Шла по берегу подёнка. Балтийская повесть - Константин Зарубин

Шла по берегу подёнка

Балтийская повесть

Константин Зарубин

Иллюстратор Наталья Ямщикова

© Константин Зарубин, 2020

© Наталья Ямщикова, иллюстрации, 2020

Примерно в 9:50, пропустив на места E и F молодую пару из Киева, я выключил телефон.

Сто минут спустя, около половины первого по рижскому времени, снова включил его.

Публичная развязка Сашкиной драмы уложилась в эту сотню минут. Он пришёл на матфак в 11:25, пока я жевал бутерброд в самолёте над Балтийским морем и ни о чём не подозревал.

Я даже не знал, что у Сашки Лунина была драма. Он писал мне из Юрмалы, но ни разу не заикнулся о Кире. Я потом специально перечитывал его сообщения. Ни одного намёка на Киру. Сплошная фантастика, политика, погода и вариации на тему «приезжай  вздрогнем!»

Вплоть до письма, отправленного в день моего прилёта. В 11:11. Четыре единицы. Вернее, пять, если вдобавок поделить 11 на 11. Он меня ещё в шестом классе доставал этим ребусом. «В каком времени суток пять единиц? А? Ну в каком?» Отлично помню, как он спрашивал и хихикал  по-своему, по-доброму. Он и сейчас так смеётся. Добрее всех.

Я включил телефон, пока ждал багажа. На табло уже горел Stockholm, но лента ещё не двигалась. Все мои попутчики выстроились вдоль неё вальяжной шеренгой.

Телефон выдал несколько трелей. Сообщение от мобильного оператора: Välkommen till Lettland! и т. д. Напоминалка с французскими глаголами. Семь писем в почтовом ящике, включая ссылку на танцующих медведей (от жены), четыре ненужных извещения (от социальных сетей) и очень странную исповедь от Alex Lunin.

Ни вступления, ни пояснений не было. Сашка часто так делает, когда сильно нервничает. Перескакивает с внутренней речи на внешнюю без предупреждения. Словно забывает, что у разных людей в голове разная информация.

«Понимаешь,  писал Сашка,  среди прочего сброда у меня в голове орудует сентиментальный подонок. Он каждый день представляет, что Кира умерла. Физически умерла. Утонула в море, попала под грузовик, ангину запустила. Мало ли что бывает.

Но нет, чёрта с два,  продолжал Сашка.  Она переживёт этот август, этот сентябрь, этот год бесконечный, и будет жить дальше, все пятнадцать тысяч своих крошечных «жизней». Или сколько ей ещё положено по статистике. И сентиментальный подонок не может ей этого простить. Само собой, удельный вес этого подонка во мне уменьшится со временем, то есть я хочу верить (какой-то другой, более парадной частью себя), что уменьшится. Но до полного бессилия он не съёжится никогда. На это просто не хватит оставшихся лет моей жизни.

Я,  настаивал Сашка,  не выгораживаю других обитателей своей головы. Я хочу припечатать их всех, без разбора, запоздало и не всегда заслуженно. Всех. Потому что они орудуют днём, когда есть иллюзия выбора, а сны по ночам вижу только я: бесцветная, дырявая, рваная связка. Посредник  безвольный, безголосый и затюканный. Призрак на побегушках у призраков. Понимаешь?»

Я, мягко говоря, не понимал. Отчётливо помню, как подумал, что Сашкин ящик хакнули и теперь шлют с него лютый спам из бескорыстной любви к искусству.

Там было ещё много текста, очень много, но в аэропорте я его не прочитал. Во-первых, дёрнулась и поползла багажная лента, а во-вторых, телефон в руке заверещал. Кто-то звонил мне с местного номера.

 О да!  воскликнул я, поедая глазами отверстие, из которого вываливались сумки.  Алло!

Я думал, это Сашка. Иначе бы ответил по-европейски. Назвал бы сразу своё имя. Но кто, если не Сашка, мог звонить мне с латвийского номера?

 Здравствуйте,  сказал чужой женский голос.  Это Константин?

 Да.

 Константин Зарубин?

Женщина произносила моё имя с чётким «о» в безударном слоге. Интонация была ровная, сухая.

 Совершенно верно.

 Извините, что мы вас беспокоим. Вы в Риге, да?

  В аэропорте,  нехотя подтвердил я.  А с кем имею честь?

 Что?  не поняла женщина.

 С кем я разговариваю?

 Простите. Это из полиции вам звонят.

 Ого. Это по какому же поводу?

 У нас находится человек. Александр Лунин, гражданин Республики Словения. Он утверждает, что знаком с вами. Это правда?

Пока она говорила свои удивительные слова, на ленте показался мой тёмно-синий походный гроб на колёсиках.

 Правда.

 У вас сейчас есть время? Вы можете приехать к нам? В такси надо просто сказать: «Улица Алисес, полиция».

 Да, конечно  Я нагнулся и стащил сумку на пол. Край сумки задел девушку, облачённую в форму юной шведской туристки: лосины и белый балахон.  Ой, förlåt!.. Извините, я не вам. Я подъеду! конечно! Какая улица, вы сказали?

 Улица Алисес. Кирпичное здание, вокруг него забор. Таксист должен знать.

 А-ли-сес Я прямо  я щас же подъеду. Передайте ему  Александру передайте, что я подъеду!

 Хорошо,  сказала женщина.  Спасибо. До свидания.

Она повесила трубку прежде, чем я успел спросить, почему Александру Лунину не дали поговорить со мной самостоятельно.

Письмо

В такси я снова открыл Сашкино письмо.

«Призрак на побегушках у призраков. Понимаешь?

Ещё у меня в голове есть Демагог,  объяснял Сашка.  Подленький ушлый демагогишка. Он убедил себя, что не требуется никакой ангины. Кира и так умирает каждую ночь. Из чего следует, что никакой «Киры» вообще не существует. «Кира»  фикция. Это мы все непрерывные, психологически последовательные, онтологически солидные, настоящие. А она  тело без начинки.

И знаешь, год назад я купился бы на это. Что там год  я бы и месяц назад купился на это. Я же, если подумать, всю сознательную жизнь был махровым дуалистом. Был  и в упор этого не видел.

Все мои представления о тождестве личности знаешь откуда росли? Из романа фантастического, который ты мне почитать дал на один вечер в пятом, кажется, классе. Я читал до двух ночи, потом ещё утром за завтраком и в автобусе. Как он назывался? Я бы нагуглил, если бы помнил хоть что-нибудь, кроме инопланетян и самого главного: пересадки сознания.

Там переносные такие инопланетяне с хитрыми коробочками, то есть внутри коробочек  в виде информационных кристаллов. Направишь коробочку кому-нибудь в голову, нажмёшь на кнопку  и в голову подселится инопланетянин. Кстати, вот ещё помню: у них имена были геометрические. Додекаэдр, икосаэдр и т. п.

Ты должен это помнить. Ты мне тогда наврал, что книгу в библиотеку надо сдать на следующий день. Но я у тебя её на полке видел в шкафу, в заднем ряду, много месяцев спустя».

На этом месте я прервал чтение, чтобы покраснеть, невольно прикрыть экран ладонью и покоситься на таксиста. Таксист был идеальный. Молча смотрел на дорогу, слушал своё латышское радио. Я для него существовал только в виде адреса и суммы на счётчике.

Книжка, которую вспоминал Сашка, называется «Дом скитальцев». Написал её Александр Мирер. Я читал её раз двадцать. Некоторые места до сих пор помню наизусть. Додекаэдров у Мирера нет  там геометрия попроще: Квадраты, Треугольники, Линии. И на коробочках для пересадки сознания там не кнопки, а ниточки, за которые надо дёргать.

Но это всё ерунда. Главное, что Сашке я действительно наврал. Книжка была библиотечная, с фиолетовым штампом на семнадцатой странице, но списанная. Родители принесли, когда библиотека закрывалась недалеко от нашей старой квартиры. (Я ещё напишу про эту библиотеку.) Я страшно боялся за свой драгоценный «Дом скитальцев». Ну, и жадничал, конечно.

А Сашка, получается, раскрыл моё враньё и ничего не сказал. Знаете почему? Расстраивать меня не хотел, скорее всего. Он такой. И был таким уже в одиннадцать лет.

«Выходит,  читал я дальше,  что я всю жизнь понимал человека, как завещали инопланетяне в коробочках. Всегда исходил из того, что «сущность» человека  чистая информация. Прорва информации, в принципе отторжимой от носителя. Поэтому носитель не имеет значения. От перемены железа софт не меняется.

Демагог в моей голове продолжает в это верить. Или делать вид, что верит, потому что иначе его доводы разваливаются, и Кира возникает из обломков прямо в куцем чёрном платье, которое на ней было в день нашего знакомства. Именно такая, какая есть. Потому что дуализм  дикая чушь, даже если он современный и хай-тековый и вроде бы не похож совсем на бабушкины сказки про нетленную душу, которую Господь пристегнул к бренному телу декартовской шишковидной железой.

Кира, которую я ЛЮБЛЮ (именно ЛЮБЛЮ, капслоком поверх всей наблюдаемой вселенной), не разлагается на прекрасный процессор и негодное программное обеспечение, закороченное в хлам каким-то редким вирусом. Она просто часть всего, что есть (бескрайнего, а может, даже безвременного и единого; привет Пармениду), и вопрос о том, насколько «завтрашняя Кира» тождественна «сегодняшней» или «вчерашней», не имеет ответа, потому что ни одна из этих «Кир» не является дискретной единицей. Я уже не говорю, что слово «одна» в этом контексте неуместно.