Сталин побледнел. И опять, вопреки «нормативу», не от слабости и не от страха, а потому что окончательно расстался с иллюзиями. То есть, охватил проблему целиком. Разумеется, что ему стало «немного по не себе». Но не от того, от чего стало бы любому другому на его месте. Хозяин не был «любым другим», и ему стало не по себе не от осознания «личных перспектив», а от огорчения за дискредитирующую вождя слепоту: «кого пригрел на груди»?
Для сантиментов уже не было времени, и Браилов решительно вывел Хозяина из состояния «некоторой задумчивости», в других случаях применительно к другим людям обычно именуемой «умственным ступором».
Сейчас у нас появился великолепный, и, может быть, единственный шанс разобраться со всеми негодяями разом. И на этот раз доказательно.
Занятый анализом намёка Браилова, да ещё в условиях совмещения с остаточной «задумчивостью», Сталин вновь «отпустил» майору «неуставную дерзость» из откровенного намёка на «отдельные нюансы» былых процессов.
Я слушаю Вас, товарищ Браилов.
Словно доводя вождя «до готовности», Семён Ильич оглянулся на дверь, и решительно припал к уху пациента.
Берия и компания должны поверить в успех затеи. То есть Вам, товарищ Сталин, придётся «немножко умереть». Точнее: «поработать» умирающим. Ну, вроде бы я Вас не находил, и Вы тут основательно «доходили» в полном одиночестве всё расчётное время. Расчётное по расчётам заговорщиков, конечно.
Веки Сталина «подумали немного» и сомкнулись в знак согласия.
Вы полагаете
Да, товарищ Сталин.
Браилов «не отрабатывал на перехват»: Иосиф Виссарионович сам «оставил местечко» для продолжения.
Наверняка Берия приказал Хрусталёву отдержать нас от Вашей комнаты как можно дольше с тем, чтобы помочь зелью справиться с Вами, и оставить медицину не у дел. Убеждён, что и сам он, и его подельники сделают всё для того, чтобы не только лично уклониться от присутствия, но и «попросить задержаться» врачей. И это не экспромт: так задумано.
Задрапировавшись веками, Сталин несколько секунд «отсутствовал»: усваивал информацию.
Что? наконец, прошелестел он губами.
Что я предлагаю?
Браилов неожиданно озорно улыбнулся.
Предложение одно: поможем «товарищам» раскрыться «по полной»! Тем более что для этого Вам не потребуется особого лицедейства. Вы сейчас достаточно хороши в смысле: плохи для того, чтобы «умирать» вполне натурально, не прибегая к дешёвой имитации. От Вас требуется лишь одно: не открывать глаз, и дышать так, как Вы это делаете сейчас. На всякий случай, я Вас подстрахую снотворным. Всё остальное я беру на себя.
Сталин молчал недолго. Точнее, совсем не молчал. Едва только Браилов «взял всё на себя», он смежил веки. Молча, но красноречивее всяких слов. В художественном и очень вольном переводе взгляд его звучал примерно так: «Ну, что ж, Лаврентий: давно мы примерялись к глотке друг друга. Посмотрим же, кто дотянется первым».
Довольный тем, что Хозяин соответствовал ожиданиям, Браилов с чувством погладил того по вялой руке, и вышел. Пора уже было «работать» охранником: «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу»
Глава четвёртая
В двенадцать часов дня Лозгачёв многозначительно взглянул на хронометр: сейчас начнётся «движение». Именно так на даче определяли пробуждение Хозяина. Двенадцать часов было не просто нормативом «подъёма» Сталина, но и крайним сроком продолжительности его сна. Позже Хозяин никогда не вставал, даже недомогая по причине или без оной.
Однако признаки «движения» не обозначились ни в двенадцать, ни в час, ни в два. Лозгачёв прореагировал так, как и должен был, и не только по инструкции: забеспокоился. Своим беспокойством, теперь уже по инструкции, он поделился по инстанции: с прямым начальством.
Однако прямое начальство не разделило беспокойства подчинённого.
Хозяин устал и отдыхает! не сказал, а отрезал, Хрусталёв. Правда, голос его «в момент отрезания» заметно дрожал. Дрожал так, словно полковник и сам уже начал волноваться по поводу сверхнормативного отсутствия босса, но, подавая вид, мужественно старался не подавать его. И не вздумайте тревожить его: это может стоить не только места, но и головы! Любому из вас!
Хрусталёв даже попытался облагородить свой взгляд начальственной суровостью. Но облагородить не получилось. И не только по причине неблагородного прошлого, настоящего и будущего. К огорчению полковника на этот раз настоящему сквозь маску напускной строгости явственно пробивался совсем не начальственный страх. А поскольку он никак не монтировался с текстом, то и остался непонятым сотрудниками охраны. Всеми, исключая Браилова, который наблюдал за начальственным псевдоражем Хрусталёва примерно так, как экспериментатор наблюдает за подопытным существом: изучая реакции того на внешние раздражители.
Однако прямое начальство не разделило беспокойства подчинённого.
Хозяин устал и отдыхает! не сказал, а отрезал, Хрусталёв. Правда, голос его «в момент отрезания» заметно дрожал. Дрожал так, словно полковник и сам уже начал волноваться по поводу сверхнормативного отсутствия босса, но, подавая вид, мужественно старался не подавать его. И не вздумайте тревожить его: это может стоить не только места, но и головы! Любому из вас!
Хрусталёв даже попытался облагородить свой взгляд начальственной суровостью. Но облагородить не получилось. И не только по причине неблагородного прошлого, настоящего и будущего. К огорчению полковника на этот раз настоящему сквозь маску напускной строгости явственно пробивался совсем не начальственный страх. А поскольку он никак не монтировался с текстом, то и остался непонятым сотрудниками охраны. Всеми, исключая Браилова, который наблюдал за начальственным псевдоражем Хрусталёва примерно так, как экспериментатор наблюдает за подопытным существом: изучая реакции того на внешние раздражители.
В два часа дня Хрусталёва сменил подполковник Старостин. А ведь обычно этот процесс происходил ровно в десять утра. Но сейчас, видимо, под предлогом «избыточной озабоченности» складывающимся положением дел, полковник решил подстраховаться. Явно с тем, чтобы не позволить никому из подчинённых до истечения «нормативного времени» «нарушить инструкцию» по части проникновения к Хозяину.
В обед же таковой по «общегражданскому времени» Хрусталёв сдавал дежурство с видимым облегчением, был радостно возбуждён и даже временами игриво насвистывал себе под нос «Иду к «Максиму» я, там жду меня друзья». Самодовольство так и пёрло из него, совершенно не заботясь тем, насколько оно согласуется с неопределённостью момента. Даже стопроцентного охранника служаку без мозгов это не могло, как минимум, не озадачить. Пусть и неумышленно, но даже у непосвящённых складывалось впечатление, что полковник ведёт себя так, словно выдержал испытание. Оставался лишь один вопрос: какое именно?
Весь день первого марта никто в зал, где лежал Сталин, так и не вошёл. Непросто было вышколенным стражам нарушить годами соблюдавшийся порядок. Полагалось ждать руководящего указания. От Хозяина. Усердие не по разуму было чревато. И ведь было, и не единожды! Поэтому никто не посмел даже приблизиться к двери залы: а вдруг Хозяин именно в этот момент надумает выйти из комнаты? Можно было только представить, какое «угощение» ожидало смельчака в иной редакции безумца?!
В том числе и, прежде всего по этой причине никто из товарищей Браилова и представить себе не мог, что Семён Ильич каждые два часа навещал Хозяина для проведения необходимых процедур. Результатом их явилось то, что и должно было явиться: около девяти часов вечера Сталин попросил есть.
Вам сейчас бы куриного бульончика! огорчённо вздохнул Браилов. Но, увы!
Хозяин упал духом, и на этот раз Семён Ильич не стал мешать ему. В лечебных целях.
Нельзя: на кухне, да и в охране сразу же догадаются. Поэтому, товарищ Сталин, испейте пока виноградного соку: тоже полезная вещь, особенно в Вашем состоянии.
Хорошо, что, прибираясь за гостями, Бутусова, то ли специально, то ли по забывчивости, оставила на столе один графин, в котором находилось ещё не менее полулитра красного виноградного сока. Сталин выпил чуть ли не полный стакан.
Ну, вот и славно, «закруглил обед» Браилов. Ему действительно был по душе вид больного, «налегающего», пусть и всего лишь на стакан сока: значит, «будем жить». Безнадёжный пациент уже вовсю демонстрировал бы безнадёжность.
В десять тридцать вечера Лозгачёв не выдержал.
Слушай, Семён: печёнкой чую неладное. Может, навестим Хозяина?
Браилов художественно нахмурился.
А что ты меня спрашиваешь? Возьми и навести!
Я?!
Лозгачёв даже побледнел, и куда выразительней хмари Браилова.
Как-то знаешь
Неловко? ухмыльнулся Браилов.
Боязно, нахмурился Лозгачёв: намёк понял. Может, ты? А, Семён Ильич?
Браилов поскрёб затылок, а заодно «по сусекам»: нужно было дать качественное недовольство.
Ну, а я с какой стати там появлюсь? Ладно, когда Хрусталёв уносит пижаму или приносит мундир Или ты, когда приходит срочная почта А мне что предложить Хозяину?
Лозгачёв упал духом: обязанность незамедлительно передавать Хозяину почту действительно лежала на нём. Сталин в последнее время работал с документами только на даче, лишь наездами бывая в Кремле.