Он поднялся с кровати, ступил босыми ногами на строганную гладкую доску из дерева хвойных пород, которая все еще пахла, и в темноте хоть глаз коли, медленно побрел к окну, приоткрыл занавеску, чтобы посмотреть на окружающий мир, а заодно убедиться, что к дому никто не подкрадывается.
Ночь была тихая, звездная, нигде ни души. И активисты разошлись: их прогнал горбун, как только ушел он, капитан. Фокин вернулся и забрался в кровать под одеяло. Еще всякие мысли будоражили его умную голову. Это и незаконченный трактат о светлом будущем, и предстоящая борьба с врагами народа, и радостное состояние одиночества (наконец, хоть и ненадолго, правда, он освободился от своей Беллы Борисовны, так надоевший ему за все эти годы). Об анонимном сообщении товарищу Берии по поводу умышленной задержки с внедрением советской власти в освобожденном крае и многое, многое другое.
Были уже около двух часов ночи, когда, наконец, он понял, что к нему идет сон. И вдруг на чердаке, а, может, и перед домом, что то грохнуло да так сильно, что, как ему показалось, стены задрожали. Несмотря на жару, у капитана мороз по коже пробежал, и началась дрожь во всем теле.
Боевая тревога! закричал он не своим голосом, но никто не отозвался. Он мгновенно очутился у окна и чуть приподнял занавеску. Прячется, гад, подумал он. Он вернулся к шкафу, нащупал автомат, зарядил его в потемках и приготовился к бою. Как разведчик, постоял несколько минут, и, не встретив сопротивления, ринулся в спальню горбуна. Дверь в спальню оказалась открытой. Это тоже насторожило капитана. Но версия о кознях горбуна сразу же отпала, когда капитан услышал клокочущий храп Ивана Павловича. Подойдя к спящему на цыпочках, он стал тормошить горбуна. Горбун повернулся на другой бок, храп прекратился, а затем он прорычал:
Иди на х
Боевая тревога! у самого уха закричал капитан.
Горбун вскочил, как ужаленный, руки по швам.
Есть боевая тревога, иде мой автомат?
Одевайся и становись на дежурство.
А шо, война?
Там у тебя ктото на чердаке прячется. Может, убить меня хотят.
Так, это кошки лазают, может, ведро опрокинули, туды их в хвост.
Решительные шаги
1
Капитан Фокин не переносил критику. В особенности публичную. В ведомстве, где он служил, были несколько иные отношения, чем в других учреждениях, особенно гражданских. Здесь могли слегка пожурить, указать на неправильное понимание некоторых проблем и ты через какоето время мог очутиться на Колыме или в другом, какомнибудь, отдаленном месте, где приходилось заниматься воспитанием чересчур умных, высокообразованных заключенных, которые не поддавались никакому воспитанию вообще. В ведомстве Фокина хорошо платили, обеспечивали жильем, создавали другие жизненные блага, как ни в какой другой организации. Работники НКВД, а затем и КГБ это были не обычные люди. Это были страшные зомбированные люди. Они легко расставались с жизнью, если этого требовали интересы ведомства, они не брали взяток, они мило улыбались и тут же могли наброситься на жертву и избить ее до полусмерти. Они наводили страх на жертву, и это был не страх похожий на страх перед расстрелом, это был какойто жуткий, парализующий страх. Должно быть, сам Ильич из мавзолея посылал им эту дьявольскую энергию. Люди боялись их и уже на втором третьем свидании, а точнее допросе, признавались во всем в том, что с ними никогда не происходило и произойти не могло. Вот почему ленинские гвардейцы так просто послали миллионы людей в сибирские концентрационные лагеря. Западные эксперты не могли бы ни к чему придраться: под протоколом допросов стояла подпись будущих смертников. Но западные эксперты, борцы за справедливость умные люди, они быстро разгадали секрет ленинскосталинского правосудия и поэтому до сих пор убеждены: в России не может быть справедливого правосудия.
Кроме того, над капитаном, как над любым другим работников КГБ висел еще один дамоклов меч: его могли уволить из органов, но из органов НКВД просто так не увольняли.
«Надо решительно перестроить работу, решил капитан. Необходимо покончить с сентиментализмом. Слезы этих людей ничего не стоят, они все равно доживают свой век. На смену старому приходит новое молодое поколение, на негото и надо ориентироваться, а этим все равно помирать. Коммунизм просто так не придет. Для него надо расчистить путь». И капитан твердо решил стать не только глашатаем ленинских идей, но их активным проводником.
Кроме того, над капитаном, как над любым другим работников КГБ висел еще один дамоклов меч: его могли уволить из органов, но из органов НКВД просто так не увольняли.
«Надо решительно перестроить работу, решил капитан. Необходимо покончить с сентиментализмом. Слезы этих людей ничего не стоят, они все равно доживают свой век. На смену старому приходит новое молодое поколение, на негото и надо ориентироваться, а этим все равно помирать. Коммунизм просто так не придет. Для него надо расчистить путь». И капитан твердо решил стать не только глашатаем ленинских идей, но их активным проводником.
«Село засорено всякой частнособственнической не честью. Надо подчистить. Конечно, эти люди, живущие в горной местности, не слишком жиреют от частной собственности на землю: на ней надо трудиться от темна до темна, а результатов кот наплакал. И тем более им придется сменить образ жизни. В колхозе будет гораздо легче: техника появится, государство начнет выделять дотации. Процесс коллективизации, конечно, проходит болезненно, что и говорить, но для достижения цели все средства хороши. Надо ориентироваться не на это поколение, а на то, которое придет, егото и ждет счастливая жизнь, а этим им все равно надо убираться в тартарары, откуда нет возврата».
Когда его козлик достиг Бычкова, и взял курс на Верхнее Водяное, люди так же тянули руки, останавливая машину, но капитан не остановился, он спешил.
Возле сельсовета в Водице уже расхаживал Иван Павлович. Когда капитан выходил из машины, он принял стойку смирно и откозырял.
Иван Павлович! Срочно собери актив. Через тридцать минут я жду вас у себя.
Слушаюсь, товарищ капитан, чичас, товарищ капитан. Только он запнулся и замолчал.
Что только? Договаривай до конца.
Ну, если там кто кружку пива употребил тоже звать? Такой человек издает нехороший запах. Знаете, наши активисты в прошлом были никем ничем, короче это были негодяи, надо честно признать, а теперя, как только появились вы, товарищ капитан, они подняли головы и всякий раз ищут повод для празднования. Простите их, товарищ капитан. Я точно не знаю, звать их или не звать.
Капитан посмотрел недобрыми глазами на горбуна и, не сказав ни слова, направился к себе в кабинет.
Собрать актив не стоило труда: активисты, как правило, просиживали в пивной.
Эй вы, забулдыги, черт бы вас побрал, уже надрались и визжите, как поросята. А рожи! Как надраенные детские попки. Как я вас покажу капитану в таком виде?
А шо, капитан зоветь? оживился изрядно поддатый Вошканюк, который нетвердо стоял на собственных ногах.
Да, зовет. Через полчаса совещание у него в кабинете. Табачку пожуйте маненько, шоб не так изо рта воняло. Да поживей! А у кого гвозди в башке с перепою под холодный душ. Быстро! На сборы 25 минут.
Активисты, от коих всегда исходил дурной запах, подчас похожий на запах от козла, сейчас, надо отдать им должное, привели себя в относительный порядок довольно быстро и выглядели, как им казалось, вполне прилично. Только Вошканюк плохо причесался и попрежнему смахивал на дикаря. Иван Павлович не застегнул пуговицы на брюках, а председатель сельсовета Илья Сойма ходил в рваных носках разного цвета.
Активисты собрались в кабинете Фокина и ждали своего босса с нетерпением. Фокин вошел мрачный, несколько озабоченный, с кипой бумаг и, не здороваясь, сел за стол. Активисты вскочили, задрав головы, и как их научил горбун, произнесли:
Здравия желаем, товарищ капитан!
Ура! воскликнул Вошканюк
Не надо «ура», мы не на митинге. Садитесь! разрешил капитан.
2
Порывшись, какоето время в бумагах, капитан поднял голову и стал рассматривать каждого активиста в отдельности, будто видел их впервые. Когда очередь дошла до Вошканюка, тот весь задрожал, потом вскочил и отчеканил:
Я гражданин Союза Советских Сосистических Республик Андрей Вошканюк.
Не надо рапортовать, я ведь вас никого не вызываю, мягче сказал капитан.
Слушаюсь: не надо лапортовать, я есть гражданин сосистических
Тише ты, дурак! щелчком наградил его горбун в область затылка.
Вошканюк начал дрожать, а потом заплакал. Пьяные слезы градом лились на его грязные руки с не стриженными ногтями.
У вас такой сверлящий взгляд, товарищ капитан, как у самого Сталина, просто невозможно выдержать. А на мои слезы не обращайте вынимания, это слезы радости, товарищ кипитан. Когда вы ходите в своих кованых сапогах, они так мудро поскрипывают, а широкий ремень с кобурой постукивает так мудро, так