зажиточность. Крепкие заборы, широкие ворота, ухоженная земля всё это плоды и великих семейных трудов и дело рук наёмных за деньги и харчи работников со стороны. Как народ был пёстрым на селе, так и хозяйства разнились по достатку и обустройству. Большинство хаток были крыты соломой и огорожены жердями. Помещик, владевший
большими угодьями и после Великой крестьянской
реформы, оставил за собой лучшие земли после раздела, причём в размерах больших, чем обрабатывал сам, нанимая батраков и сгоняя крестьян должников на отработки. Да и за полученную общиной землю, не в лучших местах,
приходилось большинству залезать в долги к банкирам, чтобы в длительную рассрочку, с барышом для банкиров, по выросшей рыночной цене, выкупить в личную
свою собственность, а больше в собственность общины, с её регулярными переделами по понятиям справедливости. При этом помещики вопили, что их обокрали и крестьяне чесали затылки как же ловко чиновники их объегорили. Властям же казалось, что они мудро решили извечную проблему сеющую рознь и льющую кровь на протяжении сотен лет. «Земля и воля!» эти два слова терзали души многих мужиков- лапотников, смущали их разум и толкали на великие грехи и беспримерные подвиги. Поливая землю своим потом и кровью, они искренне верили Святому писанию о равенстве всех перед Богом. Помещик, для большинства, был не добрым барином и рачительным хозяином, а помехой их счастливой жизни в извечных
трудах и заботах, которую они хотели бы отстроить на
земле и порадовать свои сердца, а не обрести на небе, пройдя терпеливо земные страдания. Земля для многих была высшей ценностью и основой бытия. Украшенная лесами, полями, лугами, питавшими воздух дурманящими запахами от разноцветья трав, земля манила к себе
натруженные руки и спины; она дарила картины
зеленеющих и желтеющих под лучами солнца золотых и изумрудных нив. Земля успокаивала душу, изгоняла из сердца злобу. И работалось бы и жилось смерду-мужику, пахарю-хлеборобу-кормильцу привольно, если бы была его воля самому со своими собратьями тружениками и владеть и распоряжаться этим бесценным богатством. Жаден настоящий мужик до земли, жаден до работы. Однако не один он этим грехом наделён. Жаден до земли и плодов её и всякий, кто, не проливая поту на пашне, силой готов
собрать с земли урожай. Тут и скорый на разбой воин-кочевник, имеющий во владении Великую степь не для пашни, а для прокорма скота, из которого больше всего цениться боевая лошадь, и слуга государев воин-защитник земли, за скудностью казны награждался и испомещался землёй на расширяющихся просторах растущей России вышедшей к Волге и Уралу. В Сибири, куда первыми
шагнули казаки, помещик прижиться не мог. Казак сам свою землю воевал, охранял и пахал и с государством договор имел, оплаченный кровью. Присосались, как
клещи, к земле, и пауки купцы-перекупщики и банкиры, выкупая у нерадивых помещиков землю и перепродавая её, зная ей цену. Чиновник строчил бумаги и оформлял дела, не забывая отхватить кусок чернозёма или леса. Земля кормила всех, но не все любили её, как пахарь в страдную пору, особенно по весне, когда, отдохнувшая за зиму под снегом земля, нагретая весенним солнцем, оттаявала,
напитывалась влагой и, отдавая влагу, как марево, к
бегущим по небу облакам, готовилась к встрече с
землеробом, который ощупывал её руками, вдыхал
дурманящий запах вспаханного осенью клина и верил, что к осени будет и хлеб, а значит и будет звучать песня.
Меж тем, вольных землепашцев, становилось всё меньше. В разные времена являлись вожди-самозванцы, в основном из казаков, которые и мужицкую жизнь знали и свободу свою отстоять саблей не боялись. Болотников Иван и
Булавин Кондратий, Стенька Разин и Пугачёв Емельян,
объявивший себя государем- императором, раскачивали миролюбивого мужика на разбои, погромы, восстания,
настоящие войны под сладкими лозунгами -«Земли и Воли!». Красный петух пел на помещичьих усадьбах; дубина, топор и вилы крушили нажитое чужим хребтом добро. Спасая свои жизни, помещики, чиновники и купцы бежали за помощью к властям. Церковь проклинала разбойные толпы, но угомонить эту стихию проклятьями и виселицами было невероятно трудно. Но мужик жил в своём замкнутом мирке и не глядел широко, не строил сложных теорий о переустройстве жизни, а вспоминал предков, которые, как им казалось, были и свободнее и сытнее: из их среды являлись Ильи Муромцы и Микулы Селяниновичи. Но век потрясений и революций, век
машин, пара и электричества, заставил и государей Российских и министров и чиновников, из которых не все были глупы, искать выхода из замкнутого круга- когда -«один с сошкой, а семеро с ложкой» и эти семеро ждут от земли даров не приложив к земле ни трудов, ни мозгов. Кроме того, объявились в среде ученых людей и критически мыслящих студентов и разночинцев «друзья народа». Они писали из зарубежного далёка, из городских уютных квартир, полуподвалов и подвалов о бедах крестьянских и, радея за них, призывали мужика то к топору, во
всероссийских масштабах, то к просвещению которые, рано или поздно, решат крестьянский вопрос. Нужно только положиться на «друзей народа», напугать власти, разрушить государство, убить царя с приспешниками и вот оно счастье!» Власть народу! Земля народу! Свободу народу!» Какому народу? Народу, который сотни лет копил злобу на ту часть народа, которая его дурачила и обирала, народу, который, молясь и крестясь, пускал кровь своим соотечественникам, в зависимости от того, как каждый сам для себя определял свое счастливое существование?
Объединяющие идеи, вырабатываемые власть имущими охранителями уcтоев, а не прорастающими снизу «За веру, царя и отечество. Православие, самодержавие, народность!» ветшали и не наполнялись жизненной силой в новые времена, а рушились нерадением об общих интересах многих государственных мужей, трескотнёй новоявленных, по- европейски образованных либералов, призывами к
кровавому переустройству и разрушению до основания того уклада жизни, не беспорочного, конечно, но привычного и более-менее понятного для простого российского мужика, который со своим семейством составлял громадное большинство во многоплеменной и разноязыкой империи, сказочно богатой от природы на землю и на людей
живущих на ней, но неустроенной по уму в повседневной жизни для миллионов людей. «Земля и воля!» крепко сидело в крестьянском мозгу. Благодетелем объявят того кто это им даст и научит как жить. Может быть, два, нежданно объявившихся лица в селе, появившиеся по ранней весне и явят в себе хлопотунов за крестьянские интересы. Жандарм и землеустроитель?! Удары по рельсу и шустрый посыльный дело свое делали. К правлению на сход стал собираться разношёрстный народ. В основном, это были мужики. Пожилые, как наиболее активные и уважаемые, спешили занять места поближе к крыльцу и, пристроившемуся рядом, тарантасу. Кто в шапке, кто в картузе, а кто, в спешке, и с непокрытой головой, уже приветствовавшей тёплое солнышко. Мужики в полушубках, кацавейках, стеганых тёплых жилетах и
шинелях, валенках с галошами, галошах с теплыми
шерстяными носками, двойной вязки, разбитых сапогах и, у особо бережливых, в лаптях, образовали кружок, где гадали по какому случаю трезвон на селе? За стариками стали подтягиваться мужики одетые поприличнее, чтобы не
ударить в грязь лицом и не уронить перед людьми достоинство. Оделись так, как будто отправлялись в
церковь. Поскольку до страдной поры было далеко, мужики находились на своих дворах, занимаясь мелочными хозяйственными работами, либо, ещё с ленцой, лежали на боку пока жена хлопочет в приготовлении съестного на обед, а завтрак переваривается в желудке. Нужно беречь силы на страду, а сход этому не помеха.
Мужики образовали свой круг и обсуждали внешние достоинства и недостатки франтоватого жандарма и строили предположения по какому случаю, без
предварительного объявления, собрали сход с присутствием жандармского офицера и землеустроителя. Догадывались, что не по пустякам. Женщин было немного, если не
считать особо любопытствующих молодиц, которым
хотелось и себя показать и на других посмотреть, а потом новости понести по всему селу, заходя в гости к своим
слушателям и передавая новости, переиначивая их на свой манер, чтобы посидеть подольше и, прихлебывая чай,
поболтать побольше. У молодёжи были свои заботы, и их явилось совсем мало. Малочисленным, но самым шумным, был женский круг, пестревший цветастыми большими платками и до земли свисающими широкими юбками, которые подтягивали наверх руками, чтобы не испачкались и не замочились и не прикрывали фасонистые тёмные плисовые жакеты блестевшие на солнце. У них были свои суждения, касаемые новоявленного жандарма, и причинах, собранного на майдане перед правлением, схода.