Но лично я пока так далёк от этой их запредельной идеи! Мир так примитивен и жесток, бывает порой, и полностью непредсказуем, в чём мне самому вскоре придётся убедиться. А, странноватые эти чудаки алхимики собираются жить вечно! Не понимаю я их, никак не понимаю, может быть, я ещё слишком молод? Может меня пока привлекает больше просто земная любовь, чем длительное существование ради неизвестной мне цели? Да, главное, это цель, а для меня же эта цель сейчас, лишь любовь.
Вот земное золото, это совсем другое дело, оно одно правит нашим бренным миром в его извечном стремлении всё к большему и большему, лучшему и красивому. Я как то понял, что наш мир весьма жаден. Жаден сей мирок не только до золота, но и до самой жизни, которая в его глазах равна вечности. Иначе, зачем всё это?! Бренное и разрушаемое тело часто рядится в вечные одежды, но увы, таковым не является. Ведь мы все умрём, одни раньше, а другие позже. Ну вот, опять я заболтался!
Посему вернёмся к моему достопочтенному и уважаемому профессору. Вы узнаете о нём, так сказать, из первых рук и из первых уст его любимого ученика, коим я, Виктор де Лагранж и являюсь.
Он был в наше время воистину гений врачевания и ведовства, и ни один страждущий не ушёл от него неудовлетворённым или обиженным, а о самом удивительном случае, которому я сам был свидетелем, расскажу чуть позже.
Итак, продолжу. Первацельс был воистину противоречивым человеком, но, как я уже говорил, честным в суждениях и прямой в высказывании своего мнения, за что, в конце концов, и поплатился позже своим местом в этой нашей альма-матер.
Само его имя расшифровывалось как Первый, Первоблагородный. Первый в науках и благородный в действиях, в то время он был для меня примером и идеалом во всём. К тому же он в совершенстве знал ачтрологию, без которой, как всем известно, излечение больных почти невозможно, если не применять и алхимии. Я, думаю, вы поняли, мои читатели, что он был настоящим гением века сего.
Таким Первацельс был для меня, моих друзей студентов и многих исцелённых им бедных и больных людей. Но далеко не для всех (теперь о дёгте, как обычно), поскольку есть ещё и неблагодарные людишки, которые на сделанное им добро отвечают злом и коварством, и среди них, как я уже заметил, большинство составляют властные и знатные кичливые особи, мнящие себя элитой этого подпорченного ложью гнилого мира. Что ж, в чём то они правы, элита есть и у лжи и у гнили, нет её лишь у правды, но последняя редко выставляет себя напоказ. Правда не бывает элитарной: она гола и неприкрыта, а порой ужасна, безжалостна и свирепа. К сожалению, Первацельс действовал прямо, был у всех на виду, специально не выставлялся, но и ложной скромностью не обладал.
Профессор как то рассказал мне одну историю из своей бывшей практики, заметив попутно, что подобных ей происшествий, с ним случалось множество.
Однажды его пригласил в свой замок в Саксонии некто граф Будунский, который был болен воспалительным несварением желудка, от которого жестоко страдал и не мог принимать столько пищи, сколько хотел. Как только съест бедняга граф что-нибудь, так сразу получает вопли и стоны со стороны своего желудка. Я так понял, что оное воспаление появилось у того графа в результате банального обжорства и ежедневного пьянства, сродни традиционной болезни богачей тривиальной подагрой, только в более жестоком варианте.
Как же тут не заболеть, если каждое утро вставать с бодуна от непомерных винных возлияний и разнообразной еды. Хорошо известно любому мало-мальски образованному человеку, что Древний Рим погубили обжоры, они просто забыли обо всём другом, кроме еды, питья и плотских утех, и в результате однажды еле заметили, как их «вечная» империя приказала долго жить. Римская империя была пропита, как, впрочем, и любая иная империя. Россию, к примеру, пропили в начале 20 века генералы и пьяные дурные депутаты, которые очень много о себе мнили. А в конце того же века полстраны было пропито откровенным алкашом-расстригой атеистической религии. Эту бедную страну пропивали несколько раз за всю её историю. Самомнение, чванство и шапкозакидательство, вот истинный локомотив истории человечества
Вновь, чуть отвлекаясь от темы, замечу, что для того, чтобы продлить свой ненасытимый кайф от поглощения самой изысканной еды и сделать его непрерывным, отдельные особи великого Рима, даже не дожидались переваривания пищи желудком, а выблёвывали и изрыгали её вон, с целью его опустошения и возможностью наполнения едой вновь и вновь. Этим постоянно занималась так называемая элита Рима, возведя поглощение пищи и вина в один из главных смыслов своей жизни. Такие люди были уже неспособны ни воевать, ни управлять и конец империи был предсказуем А в учебниках пишут, что в гибели виновны варвары, вот и верь после того учебникам!
Очевидно, что к подобным типам и принадлежал упомянутый выше граф. Так что моему профессору пришлось решать почти невозможную задачу, излечить не излечиваемое, с которой он, впрочем, справился превосходно.
Доктор, однако, на прощание предупредил Будунского, что если тот вернётся к прежнему образу жизни, то через время болезнь обязательно вернётся, поэтому необходимо менять свой рацион в сторону сокращения, что предполагает и укрощение непомерного аппетита бедняги. Ведь никакое лечение не отменяет приход матушки-смерти, вопрос лишь во времени её прихода, тонко, намекнул Первацельс Будунскому.
Эти слова сильно не понравились элитному графу, и тот выгнал Первацельса, не заплатив ему ни пфеннига, к великой радости злопыхателей и врагов моего любимого профессора. А что ж граф? Молва гласит, что он умер то ли от подагры, то ли от разжижения мозгов, если, разумеется, он ими обладал, в чём у меня большие сомнения. Да и бес с ним!
Несмотря на подобные случаи, мой профессор многих бедняков лечил безплатно, вызывая всю ту же ярость «коллег» по лекарскому делу
* * *
Так продолжалось примерно с год. Я обучался медицине у Первацельса, перемежая свои занятия бурными ночами с Катариной и ставшими теперь редкими походами к де Ариасам.
Как теперь выяснилось, моя помощь Пьеру была пока не очень то и нужна. Он частенько говорил мне, что сам не готов для производства окончательного алхимического делания, и поэтому помощник ему пока не нужен. Однако Пьер повелел мне ждать лишь его сигнала, чтобы присоединиться к нему и начать совместное наступление с ним на смертность и ржавость бренной окружающей жизни, как он сам выражался.
«Лишь истина не ржавеет, мой друг, всё остальное преходяще и мнимо, не забывай об этом». Эту довольно банальную сентенцию Пьер де Ариас любил часто повторять в моём присутствии. Иногда он добавлял: «Главное, найти её вовремя, эту самую истину». Были случаи, что мы сидели, как и прежде за большим столом в их гостиной и пили кисло-сладкое тягучее вино матушки Тересы.
Изредка к нам присоединялась и Мария, которая была, как обычно, прекрасна в этой своей пугающей меня девственной чистоте; однако в последнее время, и это было очевидно для меня, была покрыта лёгким, едва заметным, флёром непонятной мне, чёрствому, девичьей грусти. Непонятой мной, но очень даже заметной, и даже такому твердолобому человеку, как я, Виктор де Лагранж.
Я ведь по-прежнему взирал на неё лишь как на икону, возведённую мной почти на уровень самой Матери Христа, Божественной Марии, недоступную для понимания простого смертного. Мои чувства к Марии сейчас были мне самому непонятны, честно вам скажу. Такой уж я молодой болван был тогда, что поделать с этой глупой юностью.
Да, я по прежнему любил красавицу Марию, но любил её какой то, странной даже для самого себя, любовью. Я не мог себе представить, что мы когда-нибудь будем вместе с Марией не только духом, но своими молодыми телами, и я бы мог проделывать с ней все те штуки, которые проделывал вчера с Катариной или когда то ранее с пышногрудой булочницей Мартой.
Сам для себя я не мог понять своих чувств к ней. Да, я никогда не видел ангела наяву, и Мария в то время заменяла мне его место И заменяла его до самого конца моей короткой жизни.
Так прошло более года и вскоре в моей Альма Матер произошли значительные события, благодаря которым я стал бывать у Ариасов всё чаще, пока, наконец, Пьер не объявил мне, что он, наконец, готов к Великому Деланию, и ему будет нужна моя помощь в ассистировании алхимического процесса. Он дал мне старую большую книгу, написанную по латыни, и приказал тщательно изучить её.
Честно говоря, это было чертовски трудно, несмотря на то, что латынь я знаю в совершенстве, как уверяет меня любимый учитель Первацельс. Сложность понимания сего фолианта заключалась главным образом, в том, что одни и те же понятия, которыми оперировал его автор, относились, на мой взгляд, к совершенно разным предметам и материям. Но об этом я ещё скажу позже, когда мы с Пьером приступим к нашему таинственному Деланию.
Далее де Ариас лично провёл со мной несколько уроков, рассказывая об этапах великой транс мутации золота из вторичных, как их ещё называют, загрязнённых или неблагородных металлов. Главным в его скрупулёзных наставлениях были особенности верного соблюдение пропорций исходных материалов, время их преобразования, и последовательность всех намечаемых процедур. И ещё он мне сказал, что основным во всей алхимической процедуре является безошибочность выполнения всех предначертанных заранее действий, любая погрешность в которых абсолютно недопустима. Нужна чёткость наших с ним действий во всём. Иначе распад атомов одних веществ и их собирание в другие будет невозможен.