Сочинение 4. О предмете людологии. Краткий очерк15
1
Современный XX век, так бережно прогоняемый системой восприятия времени, подарил нам самое большое чудовище, самого злобного и кровожадного Минотавра младенца, речь идет о сомнении в его результативности современный человек уже отказался от права на познание, на достоверное познание. Сегодня мы, люди технократического толка приписали себе функции Человека действующего, существа отвечающего за самое себя как за субъекта действительного, изгнав фактор т.н. «духовности» к остаткам богословов и простых неудачников. Сегодняшний носитель разумности чуждается вопросов существа и сущности проблем так, как будто бы их наличие есть нечто аморально гнусное по отношению к их обладателю. Увы, барьеры личного познания сегодня почти для всех норма жизни, стена за которой спокойно и безмятежно, а не то, что должно превзойти для самое себя как для Homo Sapiens.
Иногда, конечно, некоторого «сапожника», вдруг, да и осенит мысль о том, что у Наполеона тоже было всего лишь 24 часа в сутки для достижения собственной истории и предназначенности, но эта мысль нечто отвлеченное и никак уж не побудитель действия.
Нам уже трудно себе представить, что есть идеология в действии и почему интересно Гитлера слушали часами? Не потому ли, что он снимал сливки тяги к философии люмпенов и пролетариата? Но опять же XX век отбил всякую охоту обывателя к мысли через действие; и действия только на основе собственно приобретенной достоверности критического анализа. Только действие, которое укладывается в представление целесообразности, в представление необходимости и это называется полезностью и отсутствием нездорового, не победоносного взгляда на эту жизнь само понятие жизни в прикосновении к его пределу бесконечности вызывает чувство страха и желание спрятаться подальше в кругу известности и привычности, экономика почти вся основана на этом
К чему можно призвать сегодня? Призвать так, чтобы не быть похожим на Матушку церковь, пропедевтику всего отчаянно философского? Нельзя требовать от каждого уединения мысли настолько, чтобы он думал только за самое себя в противостоянии всему тому, что в самое себя не входит по определению собственной воли, предшествующей по обыкновению, у сильного, действию.
Но именно неспособность сегодня мыслить так, чтобы в своем мышлении предопределять историцизм собственной судьбы рождает тоталитарность государственного, общественного по отношению к личностному.
Иммануил Кант, властитель дум, прежде всего своих дум, забыл указать в своем императиве на необходимость мыслить так, чтобы максима мысли могла быть всеобщим законом для всех, для него это, наверное, было, как процесс дыхания, естественно и невозможно в своем отсутствии, но об этом не знали «полит-технологи» Нового времени, активно насаждавшие формы «лучшего» в умы нашего времени.
Наше предложение коротко по сути и достаточно безумно по своему содержанию. Необходимо сформировать форму познания, которая синтезировала бы в себе личностные и внеличностные моменты познания таким образом, что на основе самое себя как метода познания позволяла бы индивидууму определяться в своем отношении к универсуму явлений, доступных ему для восприятия таким образом, чтобы только он мог определять свое отношение к ним и управлять ими в отношении самое себя в области мысли. В перспективе своего развития это позволит снимать противоречия между эмпирическим знанием (не детерминированным по качеству, например, научность) и общедогматическими положениями среды, с которой индивидууму приходится сталкиваться как животному общественному.
Для чего это необходимо? Если говорить о гносеологическом аспекте, это позволит «упразднить», например, такое учение как «вещь в себе», ибо можно будет унифицировать и стандартизировать формы восприятия тех или иных объектов. Если же обратиться к форме социализации, то следует отметить, что именно таковы сегодня требования гражданской свободы, которые, к сожалению, не могут быть реализованы на основе современных представлений о человеке, месте человека, особенности тех способах и формах развития, которыми он должен руководствоваться при принятии политически ответственных решений. Сегодня мы с вами не можем сбежать от государства, от сферы публичного, формализованного идеального. Если раньше существовала ночь и свечи, и замирание жизни было действительно естественным, а коммуникация выглядела как следствие достижения согласия, церковь всегда оставалась последним форпостом обороны ослабевшего духа, то сегодня мы продукт времени, которое куется так быстро и изменяется на таком уровне абстрагирования, что мы обязаны быть включенными в его ритм и динамику. Государство сегодня это уже не интерес публичности, реализуемый в действительности каким-нибудь «приставом», это абстрагированность процессов до наивысших пределов, это таинство власти, это то, что пронзительно точно определил Гегель, это бытие Бога на земле. И этот Бог живет по правилам, которые вынесены за пределы каждодневного восприятия, лишены чувственного и представляют собой форму внеличностной необходимости, по своей силе сравнимой с законами неживой природы, фактически, непреодолимая сила.
Надо понимать, что государство это всегда враг личности. Действительной личности, которая всегда сугубо индивидуальна и только самопознаваема; государство ценит выхолощенность и норму ненормальности, но никак не способность быть хозяином своей судьбы. Это не для него и не по его костюму.
Жить, будучи заложником тех представлений, которые специально потребляемы именно в таком виде большинством масс глупо и необоснованно. Жить тюремщиком собственных помыслов, принося в жертву свое бытие в действительности во имя спокойствия мысленного так же недостойно. Страшно оказаться перед лицом невозможности чувствования, осознавать, что это смерть, конец и не понять, что жизнь (еще одна общая персонификация внечувственного) прошла вне зависимости от собственной воли, потому, что собственности в этой воле никогда не было.
2
Каждый человек живет в области чувственного и внечувственного. Философия называет это сенсуалистическими перцепциями и рассудком, психоанализ желаниями и мотивациями внеличного характера, обывательский разум желанием и необходимостью. По-разному строятся формулы личных отношений к этим двум сферам, начиная от христианского универсализма преодоления плотских желаний и заканчивая ницшеанским «я хочу значит, я должен». Декарт вообще первым уловил связь чувствуемого (как некоторой вторичности) по отношению к мыслимому. Cogito ergo sum отражает, помимо всего прочего, форму удостоверенности субъекта в мысли при наличии сомнения относительно чувственного: сначала внеличностное «мыслю», затем универсум чувственного «существую» в его балансе рассудочного и чувствительного.
Чувства одноразовы по потреблению и отражаемы сознанием как помять по восприятию, мысль всегда независима и почти не поддается притяжению натурализма, всегда холодна в своем воспоминании и всегда будоражит в своем формообразовании.
Представляете, как было бы прекрасно, если бы ваши мысли были всегда адекватны желаниям в такой степени, чтобы можно было создавать свои желания на основе своих мыслей? Некоторые достаточно сильны, чтобы изучать традиции восточной медитации для приближения к таковой властности.
Персонификация единоличной властности свойственна всем субъектам творческого познания, каждый, кто хоть раз прикасался к священной форме индивидуальной уверенности в правоте своего «Я», только своего, знаком со сладостным чувством хранения тайны силы, ибо знание сила уже личного духа. И каждый из нас, наверняка, обнаруживал, что, то самое лично свое, персонифицированное в жгучей уверенности где-нибудь (если не повсеместно), составляет уверенность и основу суждения множества подобных тебе Homo Sapiens.
И тогда чувственная идеальной формы этого мира, воплощенная в вашей уверенности, восстает против того, что вы не самое сокровенное и индивидуальное в этом мире, ведающее секретами жизни и устройства бытия. Тогда, может быть, чувственное говорит нам о том, что существует гордость познания. Каждый по разному реагирует на обнаружение своей не уникальности и не способности быть богом и властелином самого сокровенного в человеке (мысли), но большинство из нас непременно апеллирует к авторитетности и к прошлому, задействуя прекрасный принцип «Знание есть припоминание» (Платон). «Покойники» всегда внечувственны для познания и поэтому они есть средоточие именно рассудочного, зацикленного на универсальную подробность субъекту познания (и Гегель, и Кант, и Аристотель, и все, все, все были людьми, т.е. в категории рода полностью подобными каждому из нас). Смерть обезличивает и обесчувствывает содержание результата познания. Не менее действенный способ поставить подобие результата познания как цель в качестве подобия. Такова идеология и политика Христианства. Субъект высказывания впервые предстает как возможно подобный, но требующий присоединения к себе (абсолютная причастность форма абсолютного подобия) не через форму присоединения мысли (это только один элемент), но через реализацию идеального начала (заповеди учения, идеальная рассудочная форма бытия возможного) в действительное в рамках восприятия одного индивидуума (верующего), т.е. конечная цель полнейшее воплощение в чувственном первично идеального начала. При этом для того, чтобы не происходило естественного процесса «коррозии» при прохождении идеального в чувственное создается институт сторонних наблюдателей, бытие которых никоим образом не может быть связано чувственными рамками с теми, кто проводит в свою жизнь, в свое чувственное, идеальное начало, иначе была бы возможна синхронизация процессов, а, следовательно, само идеальное начало было бы размыто относительно пределов самое себя в отражении личного сознания. Институтом таких сторонних наблюдателей становится церковь, задача которой именно в сохранении стандартов идеального и формы их воплощения в действительном в отношении неопределенного круга лиц.