Отгремела Московская Олимпиада, заменившая обещанный к 1980-му году коммунизм, и столица медленно, но верно приходила в себя. Убывающее лето еще радовало теплом, но зачастившие дожди уже пахли сентябрем. Пригнувшись в низком кузове крытого брезентом старенького бортового «Газика», я принимал от Митьки «Нильсона» видавшие виды предметы меблировки его бывшей комнаты в родительской квартире. С формулировкой «в целях улучшения жилищных условий Щ. Василия Павловича» мой друг получил МосСоветовский ордер на однокомнатную квартиру улучшенной планировки в новой желтого кирпича башне в районе Грузинских улиц. Василий Павлович, отец Митьки, руководил отделом строительства МГК КПСС и ютился теперь с женой и младшей дочерью в стометровой квартире с колоннами, двумя санузлами и панорамным видом на Октябрьское Поле из окон огромного «ЦК» -ского дома на улице Алабяна.
* * *Подружились мы с «Нильсоном» в 1974-м году, с тех самых пор, как впервые встретились у общего товарища Кости «Малыша». Приметное обличие рослый длинноволосый «скандинав» наградило владельца необычным прозвищем. В тот период Митька временно проживал у Кости после очередной ссоры с отцом. По натуре «Нильсон» оказался бескомпромиссным борцом с существующим строем, что, главным образом, выражалось в эмоциональных дебатах с родителем, идеологические ценности которого сын категорически не принимал и всячески высмеивал.
Горячие споры нередко перерастали в «товарищеские недоразумения», в которых, эпизодически употребляющий «расширяющие сознание» вещества, но крепкий сын всегда брал верх над регулярно выпивающим и неспортивным Палычем. Как правило, на следующий день после драки отец вызывал «чумовозку4» и Митьку этапировали в 15-ю психиатрическую больницу на Каширке, где подвергали принудительному лечению аминазином, трифтазином и прочими, запрещенными в цивилизованном мире препаратами. Даже не самое длительное пребывание в закрытом стационаре оставляло неизгладимый след в сознании пациента, так же как и пугающий диагноз в его личном деле. Правда, благодаря тому же всемогущему отцу у Митьки в военном билете стояла неснимаемая легкая статья 8 «Б», полностью исключающая службу в СА, но не особо мешающая нормальной жизни.
* * *К счастью, Митрий обладал весьма стойкой психикой, и проведенное «лечение» на него практически не действовало, в отличие от остальных сокамерников по «палате 6»5.
По выходу из лечебницы «Нильсон» забирал из отчего дома небогатые пожитки, основную часть которых составляли виниловые диски любимых групп, и перебирался на жительство к кому-нибудь из друзей.
В отличие от обитающего в коммуналке «Малыша», я проживал в изолированной комнате отдельной трехкомнатной квартиры, и Митька с удовольствием перебазировался ко мне. При его патологической любви к чистоте и затяжным водным процедурам свободная ванная комната представляла особую ценность. Моя Мама, через неделю после его заселения, шутила: «Если все произошли от обезьяны, то Митя, вне всякого сомнения, от утки!».
Бросающаяся в глаза внешность «Нильсона» регулярно привлекала внимание бдительных стражей порядка и нездоровый интерес всевозможной «урлы6», поэтому Митька постоянно находился в бойцовом настроении. Особой обходительностью в общении он не отличался, из-за чего большинство малознакомых персонажей предпочитали держаться от него подальше.
Но в дружественном окружении он совершенно менялся становился чрезвычайно вежливым и даже заботливым индивидуумом. С книгами «Нильсон» дружил, любил рассуждать и спорить о прочитанном, обожал рок-музыку, особенно группу «Jethro Tull», и к любому занятию относился предельно серьезно, что очень нравилось моему Папе, когда они на пару переоборудовали старинный обеденный стол в теннисный.
Мы с «Малышом» проживали в одном дворе и всегда жили на два дома, поэтому появление еще одного едока ни его, ни моих родителей не обеспокоило. Они отнеслись к ситуации с пониманием, Папа поставил в мою комнату раскладушку, которую «Нильсон» каждое утро аккуратно складывал и убирал за шкаф. Он в то время трудился лаборантом в Тимирязевской Академии, куда собирался поступать осенью назло родителю, предложившему на выбор безбедное обучение в нескольких престижных столичных ВУЗах, включая МГИМО.
Между двух огней регулярно оказывалась Митькина мать, которая очень жалела сына, но не могла сказать слова поперек властному и не очень мудрому мужу. Несмотря на два высших образования ВПШ7 и заочное отделение МИСИ8, Палыч недалеко ушел от передового слесаря активиста, которым начинал стремительную комсомольско-партийную карьеру. Несмотря на облагороженный внешний вид, солидный импортный костюм, белоснежную сорочку и галстук, во всем остальном Митькин отец оставался «незатейлив, как молодой редис9» и «простым, как правда». По выходным, да и не только, любил «заложить за воротник», при этом тщательно выбирая закуску и постоянно напоминая участникам застолья о своем высоком положении: «Гришин10 терпеть не может, когда на утреннем совещании чесночным перегаром воняет!».
Меня Василий Павлович недолюбливал. Во-первых, он во всем следовал политике государства, в том числе и неприкрытому антисемитизму, а, во-вторых, не мог простить унижения, нанесенного моим Папой. В период проживания Митьки у нас, Палыч решил перекрыть сыну возможность «эмиграции», поговорив серьезно с моими родителями.
Папа отличался немногословностью, чеканным построением фраз и не любил затяжных телефонных разговоров. Чтение лекций в заводском филиале Университета Марксизма-Ленинизма было одной из его партийных нагрузок. Выслушав напыщенную тираду про отбившегося от рук и ни в грош не ставящего заслуги своего орденоносного и заслуженного родителя подростка, которому потакают несознательные граждане, Папа одним предложением умерил пыл звонящего: «Необходимо правильно воспитывать подрастающее поколение в лучших традициях Ушинского и Макаренко на примерах великих сынов нашей Отчизны, чтобы не было стыдно и больно впоследствии!». Палыч не нашелся, что ответить на данный постулат по существу и попытался решить вопрос начальственным криком. Папа вежливо попрощался и положил трубку. Узнав по закрытым каналам о неприкасаемости оппонента, Василий Павлович «затаил в душе некоторую грубость11».
* * *Периодически в «образцовой» семье наступало перемирие, и Митька возвращался в отчий дом. Но идиллия, как правило, длилась недолго, до очередного принципиального спора. В запале Палыч применял запрещенный прием: «Ты за свои наркотики готов задницу подставить!». Естественно, после таких слов удержать воинствующего гомофоба12 «Нильсона» от мордобоя не мог никто.
После очередной отлежки сына в «15-шке» Палыча понизили до второго секретаря Советского РК КПСС, и он понял, что дальнейшее совместное проживание весьма чревато. Спустя небольшой период проверенный номенклатурный кадр восстановили в прежней должности, и в Олимпийский год он отвечал за возведение спортивных и сопутствующих объектов. Справился Василий Павлович с поставленной задачей вполне успешно, за что был награжден Орденом Ленина. На гребне успеха, воспользовавшись удачной ситуацией, отец, наконец, сумел разрешить наболевшую проблему и улучшил собственное жилищное положение за счет отселения сына-бунтаря.
* * *По полупустым улицам летней Москвы мы домчались до новостройки в одном из Тишинских переулков за полчаса. Дом выглядел незаселенным Митька получил ордер одним из первых. Внос и расстановка мебели и прочего скарба заняли полчаса: потрепанный жизнью диван и секретер мы определили в комнату, а стол с парой табуреток и выданный Митькиной мамой минимальный набор хозяйственной утвари на кухню. Главную ценность вертушку «Unitra» с двумя колонками временно установили на подоконник. И поспешили в магазин.
В ближайшем гастрономе на Большой Грузинской, мы впрок затарились несколькими банками болгарской фасоли в томате, килограммом «Школьных» сосисок (Митька изредка тяготел к диетпитанию), тремя бутылками «Столичной», четырьмя пива и одной «Боржоми». И под усиливающимся теплым дождиком поспешили справлять новоселье.
Уже после пяти скупых мужских тостов, как и следовало ожидать, потянуло на женскую ласку, и мы по очереди начали названивать тогдашним пассиям. Митька женихался с Людмилой, с которой познакомился во время летних каникул «в Сочах», куда его сманил завсегдатай южных достопримечательностей «Малыш». Курортный роман перерос в затянувшиеся отношения, периодически находящиеся на грани срыва из-за Людкиного настойчивого желания «окольцевать» милого дружка. Я же поддруживал с коллегой по работе Еленой из удаленного филиала, дабы не нарушать железное правило «не из своего отдела и не ближе пяти кварталов от дома». Обе дамы пообещали вскорости объявиться.