Начинается чехарда. Игра не на жизнь. Одиночка против десятка вод. Я недостижим для большинства из них, а они все как на ладони. Набираю высоту, ложусь на курс к Шамбери. Нужно торопиться. «Лайтнинг» манёвренная машина, юркая. Не зря её так прозвали. Выжимаю из мотора максимум; стрелки на приборах приближаются к красной зоне, но пока что не пересекают границу, за которой опасность вырастет многократно.
Перед внутренним взором появляются картины: солдаты, увидевшие вражеский самолёт, докладывают старшим по званию. Депеши стремительно отправляются в оперативный штаб, откуда в течение минуты-двух приходит ответ. Протяжный сигнал тревоги сотрясает окрестности баз и орудий; люди занимают положенные места. Мне кажется, я даже могу представить, как они выглядят. В серой форме, измученные напряжением войны, с тёмными кругами под глазами, такими же, как и у меня, оторванные от утренних процедур и простых дел, из которых состоит жизнь. Сейчас им предстоит убить человека, одного единственного человека, который не пытается убить их. Это не защита в прямом смысле слова. Но ведь я разведчик; информация, полученная мной, склонит чашу весов и поможет сохранить жизнь англичанам, французам, американцам ценой жизни немцев.
Если взглянуть здраво, в любом случае люди погибнут. Этого мне не изменить.
В Шамбери меня ждут. Первые залпы зенитных орудий вибрацией проходят по корпусу самолёта. Руки тянут за рычаги, вызывая к жизни манёвры, вписанные в подкорку мозга бесконечными тренировками. Я скольжу меж облаков, чтобы выбрать безопасную траекторию захода на цель. Мне доводилось служить на бомбардировщике, и неповоротливость несущих смерть машин доставляла мне физическую боль.
Рация, выключенная, чтобы не выдать меня раньше времени, слегка похрипывает, улавливая чужие сигналы. Резкое снижение привычно взбалтывает органы. Камера снимает аккуратные вражеские позиции; чуть позже на этих снимках смогут разобрать состав и намерения войск. Я понимаю, что долго мне здесь не продержаться, но чутьё говорит, что кадры вышли плохими. Нужен ещё один заход. Будто чёрные осьминоги выныривают из небытия вокруг, пока я поднимаюсь на недостижимую для орудий высоту. Пока работают только два, но, если подключится ещё хотя бы одно, придётся забыть о втором заходе.
Голова чиста, в ней ни единой мысли, все моё существо сконцентрировано на задаче. Решаю не делать второй заход, долететь до Анси, сделать снимки там и вернуться позже. Можно спрятаться за облаками.
«Выполнять!»
«Лайтнинг» доставляет меня и камеру в Анси за каких-то полчаса. Короткая игра в кошки-мышки, тяжеловесные воздушные удары. Скрип металла, но я точно знаю, что самолёт выдержит. Его предназначение сражение, и скрип всего лишь жалостливый стон машины. На самолёты-разведчики не устанавливают орудия. Мой «Лайтнинг» не может ответить врагу.
«Уймись. Осталось немного».
Я инстинктивно поглаживаю штурвал во время короткой передышки, мягко поворачиваю и захожу на траекторию. Вычислить меня ничего не стоит, но немцы ошибаются. Почему? Потому что меня хранит судьба?
«Смерть примешь от волн, точно вижу», вспоминаю слова гадалки, с которой виделся единожды в маленьком алжирском домике из белого песчаника. Позже всем говорил, что она спутала меня с матросом. Но сейчас в её словах неожиданно много веса. Щелчки камеры.
«Можно уходить».
Обратный полёт. Зенитки в Шамбери, чёрные кляксы над Греноблем. Молния, уходящая от смертоносных взрывов в последний момент. Время три часа над территорией противника. Достаточно. Пора домой.
>>>
Лигурийское море блестит на солнце, не тревожимое ни единым порывом ветра. Кажется, само небо рухнуло вниз и задремало, растянувшись на огромном куске земли.
Я зачарованно наблюдаю за ним.
«Найдёшь свою смерть в волнах» снова вспоминаю я. И что с того? Прекрасная смерть, едва ли не лучшая на Земле. Ещё бывает смерть от старости, она, кажется, привлекательнее, хотя на деле кто его знает? Может, вообще нет никакой разницы, как умираешь, и всё, что с тобой происходит, последнее падение: всё дальше в черноту космоса, расцвеченного миллиардами звёзд.
Посторонний стук привлекает моё внимание. Когда находишься так высоко, звук, подобный этому, может означать крошечную проблему или скорую смерть. Мотор всё так же пыхтит, приборы исправно сообщают, что машина в норме. Настойчивый стук повторяется, будто кто-то кулаком бьёт по защитной крышке кабины. Я оборачиваюсь и не верю своим глазам.
Посторонний стук привлекает моё внимание. Когда находишься так высоко, звук, подобный этому, может означать крошечную проблему или скорую смерть. Мотор всё так же пыхтит, приборы исправно сообщают, что машина в норме. Настойчивый стук повторяется, будто кто-то кулаком бьёт по защитной крышке кабины. Я оборачиваюсь и не верю своим глазам.
Живой мальчик. Заглядывает внутрь, как ни в чём не бывало, стоя на корпусе самолёта, несущегося на огромной высоте. Кулак требовательно стучит по стеклу.
Открывай, произносит он. Я вижу, как шевелятся губы, но не слышу голоса, хотя и понимаю, что мальчик говорит. Отрицательно качаю головой. Он хмурится, потом поднимает кулачок и опять стучит.
У него пшеничного цвета кудри, разбросанные по голове, и тонкие брови, и слишком бледная кожа. Как он очутился на корпусе моего самолёта? Здесь, посреди неба?
Ты уже забыл меня? спрашивает он.
Нет.
Тогда открывай. Я должен тебе кое-что показать.
Преодолев бурное смятение, я тяну руку к ремням безопасности. Одному мне их не расстегнуть. Как, впрочем, и не открыть кабину. Я поворачиваюсь к мальчику и показываю ему левую руку.
Она не работает.
Работает. Ты просто забыл, как это делать.
Моя травма
Все раны зарастают, и остаётся только память.
Но
Значит, твоя не заросла, и ты не пустил её в память. Ладно.
Мальчик кладёт ладони на стекло, я замечаю, что на них нет линий. Хочу спросить его об этом, но происходит невероятное: руки мальчика светятся тёплым жёлтым светом и проходят сквозь крышку кабины. Он склоняется надо мной, расстёгивает ремни.
Держись крепче!
Одним невероятно сильным движением он вынимает меня из кабины. Я бьюсь коленкой о штурвал, вскрикиваю. Мальчик смотрит на меня.
Мой браслет!
Не волнуйся.
Ветром срывает перчатку. Серебряный браслет, который я никогда не снимаю, таинственным образом пропадает с моего запястья.
Мы полетим на другую планету. Там никого нет, и мы сможем поговорить.
Что? Как мы это сделаем?
Мы уже это делаем. Смотри.
Он весь светится, и я замечаю, что свет обволакивает меня. Мы действительно летим, поднимаясь всё выше и выше, а самолёт, мой верный «Лайтнинг», потеряв пилота, уходит в отвесное пике. Вскоре небо перестаёт быть голубым, наполняется чернилами. Впрочем, в космосе не темно: постоянно светят звёзды некоторые освещают нам путь, другие нет. Мне встречаются жёлтые звёзды, голубые и красные, а мальчик рассказывает, что есть ещё зелёные и фиолетовые, но они слишком застенчивые, чтобы показываться незнакомцам.
А ты их знаешь?
Знаю две. Они очень красивые, но всегда думают, что недостаточно.
А твоя планета близко?
Моя? Нет. Моя далеко отсюда. Мы летим на другую.
Мальчик кажется мне смутно знакомым, но память лишь дразнит, не желая открываться. Полёт мало-помалу замедляется, и вот я уже могу различить крошечный астероид. Он абсолютно лыс, на нём только два табурета.
Что это?
Планета для разговоров. Никто здесь не живёт, но для бесед она подходит отлично.
И вправду.
Мы приземляемся в двух шагах от табуретов. Астероид действительно крошечный. Первым делом я обхожу его по экватору, и это занимает у меня пятнадцать шагов и около сорока восьми секунд. Мальчик не сводит с меня глаз. Наконец, я заканчиваю обход и сажусь на один из табуретов. Мальчик садится напротив.
Ты, конечно, знаешь, почему я пришёл к тебе.
Нет.
Знаешь. Потому я не буду говорить долго и утомлять тебя.
Правда, я не знаю.
Тут мальчик склонил голову набок и внимательно посмотрел на меня.
Ты забыл?
Что?
Ты забыл?
Я не знаю.
Ты забыл?
Я морщусь. Складывается ощущение, что, раз задав вопрос, мальчик будет повторять его, пока не получит ответ.
Да. Я забыл. Память подводит.
Ничего страшного.
Так зачем ты пришёл ко мне?
Ты знаешь.
Но я ведь забыл!
Так ведь это не означает, что ты не знаешь. Тебе просто нужно вспомнить. А сделать это можно и потом.
Как тебя зовут?
Ты знаешь.
Я хмурюсь.
Мне не нравится наша беседа.
Мне очень жаль.
Отправишь меня домой?
Да. Но прежде я должен кое-что сказать. Кое-что очень важное.
Мальчик поджимает губы, убирает руки в карманы штанов, но тут же достаёт их, сжимает ладони в кулаки и кладёт их на колени. Я молча наблюдаю за ним, не зная, что и думать. В голове роятся тысячи мыслей, а мне их даже отогнать нечем. Разве что той фигурой в чернильной мгле огромным слоном, который плывёт навстречу такому же огромному киту. У них чёрные лоснящиеся тела, и мне кажется, что они хотят убить друг друга.