Они не знают, что умереть не могут. Поэтому и калечат себя.
Выглядел он намного хуже, чем мне запомнилось. Теперь я отчётливо могла рассмотреть ссадины и порезы на его руках и лице. Но он, как и прежде, не реагировал на боль.
Нет, нет, нет. Это просто бред. Галлюцинация. Его не существует. Ты просто переутомилась, поведала я то ли мальчонке, то ли самой себе, а потом попробовала потереть глаза. Эффекта это никакого не произвело, так как я всё так же видела его, вполне реального, несмотря на отсутствие глаза и торчавшей из груди железяки.
В тот самый момент глубочайшего замешательства меня и ужалила одна из бабочек. Чем? Непонятно. Ведь у бабочек нет жала. Природой не предусмотрено. Но то точно был впрыск яда под кожу, от которого я невольно вскрикнула, а затем одним резким ударом пришибла порхавшую тварь. Мальчик не обратил внимания на произошедшее и принялся возить по полу почти оторванной рукой, заставляя насекомых беспокойно взмывать вверх. Играл с ними. Теперь его школьная рубашка была застёгнута, а поверх неё надета жилетка со скачущими по ней вязаными оленями. Всё те же рваные брюки.
Но как такое возможно? еле слышно спросила я.
Ты когда-нибудь думала, как выглядит зло? Чувствовала, чем оно дышит? спросил труп мальчика, проигнорировав мой вопрос.
Зло? Причём тут зло? О каком зле он говорит? Я не знала, что ему ответить. Заворожённо смотрела на ребёнка, на теле которого видела травмы, несовместимые с жизнью. И тот ребёнок говорил. Он двигался и, похоже, вовсе не собирался исчезать.
Годы безуспешных попыток заглушить внутри себя неустанно звеневший голос матери привели к тому, что теперь я видела перед собой ещё и ребенка, которого в живых быть не должно. За что мне это? Чем я разгневала судьбу?
А оно дышит, добавил он настойчиво.
Пошёл ты нахер! крикнула я и выбежала из комнаты, захлопнув дверь. Тебя нет. Тебя не существует. Я колотила себя по голове, стараясь прервать видение, а потом вдруг вспомнила слова старухи, произнесённые ею перед смертью. Кажется, она что-то говорила о мальчике, который придёт ко мне. Нет. Выкинь этот бред из головы. Не думай о старухе. И о пацане не думай. Он сдох давно. Просто возьми чемоданы и скройся. Сбеги из дома в том, в чём есть. Даже не переодевайся. Ничего тебе больше и не нужно. Правильно. Так и нужно сделать решила я, но всё равно кинулась к чемоданам. Немало усилий приложила, чтобы защёлкнуть заржавевшие замки, но в итоге они поддались мне. Я взяла только один, решив, что на первое время мне и этих вещей вполне хватит. Побежала к двери, но, схватившись за ручку, поняла, что не в состоянии открыть её. Она была заперта! Я дергала и дёргала её, отчётливо сознавая, что не закрывала дверь. Бросила чемодан на пол и принялась выламывать её обеими руками, пока совсем не выбилась из сил.
«Но это невозможно», подумала я, оседая на пол.
Возможно, ответил труп мальчика, находившийся внутри моей запертой комнаты.
«Дура! Он ждал, когда ты выбьешься из сил». Возможно, даже насмехался над моими тщетными попытками выбраться наружу.
Но ведь есть же ещё и окна.
Окна заперты тоже. Нет смысла бежать от меня. Отныне мы связаны. Ты не сможешь выбраться отсюда без меня.
Но я не поверила ему. Заперты? Да пофиг мне, что они заперты. Со стоявшей неподалёку гладильной доски, я схватила утюг, первое, что попало мне под руку, и швырнула его, сжавшись всем телом, ожидая грохота разбитого стекла. Но его не последовало. Я услышала, как утюг с глухим ударом достиг цели и отскочил, словно стекло было бронированным.
Что всё это значит?! завопила я. На глазах проступили слёзы, но я не позволила себе разреветься.
На самом деле ты не хочешь уходить отсюда. Только думаешь, что хочешь. Ты и впрямь думаешь, что, покинув дом, обретёшь покой? Наивная девочка. Покой должен быть в голове. Ты не найдёшь его, куда бы ни пошла. Я же могу дать тебе то, что ты ищешь. Не беги от меня.
«Не позволяй ему запудрить тебе мозги. Он всего лишь ребёнок. А ещё он мертвец. Что может сделать тебе мертвец? Ничего». Но ведь я не могу выйти из дома. «Да ну не будь же ты идиоткой, вполне возможно, что дело вовсе не в ребёнке. Соберись. Просто подумай», настаивал голос в моей голове, но я отказывалась внимать ему. Я так устала бороться.
Я просто хочу к маме. Хочу, чтобы она не умирала. Или чтобы все, что случилось со мной после её смерти, просто исчезло. Исчезло так же легко, как исчезает ночной кошмар. Я сдалась. Подошла к двери в комнату, касаясь её ладонью и зашептала:
Я просто хочу к маме. Хочу, чтобы она не умирала. Или чтобы все, что случилось со мной после её смерти, просто исчезло. Исчезло так же легко, как исчезает ночной кошмар. Я сдалась. Подошла к двери в комнату, касаясь её ладонью и зашептала:
Верни мне мать. Верни мне жизнь, что я так и не прожила Верни мне себя.
Мне было всё равно, слышит он меня или нет. Если он реален, а не плод моего воображения, то, возможно, способен сделать то, о чём я прошу.
Вы вернётесь с ней к началу, и ты встретишься с ней. Обещаю. Открой дверь, попросил он, и я открыла. Увидела себя его глазами, точнее, глазом: девушку с растрёпанными чёрными волосами, которые достались мне от отца, и сверкающими от слёз глазами. Но смотрел он мне не на лицо и не на халат, застёгнутый лишь на две пуговицы, а на мою ногу с длинным белым шрамом поперёк коленки. Она не должна была этого делать.
Но сделала.
Ты чувствуешь боль? спросил он и поднял, указывая на меня почти оторванной рукой.
Постоянно. Ты же Артур, да? Тот самый, который умер много лет назад.
Артур? повторил он словно эхо. Возможно. Я не помню.
А что помнишь?
Злость и страдание. Безысходность. Помню, как висел над дорогой, насаженный на торчащий из ограждения шпиль, и лицо молодой женщины, бившейся в истерике. Их там было много, но их я не помню. Помню её.
Но как такое возможно? Как возможно, что ты дышишь? Ты выглядишь как мальчишка, искалеченный мальчик, но говоришь как мужчина. Неужели не чувствуешь, что мёртв? Не чувствуешь, как из глаза вытекают твои мозги, а кисть руки, что болтается безвольно, давно сгнила и воняет, как и твоё сердце, пронзённое железякой?
Парнишка смотрел на меня какое-то время задумчиво, не пытаясь что-либо опровергнуть, и лишь порхавшие вокруг него бабочки нарушали тишину шелестом своих крыльев. А потом он словно впервые посмотрел себе на грудь и на торчавший из неё кусок металла. Не раздумывая больше и не выказывая никаких эмоций или беспокойств поэтому поводу, он схватился целой рукой за край железки и резко выдернул ее из груди. Что-то тёмное выплеснулось на его жилет, и я уже не видела одного из двоих оленей, вышитых на его вязаной кофте. Посмотрев на зазубренный металл, он безразлично отшвырнул его в сторону и сказал:
Я настолько же мёртв, насколько ты жива. Всё это не имеет значения.
Ты позволишь мне прикоснуться к тебе? Я должна убедиться, что ты не плод моего спятившего воображения.
Он медленно кивнул, словно и сам понимал, насколько большое это имеет для меня значение. Я двинулась вперёд, осторожно ступая по полу, сплошь покрытому трепыхавшимися в агонии бабочками. Их, между тем, казалось, вовсе не волновала надвигающаяся угроза. А меня, признаться, не волновали они, и потому я не заморачиваясь пошла прямо по ним, слушая, как они хрустят под ногами.
Тебе их не жалко? спросил меня мальчонка, прежде чем я остановилась напротив него.
Честно? Я никогда не испытывала нежных чувств к насекомым. Даже к таким вроде бы красивым, как эти, ответила я и протянула к нему руку. Она прошла сквозь его изуродованное лицо и коснулась стены, из чего следовало, что он либо призрак, просто бесплотный дух, либо его не существует в действительности. Что хуже, я и сама не знала.
Ты удовлетворилась?
Я кивнула, не зная, как реагировать. Ведь я видела его. Не могла прикоснуться, но ведь видела. Он не был сном или иллюзией, тогда чем же он был?
Тогда и ты выполни для меня одну маленькую просьбу. Принеси мне кролика, того самого, что ты видела тогда в беседке. Жуткого одноглазого кролика, похожего на меня. Он лежит в кладовке, в клетке с проржавевшими прутьями, в которой вы когда-то держали птиц. Хочу, чтобы ты принесла мне его. Он мне очень нужен.
Вы держали? Я чуть не рассмеялась. То был бы истеричный смех, но я сдержалась. Я держала. Пыталась держать.
Почему?
Сначала расскажи мне, что не так с этим кроликом.
Мальчик вдруг поник. Опустил голову и принялся рассказывать тихо, словно боялся, что его кто-то услышит. Во время рассказа он был ребёнком, не мужчиной.
Она всегда включала музыку. Весёлую музыку, но та, как правило, заканчивалась печально для меня. Я грустил. И она грустила. Не знаю, зачем она так делала. Не помню, что за песня, но если напоёшь, то я узнаю. Затем она усаживала нас обоих, и меня, и кролика, у стола. Всё уже лежало на нём, дымилось и пахло. Она всегда говорила, что вкусно готовит, но мне не нравилась её еда. Никогда не нравилась.