна самая любимая собака Пальма. Умная собака. Она верховодила всеми тремя собаками, что были у Григория.
В тот вечер, когда похоронили Марию, Григорий прогонял стадо так же мимо кладбища. Некоторые коровы замедляли шаг, останавливались, чесали свои бока о деревянную, сломанную в некоторых местах ограду. Пальма с лаем кинулась, чтобы прогнать красную с белым пятном на лбу корову, но внезапно остановилась и дико завыла, повернув голову в сторону кладбища. Через мгновение она уже пролезла в ограду и кинулась к могиле Марии. Выла она страшно. Все остальные собаки, тоже воя, кинулись к могиле, у которой была Пальма. Все собаки, подняв головы и воя, рыли лапами могилу Марии.
Григорий, поняв неладное, стеганул коня и понёсся в деревню к дому Ивана Григорьевича. Людям, что на взгорке у крайней избы ждали коров, он крикнул: «Сами разбирайте коров!»
Когда подскакал к дому Ивана Григорьевича, то увидел в ограде сидящих мужиков, а с ними хозяина. Он, не слезая с лошади, крикнул: «Иван, там у Марии на могиле мои собаки роют и дуром воют, неладное что-то, давайте мужики быстрее!»
Возле дома стояла запряженная лошадь родных, которые собирались ехать домой. Мужики, ещё не совсем поняв в чём дело, схватили лопаты и побежали к запряжённой лошади. Одна из женщин, что стояла на крыльце, кинулась в дом, крича: «Что-то там на кладбище, беда какая-то!». Все женщины, что были в доме, выбежали на улицу и побежали в сторону кладбища.
Когда мужики подъехали к кладбищу, то увидели, что собаки вырыли могилу настолько, что пал крест. Похватав лопаты, стали быстро откапывать могилу. Быстро откопали до настила. Кое-как лопатами отдёрнули доски и вытащили из-под подкопа гроб. Долго не могли лопатами вскрыть прибитую гвоздями крышку гроба. Но вот наконец оторвали крышку и подняли её.
Сначала ужас сковал всех, а затем раздался душераздирающий крик. Это кричал отец Марии Иван Григорьевич, который стоял у края могилы.
Страшное зрелище предстало перед глазами людей. В гробу лежала Мария на боку, подтянув под живот ноги. Она была вся в крови. Лицо исцарапано, ногти на руках поломаны, колени все в крови. Белое покрывало, что закрывало её тело, было смято и лежало в ногах. Когда перевернули уже теперь мёртвое тело, то увидели в левом углу рта запекшуюся струйку крови. Все пальцы на руках были в крови, подушка, что ей подкладывали под голову в гробу, тоже была залита кровью.