И вдруг
Разносная озлобленная критика. Говорит, что прозрел, но когда? А тогда, когда возникли другие условия, появились эгоистические соображения, его устраивающие и отвечающие личностным интересам. Миллионы простых людей, никаких не политиков, а обычных представителей «серой» интеллигенции, вне марксистско-ленинской ортодоксии, все видели и давно определились с действующей системой, ее минусами и плюсами, а этот умный мужик (этого у него не отнимешь) впервые стал задавать себе вопросы на данную тему лишь в середине 80-ых годов и все в одном ключе. На самом деле так, или врет (поскольку теперь пишет, что и раньше уже вместе с остальной «номенклатурой жил двойной, а вернее тройной жизнью») не имеет значения. Книжка его по своей направленности ничем не отличается от Горбачева оправдательных писаний. Не отличается и от таковых, например, Волкогонова или того же Бурлацкого, учившихся и подвизавшихся (касается двух последних), как и Яковлев, всю свою активную жизнь на заказном сочинительстве для вождей. Однако Яковлев по хитрости на голову выше своих коллег. С учетом этого замечания книжка ничего, расширяет кругозор. Интересны отдельные ее частности.
Как постепенно, при правильной оценке творческого труда интеллигенции в сталинские времена, этот труд был в дальнейшем низведен по оплате до уровня труда слесаря. Как бездарно страна тратила валюту на покупку зерна. Как коррумпирована была власть. Как автор часто отдыхал и принимался вождями в разных, недоступных для простого люда, санаториях, дачах и прочих местах. Правда, о последнем и другом подобном приобщении к царским благам писали и остальные, но писали всегда с некоей отстраненностью, а если с критикой, то, упаси Бог, только не себя. Есть и другие достойные внимания факты. Но ведь не из-за них сочинял он свою книжку.
Недостаток книги, в деловом ее плане, один. Все в ней представлено помимо действительных исторических причин. Хотя бы, к слову. О поражающей автора «жестокости» революции никакой не политик Гончаров за 150 лет до него писал, что рядом с неразумным богатством, тщеславием, роскошью и прочими излишествами власти и ей служащих «всегда таится нищета, которая сторожит минуту. Когда мишурная богиня зашатается на пьедестале, она быстро, в циничных лохмотьях, сталкивает царицу и садится на престол». И далее, к сожалению, с той же философией «от живота», начинала то же самое, что и ее предшественники. А что стоят несколько строчек Виктора Гюго. «Восстание возникает из постепенно накопившегося электричества, из внезапно вспыхнувшего пламени, из бродящей силы наперекор деспотизму, наперекор законам благополучия счастливых и наглости нескольких богатеев». Бесподобное по своей простоте объяснение истинных причин террора, кровавых народных бунтов и «жестоких» революций! Вот откуда проистекает зверство и все другое аналогичное зло жизни! Не потому ли, почти одновременно с Гончаровым и Гюго наблюдательный француз Астольф де Кюстин, насмотревшись на помещичью дикость, предрекал России «страшную революцию», не в пример многим теперешним, в том числе и Яковлеву, проповедникам, что считали ее чуть ли не контрреволюционной случайностью и плодом больной головы Ленина.
Через 50 лет, в начале прошлого века, писал о том же накопительстве богатых и ненависти к ним бедных Толстой. А потом разносил роскошь и упоминал о причинах увлеченности марксизмом величайший борец за здравый смысл Витте. Это он отметил, что «когда народ делается в части своей, сознательным, невозможно вести политику несправедливого поощрения меньшинства за счет большинства», и что «политики и правители, этого не понимающие, готовят революцию, которая взорвется при первом случае». Да, наконец, разве о том же самом не говорили другие здравомыслящие люди? Не во времена ли Французской революции Гракх Бабеф призывал погрязшее в роскоши и праздности «пресыщенное меньшинство» к разумному компромиссу с «изголодавшейся массой»? А разве сегодня такое же меньшинство, ограбив в мгновение ока собственный народ, не погрязло в мишуре и не приступило тем самым «срочно» к подготовке почвы для возмущения и ненависти. Той, о которой времен революции 17-го года, уже совсем наш современник писатель Б. Васильев говорил словами царского генерала Олексина что «цивилизованность привилегированного сословия зиждется на угнетении всех прочих сословий», что нам «пришла пора возвращать награбленное».
Контрреволюционная случайность, плод больной головы Ленина! Надо придумать такую ахинею.
У Яковлева, несмотря на часто вполне воспринимаемые рассуждения «теоретического» порядка, несуразная зашоренность во взглядах на реальную жизнь. И потому: с одной стороны, как у всех ему подобных устремленность выдать желаемое за действительность, а с другой, исключительно предвзятая оценка событий и «творцов» истории. А ведь в, ней известно, нет ничего мазаного одним цветом.
Короче, книга Яковлева есть полная, в принципиальном плане, антитеза тому, что о временах перестройки приведено у меня.
Он настолько ограничен в представлениях, что не осознает, как его тенденциозно-теоретизированные характеристики бьют, прежде всего, по нему самому. Вроде, например, его утверждения, что будто «большевистское государство с самого начала строилось на удушении работающих и возвышении бездельников». Декларативное в целом, оно прямо относится к Яковлеву действительно превосходному бездельнику, созидавшему всю жизнь, по его же признанию, только сплошные глупости. Причем в полной мере, и дважды: как в годы прежние «тоталитарные», так и теперь им обратные «демократические». А что стоит его фраза о «шкодливой смелости тех, кто смотрит на драку со стороны, из-за угла и готов прислониться к победившему, и в очередной раз облизать его»? Не про себя ли у него тут опять?.
По интернету прочитал статью о Сталине первый серьезный отголосок на публикации о нем. Удивительное совпадение с моей, в отличие от многих других, давно выработанной и остающейся неизменной его оценкой.
Автор статьи «Вперед, к Сталину» А. Лежнев признает (с отдельными моими сокращениями), что «Ознаменованный Сталиным исторический период завершился, и настала пора подвести итоги, обусловленные не сиюминутными нуждами борьбы за власть, а необходимостью уложить его в оболочку «корректных дефиниций». Именно фигуры Сталина (а не Ленина), поскольку он фактически стал создателем работающих советских структур, обусловивших на многие десятилетия вперед жизнь России. Попытки развенчивать его, по любому из трафаретов, «хрущевскому или ультралиберальному», лишь способствуют осознанию грандиозных масштабов его фигуры и дел, хотя бы и при мрачном ореоле.
Сталин отождествил личный интерес, как политика, с нуждами государственности, а потом переориентировал на это служение и партию. Он унаследовал от Ленина, пусть и гибкого политика, но одновременно и жестокого фанатика, Россию во мгле. Объявил войну без ума болтающей «ленинской гвардии, и взял курс на созидание государства, его «реконструкцию, а не на разрушение и строительство замков на песке». Он был в рядах тех, кто делал революцию, но, по сути, революционером не являлся. В сталинской догматике наблюдался явный прагматизм, ничего общего не имеющий с романтической революционностью и религиозной преданностью марксизму.
Остается фактом, что без мощного его нажима в середине 30-х годов у нас, даже и формально, не были бы провозглашены общедемократические ценности. Не введено всеобщее избирательное право. Разумеется, Сталин видел тут интерес в том, чтобы контролировать, успевшую укорениться партбюрократию среднего звена, которая ему противодействовала.
Она не способна была измениться, и была уничтожена за ненадобностью, ввиду вредности для государства ее разрушительных поползновений. Это того сталинского зла, которое я назвал своеобразным Соломоновым судом судом истории».
Теперь, по мере ухода из жизни «обиженных» в сталинскую эпоху, следует ожидать, давно предсказанного мною, все нарастающего процесса более объективной оценки той эпохи. Статья Лежнева тому неплохое подтверждение.
Интересное совпадение позиций у меня и философа И. Ефимова. У него человек действует из-за необузданного стремления расширить и укрепить «царство я могу». Жажды обладать, владеть, царствовать и т. д. как функции личной природной устремленности человека. У меня по конечной результативности то же самое, но, считаю, более точно, как функции социальной, связанной с устремленностью человека к власти и влиянию во всем многообразном их проявлении. Не простая природная страсть к проявлению человеком своего Я, а именно соревновательная, порой самим субъектом неосознанная, борьба за свое место в жизни, борьба за то, чтобы быть первым, быть выше окружения, подчинять его себе любыми способами. Не просто проявление своего Я, а таковое как продукта, порожденного, в моем понимании, всей совокупностью социального механизма, определяющего движение человека по жизни. Не полная свобода, а свобода, ограниченная, диктуемая рамками социальной системы, в которой проявлять активно себя могут далеко не все, а вернее, явное меньшинство.