В 1864 году усадьба меняет владельца. Она отходит к некой госпоже Пукаловой, одной из героинь мемуаров Ф. Вигеля. Филипп Филиппович писал: «Весьма важную роль также играл в это время один частный человек, отставной статский советник Иван Антонович Пукалов. Он женился на побочной дочери какого-то богатого боярина, которому для нее был нужен чин, чтобы законным образом оставить ей свое наследство. Пукалов был слишком благоразумен, чтобы ревновать жену моложе его тридцатью годами. Он пользовался ее имением; она пользовалась совершенной свободой. Я знавал ее лично, эту всем известную Варвару Петровну, полненькую, кругленькую, беленькую бесстыдницу».
Именно при Пукаловой появился на бульваре трехэтажный дом с огромным количеством «архитектурных излишеств». Поговаривали, что это якобы была точная копия ее французского особняка. Но точных подтверждений этому факту, увы, не нашлось.
Впрочем, госпожа Пукалова на Тверском бульваре не жила. Она предпочитала сдавать помещения. Здесь, в частности, собирался «Артистический кружок», в котором состояли Александр Островский, Петр Ильич Чайковский, Рубинштейн-младший, Писемский, Садовский и прочие звезды тогдашней московской богемы.
Островский возлагал на тот кружок особые надежды. Он писал: «В учрежденном Артистическом кружке артист ставится в новое положение: здесь он постоянно может пользоваться радушной и назидательной беседой и дельными указаниями специалистов, здесь он постоянно в хорошем обществе и вследствие того приучается к порядочности в одежде и манерах, здесь, в виду почетных семейств и под надзором уважаемых личностей, для него невозможны излишества, здесь же он сводит хорошие знакомства и получает доступ в семейные дома людей образованных. Музыканты, чтобы исполнять серьезные произведения в стенах Артистического кружка, обязаны предварительно готовиться и репетировать и тем приучаются к строгости и отчетливости в исполнении. Артисты театральные получают здесь возможность наблюдать манеры хорошего общества и вносить на сцену ту порядочность, которой ей недостает. Кроме того, Артистический кружок предлагает артистам свою библиотеку, составленную из книг и журналов русских и иностранных и приноровленную к развитию артиста».
Нечто подобное там, как ни странно, наблюдалось. В частности, А. И. Свиньин писал: «За те ничтожные двенадцать рублей, которые вносились членом кружка в течение года, сколько пищи для ума и сердца получал каждый! Бывало, сядешь за общий чайный стол между таким и колоссами, как Писемский, Островский и другие, и слушаешь, слушаешь без конца их увлекательную речь, которая, что твоя музыка Остроумию и каламбурам не было конца. По этой части наиболее других отличались Писемский и профессор Усов, оба страстные театралы и блестящие остряки».
Здесь же состоялась своего рода презентация первый публичный показ картины Флавицкого «Княжна Тараканова». После чего картину прибрел сам Третьяков.
А в соседнем доме (19) в 1890-е годы жил знаменитый хирург Склифасофский.
Иоанн Богослов и студенты
Церковь Иоанна Богослова в Бронной слободе (Богословский переулок, 4) построена в 1665 году.
От внешней стороны бульвара начинается короткий Богословский переулок. В нем, по сути, уместилась только одна церковь Иоанна Богослова. Этот храм в сознании москвичей был связан с публикой довольно неожиданной со студенчеством, среди которых были в большой моде нигилисты. Дело в том, что в окрестных кварталах любила селиться университетская и консерваторская молодежь (квартиры в непосредственной близости от этих учебных заведений были сравнительно дороги. Таким образом храм сделался своего рода символом студенческой вольности. Ему даже песню посвятили:
Есть в столице Москве
Один шумный квартал
Он Козихой Большой прозывается.
От зари до зари
Лишь зажгут фонари
Вереницей студенты шатаются.
Они пьют и поют,
Разговоры ведут,
И еще кое-чем занимаются.
А Иван Богослов
На них глядя без слов
С колокольни своей улыбается.
Увы, после революции этот храм постигла общая участь. Надежда Мандельштам писала: «Где-то в Богословском переулке недалеко от нашего дома стояла церквушка. Мне помнится, что именно там мы заметили кучку народа, остановились и узнали, что идет изъятие. Происходило оно совершенно открыто не знаю, всюду ли это делалось так откровенно. Мы вошли в церковь, и нас никто не остановил. Священник, пожилой, встрепанный, весь дрожал, и по лицу у него катились крупные слезы, когда сдирали ризы и грохали иконы прямо на пол. Проводившие изъятие вели шумную антирелигиозную пpoпaганду под плач старух и улюлюканье толпы, развлекающейся невиданным зрелищем. Церковь, как известно, надстройка, и она уничтожалась с прежним базисом».
Увы, после революции этот храм постигла общая участь. Надежда Мандельштам писала: «Где-то в Богословском переулке недалеко от нашего дома стояла церквушка. Мне помнится, что именно там мы заметили кучку народа, остановились и узнали, что идет изъятие. Происходило оно совершенно открыто не знаю, всюду ли это делалось так откровенно. Мы вошли в церковь, и нас никто не остановил. Священник, пожилой, встрепанный, весь дрожал, и по лицу у него катились крупные слезы, когда сдирали ризы и грохали иконы прямо на пол. Проводившие изъятие вели шумную антирелигиозную пpoпaганду под плач старух и улюлюканье толпы, развлекающейся невиданным зрелищем. Церковь, как известно, надстройка, и она уничтожалась с прежним базисом».
Затем церковь закрыли. А под конец тысячелетия открыли вновь.
* * *
Отдельная тема атмосфера Козихи студенческого района, названного так в честь Козихинских переулков. Как уже упоминалось, селилось здесь студенчество не из богатых. Комната часто снималась на четыре человека, при этом на всю такую «коммуну» имелось только два костюма и две пары обуви. На занятия ходили по очереди. Вместо чая, а, тем более, кофе, заваривали дешевенький цикорий. Тем не менее, студенческая гордость не позволяла самостоятельно убираться в номере и стирать белье для этого существовали приходящие горничная и прачка.
Бытописатель П. Иванов примечал: «Узкие, преузкие улицы Небольшие колониальные лавочки с немытыми окнами. Отталкивающего вида ворота. Безобразные дворы антисанитарные до последней возможности. И всюду вонь, смрадная вонь подвалов, отхожих мест и помойных ям. В воздухе словно носятся ядовитые испарения Население почти сплошь состоит из пролетариата людей без определенных занятий, мелких канцелярских служащих, вдов и женщин разного типа. Весь состав богемы Тверского бульвара имеет убежище в этих местах. Здесь обитает пьяное веселье рука об руку с вечной нуждой».
Тут-то и селилось бедное московское студенчество.
Чем только оно ни подрабатывало. В частности, в одной из московских газет было опубликовано неожиданное объявление: «Студент 3-го семестра утешает вдов и разводит сирот. Согласен за стол и квартиру. Б. Бронная, д. Чебышева, студенту Андрееву».
Впрочем, московский жулик даже здесь иной раз находил, чем поживиться. «Московский листок» сообщал в 1896 году: «1 октября по Малой Бронной улице какой-то оборванец тащил две кастрюли с горячим супом; оборванца задержал городовой и отправил в участок, где неизвестный назвался крестьянином Пономаревым, не имеющим пристанища; кастрюли с супом он похитил из коридора кухни в доме Чебышевой».
Дом Чебышева (он же Чебыши, он же Чебышевская крепость) считался одним из самых популярных студенческих пристанищ. С ним конкурировали разве что корпуса Гирша, стоявшие в начале Малой Бронной. Они были столь же нарицательны, и М. Осоргин писал в романе «Сивцев Вражек»: «На углу Малой Бронной студент покупал моченые яблоки и шел домой в Гирши, локтем прижимая распавшиеся листы Римского права».
Он же описывал типичную для здешнего студенчества картину быта: «Вернулся домой, в Гирши. На столе груда книг и немытая чашка. В остатках жидкого чая несколько мух и немытый желтый окурок. Завтра нужно отдать прачке белье. И вообще нужно куда-нибудь на лето уехать».
Не удивительно такой быт угнетал.
Чехов писал про студента, главного героя своего рассказа под названием «Припадок»: «Васильев жил в одном из переулков, выходящих на Тверской бульвар».
Складывалось впечатление, что все окрестные кварталы заселялись именно студенчеством. Что, разумеется, отражалось на жизни бульвара. В частности, в 1902 году газета «Московский листок» опубликовала короткую заметку под названием «Задержанный безобразник»: «11 июня кр. С-в, находясь в нетрезвом состоянии, явился на Тверской бульвар, где стал валяться на траве, а затем быстро разделся. Безобразника отправили в участок».
Наверняка «крестьянин С-в был из студенчества.
В этих же кварталах находилась и дешевая студенческая столовая (для тех, у кого вдруг появлялись какие-то деньги). Не удивительно, что это место использовали для всякого рода агитаций. До революции антимонархических и антибуржуазных, а после революции наоборот, промонархических и прорелигиозных. Один из православных активистов, некто Марциновский писал в своих воспоминаниях: «Весной 1920 г. мной был прочитан цикл лекций по вопросам этики и религии в Студенческой столовой на Малой Бронной улице. Одна из них была на тему: «Наука и религия».