Лозгачёв упал духом: обязанность незамедлительно передавать Хозяину почту действительно лежала на нём. Сталин в последнее время работал с документами только на даче, лишь наездами бывая в Кремле.
Кстати, ночью ведь что-то пришло?
Браилов доработал вопрос соответствующим взглядом. Лозгачёв растерянно смахнул пот со лба такой же потной ладонью: мужик не только честно трусил, но и честно переживал.
Ну, пришло кое-что
Он вдруг с надеждой посмотрел на Браилова.
Может, предложим Старостину? Так сказать: по инстанции? Как «старшому»?
Браилов усмехнулся. Для этого ему даже не понадобилось играть: Лозгачёв на сто процентов соответствовал нормативу охранника.
С таким же успехом ты мог бы предложить сделать это Хрусталёву «Старостину»!.. Вот если ему будет доложено что-то определённое, тогда он отважится позвонить Игнатьеву. И то «может быть»!
Что же делать?
Лозгачёв растерянно «упал руками». «Падение» он сопроводил просительным взглядом в адрес Браилова. Взгляд этот больше соответствовал характеру мольбы, а не прошения.
Ладно, Бог с тобой: схожу, «капитулировал» Семён Ильич. Придумаю что-нибудь на ходу.
Лозгачёв выдохнул с непритворным облегчением. Вряд ли потому, что опасную миссию удалось переложить на плечи другого. Для того чтобы так думать и поступать, он оказался неожиданно порядочным человеком: куда только глядели кадровики МГБ? Чувствовалось, что волнение его, как минимум, на пятьдесят процентов, касалось самочувствия Хозяина. У всех прочих охранников участие в судьбе личной задницы всегда преобладало, занимая в переживаниях, куда больше половины объёма.
На всякий случай, подготовь бумаги, что ночью пришли для Хозяина, и будь начеку.
Инструктировать Лозгачёва на предмет незапланированного «явления» не было нужды. Остальных, тем паче. Никто из охранников и по приказу не рвался в апартаменты Хозяина: вполне можно было нарваться на аудиенцию. Что, уж, тут говорить о «явлении по доброй воле»? Это ведь сродни явке с повинной!
На подступах к залу Браилов оглянулся. В коридоре никого не было. Войдя в кабинет, Семён Ильич первым делом закрыл дверь на щеколду, и только после этого подошёл к лежащему на диване Хозяину. Тот спал: Браилов не обманул насчёт «подстраховки» «в лице» снотворного. По причине этого «лица» другое лицо Хозяина было спокойным и умиротворённым. Хотя даже во сне, его периодически искажала гримаса боли: к Сталину вернулось не только сознание, но и осознание. Какого рода была эта боль, Семён Ильич пока затруднялся определить. Это могла быть и боль физическая: у Хозяина имелся целый букет заболеваний, в том числе и такое «неинтеллектуальное», как вздутие живота от плохо отходящих газов. Но это могла быть и боль душевная от постижения, хотя бы на уровне подсознания: «как жить: кругом одни негодяи?!».
Как бы то ни было, но гримаса была сейчас, более чем уместной: она идеально вписывалась в сценарий заговорщиков. Можно было уже и выходить нет, не на коду: на следующий этап операции.
Браилов, физически очень сильный человек, мастер экзотических джиу-джитсу и ушу дар не Божий, но Лю и персонального упорства легко поднял на руки тело Хозяина, и аккуратно положил его на пол у прикроватной тумбочки. Рядом с телом он определил пустой стакан, предварительно ополоснув его жидкостью из бутылки «Боржоми»: пятьдесят миллилитров содержимого он взял на анализ сразу же после оказания первой помощи Хозяину. Бутылка же, якобы наполовину опорожнённая Сталиным, должна была оставаться на тумбочке, как доказательство того, что всё идёт в соответствии со сценарием ЗАО «Берия и Ко».
Картину «внезапного падения» Хозяина довершила развёрнутая «Правда», которую Браилов аккуратно разместил у ног вождя: якобы тот держал её на коленях в момент употребления «боржоми».
«Создав полотно» с Хозяином в центре композиции, в качестве окончательного штриха Семён Ильич плеснул немного виноградного соку между ног Хозяина, вряд ли к удовольствию последнего, зато к ожидаемой радости злоумышленников. Теперь они просто обязаны были поверить в то, что всё идёт по плану: «объект» «сходил в штаны» нормальная реакция любого «нормального отравленца». Это было даже не «кашу маслом не испортишь», а нормативное количество «масла».
Удовлетворившись содеянным, Браилов степенно направился к входной двери. И только оказавшись в коридоре, он напустил на себя испуганно-встревоженный вид, который отрепетировал ещё на подходе, в зеркале, и дал голос:
Удовлетворившись содеянным, Браилов степенно направился к входной двери. И только оказавшись в коридоре, он напустил на себя испуганно-встревоженный вид, который отрепетировал ещё на подходе, в зеркале, и дал голос:
Все сюда: Хозяину плохо!
Опасаться того, что Сталин проснётся от его крика и топота ног охранников, не стоило: за качество снотворного, отнюдь не аптечного происхождения, Браилов мог поручиться головой. Доза, хоть и не была лошадиной, управилась бы и с лошадью.
Топот ног не заставил себя ждать: охранники были «на взводе» и ждали только команды. Первым, роняя на ходу запечатанные пакеты и отдельные листы бумаги, примчался Лозгачёв. Едва увидев лежавшего на полу Сталина, он бессильно прислонился к дверному косяку: подкосились ноги. Подкосились, как у любого нормального слуги при виде некондиционного состояния обожаемого господина. По белому, как полотно, лицу его тонкими, но вполне убедительными струями, побежал малодушный пот.
Ладно, Петя, довольно изображать кисейную барышню! правдоподобно раздражился Браилов. Помоги лучше поднять Хозяина и перенести его на диван!
Когда Лозгачёв подхватил тело Сталина под руки, тот неожиданно слабо застонал, не открывая глаз. Картина пребывания без сознания была стопроцентно достоверной.
«Вот это очень кстати!» одобрил Браилов Хозяина, водворяя ноги того обратно на диван.
Семён Ильич, что с товарищем Сталиным?
Голос Лозгачёва дрожал от неподдельного страдания: честный и простодушный, он ещё не научился подделывать его.
Ты ведь спец?
Вопрос требовал активного включения Браилова в работу, и он наклонился над Хозяином. Некоторое время он старательно работал «по линии диагностики». Работал специально для Лозгачёва и тех своих коллег, которые не отважились просочиться в апартаменты Хозяина всем корпусом, выглядывая из дверей лишь отдельными фрагментами. Наконец, он разогнулся, и посмотрел на Лозгачёва печальными глазами. Конечно, глаз своих он видеть не мог, но ему хотелось верить в то, что взгляд их был именно печальным. Он ведь поработал над образом, и не хотел, чтобы тот не оправдал его ожиданий.
Судя по внешним признакам, налицо кровоизлияние в левое полушарие головного мозга на почве гипертонии и атеросклероза.
А?
На более «развёрнутый» вопрос Лозгачёв оказался неспособен. Научность диагноза, если и не «убила» его, то пришибла изрядно. По этой причине он не только прибавил в потоотделении, но и начал заикаться.
Научность Браилова не пропала втуне, и теперь он мог спокойно (обречённо, то есть) вздохнуть, и с сожалением развести руками.
Развивается правосторонний паралич с потерей сознания и речи. Сам ведь слышишь, как он хрипит
Совершенно раздавленный случившимся, а ещё больше разъяснениями Браилова, Лозгачёв затряс головой.
И что будет? А?
Последние остатки надежды слабо брезжили в его глазах, «местами» переходя в религиозную веру. Ему очень хотелось надеться и верить в то, что ничего страшного в положении Хозяина нет, и друг Семён обязан укрепить его в этой вере. Но друг Семён почему-то «не соответствовал».
Кровоизлияние в мозг постепенно распространяется на все жизненно важные центры, и человек медленно и мучительно умирает от удушья. Проще говоря, от острой сердечной и лёгочной недостаточности.
Брось ты свою терминологию! совсем не картинно потрясся Лозгачёв, блестя слезами, отнюдь не скупыми и не мужскими. Он, хоть и не умирал мучительно от удушья, но безжалостными словами друга мучился не меньше потенциального обречённого. Можешь ты мне прямо и по-русски ответить: товарищ Сталин будет жить?
Браилов молча помотал головой. Для большей выразительности он даже собрался шумно потянуть носом, но в последний момент передумал: это «понизило бы градус трагичности».
Нет?!
У Лозгачёва подкосились не только ноги, но и голос.
Товарищ Сталин обречён
Браилов уронил голову на грудь, и уже из этого положения еле слышно закончил:
Он умирает
Некоторое время Лозгачёв добросовестно отрабатывал «телеграфным столбом» так, словно он был не в состоянии осилить «перевод». Но тем он и отличался от большинства коллег, что свято исповедовал принцип «делу время, потехе час». Исповедовал даже тогда, когда и не ставил перед собой такой цели: мозги ему замещали «автопилот», интуиция, «шестое чувство», «внутренний контролёр». Поэтому ничего удивительного не было в том, что, отстояв столбом, он оказался способен на истерический вопль, в переводе на «гражданский» язык звучавший примерно так: