Мама возвращается! Я слышу, они уже рядом!
Вскоре из-за поворота показалась телега, запряженная двумя лошадьми. Лин выпрямился, собираясь встать.
Только не вставай, прошу тебя, не вставай! Мари встревоженно склонилась к нему, не позволяя подняться. Жди здесь!
Она бросилась навстречу матери и начала ей что-то объяснять, бурно жестикулируя. Женщина как-то привычно отмахнулась от неё и направилась к крыльцу.
Вид у хозяйки был довольно грозный, но к раненому она отнеслась милостиво. Братья Мари, два дюжих парня чуть младше самого Лина, помогли ему пройти в дом, уложили на лежанку. Мать громким голосом дала распоряжения по дому и занялась им. Мари забежала на секунду, прошептала:
Я принесу твою скрипку и спрячу, и убежала вновь.
Откуда-то прибежали ещё две девочки лет семи и девяти. Они с интересом взглянули на нежданного гостя и убежали по своим, девчоночьим делам. Хозяйка обмыла и перевязала его раны, дала немного вина разбавленного водой, принесла старую одежду одного из сыновей взамен разодранной и окровавленной. Лин поблагодарил её, переоделся, лег и тут же уснул.
***
Наутро Лин почувствовал себя чуть лучше, даже решился встать, но тут же пожалел об этом. Голова кружилась, раны болели, нога распухла. Мари тревожно поглядывала на него, и он в ответ вымученно улыбался. Ему хотелось чем-то помочь ей, сбившейся с ног в хлопотах по хозяйству, но каждое движение давалось с трудом. К вечеру ему стало совсем плохо, и не дожидаясь ужина, он ушел в отведенную ему каморку. Ночь была ужасной. Лин не мог спать, страдал от нестерпимой боли, всё тело горело. Когда Мари утром заглянула к нему, он метался в бреду. Девочка в ужасе кинулась за матерью. Хозяйка пришла взглянуть на него, и тут же отправила одного из парней в деревню за знахаркой.
Знахарка, старая бабка с костлявыми руками, осмотрела воспалённые раны и покачала головой. Потом развела какое-то горькое питьё и подала Лину.
Это притупит боль, сказала она. Буду чистить.
И она принялась очищать раны от гноя. Больно было так, что Лин стонал сквозь стиснутые зубы. Мари знахарка сначала пыталась прогнать, но девочка наотрез отказалась уходить. Она сидела рядом с больным и прикладывала к его голове холодную повязку. Когда Лин начал извиваться и стонать, Мари неожиданно обняла его и тихо зашептала на ухо:
Потерпи, Линушка, родненький, потерпи!
Ему хотелось кричать, вырываться, но она умоляла его потерпеть, и он терпел. В голове мутилось от боли, и её шёпот был единственной ниточкой, за которую он держался.
Линушка, потерпи! она гладила его по лицу, меняла повязку на лбу, и тихонько целовала в висок. Наконец врачевательница закончила мучительную операцию, наложила чистую повязку с мазью, и боль стала стихать. Избавленный от страданий, Лин с удивлением и благодарностью смотрел на Мари, которая воодушевлённо суетилась у его постели, и внимательно слушала указания знахарки.
Завтра зайду, посмотрю, пообещала старуха и вышла. Лин слышал, как хозяйка торговалась с ней и, наконец, они договорились о расчёте. Музыкант тяжело вздохнул, понимая, что своё лечение он должен будет отработать.
Глава 3
На следующее утро Лин проснулся, чувствуя себя намного лучше. Мари заглянула в его каморку и радостно бросилась к нему:
Как ты, Лин? Я так боялась за тебя!
Значительно лучше, он благодарно улыбнулся ей. Мари застенчиво взглянула на него, и вдруг, как будто что-то вспомнив, вспыхнула и убежала.
С этого дня он пошёл на поправку. Девочка постоянно крутилась рядом с ним. Сделав работу по дому, она прибегала посидеть к нему, кормила, приносила воду. Знахарка ещё несколько раз приходила обрабатывать его раны, и в эти моменты Мари неотлучно была рядом. Как только Лин смог выходить из своего угла, он стал помогать Мари в её многочисленных обязанностях: перебирать яблоки, груши, гнилые свиньям, получше на варенье, хорошие на домашнее вино и сидр; печь хлеб, кормить свиней и кур, мыть посуду. Поначалу он подружился и с её братьями, но вскоре заметил, что они намеренно издеваются над девочкой, назло спихивают на неё самую тяжёлую работу, которая часто была ей не под силу. После такого общаться с ними не хотелось. Да и младшие сестры постоянно ябедничали на Мари, сваливая на неё свои шалости. Редко бывал день, когда ей не попадало за что-то. Мать, не разбираясь, колотила её чем попало, и иначе как паскудой и шлюхой не называла.
За что вы так её? спросил однажды Лин, которому было искренне жаль девочку.
Да она же дурочка, малахольная. Кто её такую замуж возьмёт? Шлюхой и будет. Ни на что не годится. Лучше бы тогда замёрзла она, дура.
Хозяйка махнула рукой, и, в ответ на удивлённый взгляд Лина, продолжила:
Она ведь подкидыш. У меня тогда парни родились, а потом трое кряду померло, вот мы и решили взять сиротку, вроде как вместо тех. Подкинули её к воротам, зимой дело было. Пожалела А она вот С самого начала чудная была. Года два ей было, всё плакала. Потом, как подросла, стала рассказывать, что ей снятся дворцы, где она принцесса, хозяйка возмущённо хмыкнула. Нашлась, тоже мне, принцесса. Ни рожи, ни кожи. Шлюхой и будет, да и то никто не позарится. Песни все поёт. Сколько её ни колотишь, всё поет!
Лин вспомнил, как в тот день, когда Мари нашла его в лесу, её пение показалось ему небесным звуком, но благоразумно промолчал.
Подкидыш, значит, подумал он. Потому она и не похожа на своих несимпатичных братьев и сестёр, белокожая, темноволосая Жаль девчонку.
Лин не замечал одного чем больше её ругали и унижали, тем нежнее она относилась к нему.
***
Лето шло на убыль, дни стояли жаркие, сухие. Хозяйка и её сыновья по-прежнему до вечера работали в поле. Лина давно мучила мысль о скрипке, и, как только выдался удобный момент, он попросил Мари принести её. Инструмент был в полном порядке. Мари с удивлением смотрела, как он подкручивает колки и канифолит смычок.
Я никогда не слышала музыки, сказала она. Только пение. Раньше у нас ещё пели. Теперь и это запретили.
Лин коснулся струн смычком и заиграл, надеясь, что здесь, на хуторе, его никто не услышит. Он играл с удовольствием, только сейчас понимая, как соскучился по музыке и свободе. Мари слушала его, почти не дыша. Лин играл разные мелодии, и свои, и где-то подслушанные. Когда он остановился передохнуть, и взглянул на девочку, по её лицу текли слезы.
Сыграй ещё что-нибудь, пожалуйста! прошептала она. И он играл ещё долго, а она смеялась и плакала вместе с музыкой.
Когда он закончил, Мари унесла скрипку обратно на чердак, и вернулась к нему, пряча руку за спиной. Лин вопросительно взглянул на неё. Мари смущённо улыбнулась и протянула ему серебряный медальон в виде сердца.
Это самое ценное, что у меня есть, сказала она. Я хочу подарить его тебе. Говорят, что меня нашли с ним. Отец обещал, что когда-нибудь по нему меня узнают мои настоящие родители, но, я думаю, они уже давно умерли. Я хочу чтобы он был у тебя, на память.
На память? переспросил он.
Да, на память. Ты ведь скоро уйдёшь
И действительно, этот день стал каким-то переломным для Лина. Он затосковал по свободе, и гостеприимный дом начал казаться ему тюрьмой. Раны зажили, и его держала только необходимость отработать лечение. От гнилых яблок и груш его уже тошнило, про свиней и говорить нечего.
Музыкант я или кто? думал он, злобно переворачивая лохань с поросячьим кормом. Даже Мари стала раздражать его тем, что постоянно крутилась рядом с ним. Всеобщее отношение к ней, как к сумасшедшей, не миновало и его.
Дурочка, да и только, злился он. Что ей от меня нужно?
Мать называла её исключительно шлюхой, и угрожала, что убьёт, если та принесёт в подоле. Лин только посмеивался. Музыкант никогда не был обделен вниманием девушек, и ни за что не позарился бы на эту девчонку.
А Мари старалась всё время быть рядом, стремилась угодить ему. Даже когда приносила для всех обед в поле успевала подсунуть именно ему что-то лишнее, повкуснее.
Как с ребёнком обращается, негодовал он, хотя втайне радовался её приношениям: хозяйка не слишком сытно кормила своего невольного работника. Отпустить его она обещала по окончании жатвы, и Лин уже считал дни, ещё немного, и ещё
Как-то вечером они сидели вдвоём у костра, охраняли неубранные снопы. Точнее, охранять должен был Лин, а Мари, как обычно, закончив дела, прибежала к нему. Он переживал крайнюю степень тоски по дальним странствиям и ветру свободы. Она жалась к нему, пыталась заговорить, чем вызывала его неизменное раздражение. Он готов был волком выть, а она лезла со своими глупостями. Она замолкла ненадолго, а потом в звенящей тишине неожиданно сказала: