Так, К. Юнг приводит ряд убедительных примеров, не будем их описывать просто подчеркнем их общие черты. Чувственно воспринимаемое (то, что никак не может быть отнесено к области галлюцинации или самовнушения) вдруг оказывается в поле восприятия субъекта наблюдения именно в тот момент и именно в то время, когда он абсолютно не преднамеренно думает о данном объекте чувственного мира, тем самым происходит нечто вроде случайной удачи, но она приобретает порой весьма загадочные формы, когда повторяется в достаточно коротком промежутке времени несколько раз подряд, не меняя своей качественной формы. Это одна из временных групп, другие могут дифференцироваться относительно предшествия во времени, а так же удаленности на расстоянии (когда лицо «видит», умозрит событие, которое происходит вне пределов видимости, как таковой или предвидит наступление события во временном разрыве по отношению к своему настоящему). Это и называется синхронистичностью, не синхронизацией как подчеркивает К. Юнг, а некоторой гармоничной сочетаемостью значения, корреспондируемого психикой и реально существующего события, факта. Автор синхронистичности достаточно близок к тому чтобы, выявить некоторое подобие закона, благодаря которому происходят данные совпадения, но Юнг не делает этого и лишь указывает нам, что его понимание и объяснение синхронистичности является новой интерпретацией старой Лейбницевской концепции соответствия и взаимопонимания и гармонии, которая носит вселенский характер универсума.5
Тем не менее, Юнг первым определил природу случайного не с позиции восприятия 3-х лиц, а исходя из внутреннего представления о случайном самого субъекта совпадения. Случай впервые понят как субъективное сопереживание происходящему, как субъективно структурируемое явление, зависимое от психического состояния познающего.6 Обратимся здесь вообще к методу психологии в части определения человеческого и понимания человека. Так, психология может быть определена, как наука о сознании лишь в той степени в какой позволительно вообще отграничивать такие понятия как мысль, содержание мысли (то понимаемое, что остается всегда и везде, несмотря ни на какие изменения формы), форма выражения мысли внутри самого носителя мысли (например, человек как носитель мысли и жесткий диск компьютера, неужели субъект это основание для того, чтобы в одном случае констатировать наличие мысли, а в другом только наличие информации?), содержание самой мысли при коллективных формах известности (образах). Ведь, это же понятно, что сознание есть область продуцируемая мыслью, это то, что существует благодаря мысли (в данном случае мы пока не рассматриваем причинно следственную связь в генезисе сознания или мысли). Но мысль однозначно предполагает разумность, которая в человеке заранее отрицаема любым, кто пытается изучить именно природу индивидуально взятого человека. Психология могла бы быть определена при этом как наука, имеющая очень узкий предмет исследования область разумного в человеческом. Поэтому любимым доводом психологии стала категория «бессознательное» достаточно удобная «ссылка», благодаря которой все противоречия переходят из сферы практических задач в область достаточной нормальности нормы ненормальности. Причем размытость данного понятия должна быть определена ясно и отчетливо, что и делается с большим умением «все, что по совести можно сказать о бессознательном, так это лишь то, что сознающему разуму позволительно о нем говорить». Впрочем каждая наука имеет свою систему снятия противоречий в области результата опосредования своего предмета исследования, для юриспруденции например, это удобнейшая данность в форме позитивного права («законодатель», волеизъявление народа и прочее). В психологии так же интересна деталь того, что массы психологов не учитывают фактор собственного влияния на предмет исследования состояние бытия в возможности человека. Врач психотерапевт достаточно уверен в том, что то, что он воспринимает от пациента во время сеанса исходит от самого пациента и к нему врачу абсолютно никакого отношения не имеет. Врачи даже не догадываются, что сами структурируют бытие в возможности пациента, и когда он выдает им результаты такого структурирования они принимаются ими за признаки заболевания, «которые были уже давно описаны в научной литературе», а значит, налицо совпадение общетеоретически научного и действительно эмпирического, вот вам и верификация теорий великих психотерапевтов. Юристы в отличие от психологов не настолько далеки от собственного «я» англосаксонская система права с ее судебными прецедентами тому подтверждение.
Вернемся к обсуждению предмета психологии. Человек как субъект, осуществляющий мыслительную деятельность, характерен одной особенностью, которая подчас ускользает от наблюдательного взора психологии. Пытаясь вечно обрести достаточное доказательство бытия самого себя, человеческое всегда с ужасом отказывается от признания бытия только того, что заложено, наличествует в нем самом. Пределы бытия человеческого (я не говорю о человеке лишь, как о человеческом, как о той области, которая есть противоположность всему вне себя, к ней не принадлежащего) начинаются только в человеке и в нем же прекращаются. Все наши реалии мира обнаруживают себя только как часть того, что есть бытие в возможности. Для человека как отдельного индивидуума характерна связка «бытие в возможности бытие в действительности», и здесь К. Юнг вполне справедливо ставит ощущение как средство получения информации на первый уровень своей Структуры психического бытия человека. Но опять же подчиняясь причинно следственному представлению ощущение трактуется как первичная данность, с помощью которой «человек получает информацию о внешнем мире».7 Таким образом, предполагается, что само ощущение информативно, в нем заложено значение. На самом же деле это только следствие, но никак не данность причины. Унифицированность в области чувственного лишь следствие единой формы восприятия. Например, любое незнакомое чувство, которое до этого вообще никогда не испытывалось ни одним индивидуумом (т.е. такое информация о котором отсутствует в принципе) будет восприниматься каждым человеком на сознательном уровне как страх. Причем страх здесь не является ощущением, он есть вполне осознанная реакция, которая понимаема и принимаема сознанием как форма реакции. Человек происходит, как вид синкретичного бытия самого себя и любого явления (само понятие «себя» формируется только на этапе забывания о самом себе как об объекте взаимодействия). Так, склонность дикаря к мистическому участию есть только наше представление о форме психики первобытного человека, которое совершенно не изменилось по форме, но достаточно дифференцированно сегодня по своему содержанию. Точно так же мы строим наши суждения относительно животных, мы приписываем им качества, которые находим в себе (с этой точки зрения строятся наши симпатии не только к животным, но и вообще к тем объектам чувственного мира, которые находятся в полной изоляции от нас в пределах встречности и подобия). Подчас объективированное представление находит реализацию в конкретном отношении (черная кошка хороший пример).
Сознание как нечто обнаруживающее только личностное причастие к чему бы то ни было в этом отношении и есть то самое мистическое причастие дикаря. Оно, однако, дистанцированно благодаря понятию человека как некоторой целостности, вынесенной за пределы бытия чувственных объектов взаимодействия. Современности вовсе нет необходимости непосредственного действия для чувственного ощущения экзистенции самого себя- достаточно знания, ибо сегодня сама мысль может заставлять чувствовать (банальнейший вечный пример ревность).Олимпийское спокойствие наших предков это вовсе не аристократическая черта это ритм той эпохи, когда сознание обнаруживало беспокойство только в случае личностного вовлечения, требующего именно действия, а не созерцания. Другой вопрос заключается в критерии личностного и вне личностного, всего того, что лишено основания действенного ощущения через только свое «Я». Тысячи людей заканчивают жизнь самоубийством только потому, что считают свои проблемы глубоко личностной судьбоносной частью своей жизни, нисколько не задумываясь о том, что все их переживания и беды только продукт стандартизированного восприятия тех или иных общих объектов. Естественность этих процессов заставляет изумляться силе человеческой уверенности в неповторимости своего собственного «Я»8. В философской антимонии нет ни одного человека, кто бы указал на отсутствие человека (Диоген и Ницше-исключения). Грань между человеком и вне человеческим необъяснима с позиции анализа по качеству того, что преподносится под именем мышления, Эго, если угодно.
Наши представления о человеке так же условны как и представления дикаря о солнце они порождение суммы тех представлений, которые носят «названия», содержание эпохи.