Нужно больше цветов. В подведённых чёрными неаккуратными стрелками глазах читалась дикость. Я не подозревала, но понадобится больше.
Что? О чём ты говоришь? я протянула руку и взяла один из цветков. Поднесла его к носу и втянула в себя угасающий аромат. Ты раньше никогда не срезала цветы. Сегодня особенный день?
Как ты можешь говорить подобное? произнесла она озлобленно, скривив свои красные тонкие губы. Ты не можешь знать, что я делала раньше. Когда высаживаю их, когда срываю. Тебе это неизвестно. Отрезанные стебли падали на подол её балахона с ужасающей скоростью. Лепестки, кружась, планировали на пол веранды.
Ну да. Откуда мне знать? И это было правдой. Свою двоюродную бабку, я можно сказать почти и не знала. Фактически, она приходилась сестрой той старухи, что воспитывала меня. Но я звала её тёткой. Возможно, причиной тому послужил тот факт, что они со старухой являлись друг другу кровными сёстрами. Эта бездушная особа навещала наш с бабкой дом строго по четвергам на протяжении долгих лет, в течение которых происходило моё ничтожное взросление. Только по четвергам, и ни в какой другой день больше. Что было тому причиной, мне неизвестно. Может когда-то, в далёком детстве, я и спрашивала её, но ответа я не помню. Она вообще всегда была странной женщиной. Никогда не носила обуви. Всегда надевала эти свои балахоны, укутывающие её тело с головы до пят. И все они, были красного, яркого, режущего глаза цвета, различаясь между собой лишь оттенками. Мне никогда не нравился столь яркий цвет её одежд, даже когда я была совсем ещё девочкой. Не нравилась напускная забота женщины, приносящей нам со старухой еду, бережно упакованную в пластмассовые контейнеры. Всегда теплые, словно она приготовила их где-то по пути к нашему дому, дорога к которому, с её то габаритами не могла составлять никак ни меньше часа. Ведь если бы она и впрямь желала бы заботится обо мне, то позвала бы жить в свой дом. В дом настолько красивый и опрятный, что он мне даже снился по ночам. Стены, обитые деревянными планками из побелённой сосны. Полы, застеленные мягкими пушистыми коврами, на которые так и тянуло прилечь, и вздремнуть часок другой, прикоснувшись к их пушистой поверхности щекой. Когда-то в детстве, я так и делала, но не часто. Дом тёти Офелии я посещала всего несколько раз.
Я предпочла бы жить там, а не видеть её тучную переваливающуюся фигуру, приближающуюся к нашему покосившемуся дому, нагруженную пакетами с едой, от которой она скорее всего просто хотела избавиться, чтобы не перенасыщать своё и без того раздутое тело. Нет, я не видела в этом, ни акта милосердия, ни заботы. И всегда хотела крикнуть вслед её удаляющемуся по тропе силуэту: Если тебе что-то не нужно, просто выбрось это на помойку. Нечего таскать всё это к нам!
Но я всегда молчала, и долго плакала, уткнувшись головой в коленки, когда она покидала нас. Каждый четверг. В эти моменты, меня как никогда переполнял гнев, от осознания её состоятельности. От того что она не нуждалась ни в чём и при том не желала поделиться этим со мной. За что она так?
Так зачем ты меня позвала? спросила я, наблюдая, как Офелия яростно орудует острым, как бритва инструментом. Мой вопрос наконец-то достиг её мозга. Она остановила работу. Лицо её морщинистое, но вовсе не обвисающее, как это бывает у стариков, разгладилось. Брови, как и прежде, взмыли вверх, словно она вспомнила что-то крайне важное. Вечно выискивающие какой-то подвох глаза сосредоточились на мне, будто она только сейчас осознала моё присутствие.
Кира, детка, произнесла она, нереально мягким голосом, так сильно контрастирующим с тем, которым она говорила всего пару минут назад, что мне стало страшно от этого её внезапного спокойствия. Рот её расплылся в нежной улыбке, обнажив белые зубы. Теперь она выглядела такой, какой я привыкла её видеть. Ну почти такой, если не обращать внимания на тёмную прядь волос, что выбилась из-под ярко-красной атласной ленты, перетягивающей её седые волосы. Эта прядь была единственной, по которой ещё можно было определить первоначальный цвет её волос. Теперь она торчала вверх словно кто-то тянул Офелию за волосы, до того, как я появилась на её пороге. А, может, это сделала она сама? Ты не замечала чего-нибудь странного с моей сестрой, в последнее время?
Я рассмеялась. Звонко, почти истерично. Просто не смогла сдержаться.
Я рассмеялась. Звонко, почти истерично. Просто не смогла сдержаться.
Странного? Ты для этого меня позвала? Узнать, не происходит ли что-то странное со старухой?! Откуда такое беспокойство?
На то есть причины, спокойно ответила тетка, не отводя от меня решительного пристального взгляда, говорящего, что сегодня она выведает все, что ей нужно.
Что же, ладно. Странного, говоришь? С чего бы начать? Может, с её одержимости насекомыми, которых я не в состоянии извести ни спреями, ни ядами и о присутствии которых тебе, несомненно, известно. Я слышу их шорох по ночам. Жужжание крылышек, когда они перемещаются по дому. Муравьи, клопы, тараканы, мухи и саранча. В любой угол загляни, и ты найдёшь их там. Они прячутся в темноте, зарываются в пыль, выжидают, охотятся. Они приползают к ней. Я знаю. Эти твари любят ее, и она отвечает им взаимностью. Приманивает их, разбрасывая по полу хлебные крошки. Общается с ними. С живыми-то ладно, но как же быть с её непрекращающимися разговорами с мёртвыми тушками бабочек, которыми увешаны стены дома, в котором я вынуждена жить? Она гладит их. Вечно что-то бубнит себе под нос, прижавшись лбом к стене. Да что я говорю? Ты же и сама всё знаешь. Хотя нет. Насколько мне известно, ты предпочитаешь не замечать явных признаков её сумасшествия, ведь постоянно только и делаешь, что ругаешься с ней. Там, за закрытой дверью гостиной. Думаешь, я не слышала, как вы шипите друг на друга, словно две ядовитые змеи? Думаешь, я об этом не знаю? Не считай меня идиоткой!
Я и не считаю. Она нагнулась, не отрывая от меня взгляд, побуждая рассказывать дальше, и выудила из-под стола налитый доверху бокал с белым вином. Отхлебнула. Скорчилась, но больше ничего не сказала.
Ничего нового я тебе не поведаю. А для меня под столом бокал не припасён? Случай-то неординарный. Быть приглашённой к тебе в гости
Тебе не стоит пить. Мне известно о твоём пристрастии и том, что ты частенько наведываешься в бабкин погреб за бутылочкой-другой. Но тебе пора остановиться и прекратить гробить свою жизнь.
А не пошла бы ты в жопу со своими нравоучениями?!
Просто расскажи всё, что знаешь, и я не стану комментировать твои опухшие глаза.
Только зря отнимаешь моё время. Но если тебе так надо, слушай. Как и прежде, она шастает ночами по полям за домом. Иногда, я думаю, довольно далеко углубляясь в чащу леса. Шастает в одной изорванной сорочке, давно уже не белой. Со взъерошенными, распущенными волосами и отсутствующим взглядом. Появляется под утро с налипшей на босые ноги грязью. Я так понимаю, это у вас семейное. Иногда замечаю на ней порезы и запёкшуюся кровь. Но что с того? Мне нет до этого дела. Если честно, я удивляюсь лишь одному: как в наших краях ещё не появилось легенды среди местных о ведьме, выползающей под светом луны. Это просто удивительно! К тому же она почти ослепла, наверное. Глаза затянуты какой-то белёсой пеленой, но она довольно неплохо ориентируется в доме и даже за его пределами.
Конечно. Это же её дом.
Ага. Бесспорно. Но ты знала, что она врезается в стены, ходит, выставив руки вперёд? Мне кажется, она видит что-то временами. Возможно, нечто вроде проекций её больного сознания, до которых пытается дотянуться, несмотря на существующие преграды. А потом я слышу, как она хнычет, но как-то совсем не жалобно. Скорее зловеще. А может, она там и не плачет вовсе? Мне плевать. У меня мурашки от неё уже давно. Наверное, с тех пор, как повзрослела и поняла, что подобное поведение не считается нормальным. Я не подхожу к ней узнать, что случилось и в чём причина этих её «приходов», если тебе интересно. Никогда. Как бы сильно она ни ударилась. Не хочу во всём этом участвовать. И жалости к ней не испытываю. После всего того, что она сделала со мной. После всего, что ты допустила.
Когда я закончила рассказывать, руки мои тряслись от гнева. Тем более от того, что тётка заставила меня произнести слова, которых говорить не стоило. Казалось, ещё мгновение, и я заскриплю зубами, пытаясь сдержать злость, но Офелия как будто именно злости от меня и добивалась. Ни один мускул на её лице не дрогнул даже после того, как я обвинила её в травме, нанесённой мне в далёком детстве. Боль, которую я вовсе не стремилась отпускать. И не пыталась прощать.
Всё то, что ты рассказываешь, мне действительно известно.
А я о чём? Хватит! Вижу, у тебя не было веских причин звонить мне и приглашать к себе домой. То, что и без меня знаешь, могла бы выведать и по телефону. Так что идите вы обе куда подальше. Понятно?