Поэт ненаступившей эры. Избранное - Николай Иванович Глазков 2 стр.

Как рыбы, золотые купола
Плывут туда, где небо синевее,
Из той страны, которая была,
В такую даль, которая новее.

Они плывут, как рыбы, из былого,
А мимо них, виденцев старины,
Проходим мы, поэты-рыболовы,
И прочие рабочие страны.

Водка жизни испита,
Каждый шаг  как путь пологий.
Путь пройдённый  как спектакль,
Отшумевший в эпилоге.

И твердится: отомсти, мол,
Поклянясь пред небосводом,
Потому что это  стимул
Тоже жизни и чего-то.

Лампа мигала вечер,
Ресницы сходились у глаз,
И расходились, как будто в вечность,
Каких-то четыре угла.

В дверь вошёл незнакомец,
Сунул мне пузырёк.
И, со мной не знакомясь,
Следующее изрёк:

 На стены эти побрызгивайте,
А нам  разойтись дорогами.
Предметы, которые близки вам, те
Обязательно будут далёкими.

Так незнакомец сказал и сгинул,
А я начал брызгать.
Даже наполовину
Мне ничего не близко.

Но что-то стало глаза слипать,
Послышался грохот где-то.
И я на кровать повалился спать,
Усталый и нераздетый.

Потом  вспоминаю  проснулся. Полдень,
Наверно, тогда стоял,
И подле меня заметала пол тень
От маленького стола.

Жалкая комната стала залой,
Выросла раз в тыщу,
Однако прежним объёмом связало
Одежду, мебель и пищу.

И я подумал Итак, тогда бы
Осенила идея? Во-первых,
Из пузырька остаток накапал
На воду, на хлеб, на консервы.

Во-вторых, меня клонило ко сну,
Заснул и видел во сне,
Что капаю каплями на казну
И червонцы летят, как снег.

Опять  вспоминаю  проснулся. Вечер,
И стол обстановлен вкруг.
Увидел, что едой обеспечен
И с голода не умру.

И в самом деле отрадное зрелище:
Стол обстановлен весь.
Вспомнил я, что не ел ещё,
И решил есть.

Обычно я за едой читал,
Но  не было, знать, газет 
Глаза в этот раз свободны. Итак,
Я стал глазеть:

Зала сперва превращалась в площадь,
Площадь потом в поле, и
Нарастало поле позже
Более и более.

Наконец превратилось в безбрежное море.
Бр-р-р Неприятно.
И я подумал: «По-моему,
Я заключён в необъятное!»

Есть на этом свете счастье?
Я спросил, и мне в ответ
Филин ночью, утром ястреб
Сообщили: «Счастья нет!»

«Счастья в мире много очень,
И для счастья мы живём!» 
Соловей поведал ночью,
Ласточка сказала днём!

В созвездья линзами двоякими
Труба смотрела Галилея.
В страну, открытую варягами,
Плыла Колумба кораблея.

В страну открытую, забытую 
Таков удел любых Америк.
А старый мир стал картой битою,
Наивной картой Птолемея.

По небосклону двигалась луна
И отражалась в н-ской луже,
И чувствовалась в луже глубина,
Казалась лужа в миллион раз глубже.

Рекламы города цветут
Движеньем и огнём.
Четыре девушки идут
И думают о нём.

А почему не обо мне,
Чем хуже я его?
Ничем не хуже, но оне
Не смыслят ничего.

Я ненавижу эти правила,
Они попрали все права.
Пускай судьба меня облаяла,
Но  сам себе я голова.

Будут гонки, либо ралли 
Всё за те же гро́ши, 
Мы маршрут не выбирали
И машину тоже.

А если пыль дорожная
И путь ведёт в Сибирь,
То всё равно как должное
Приемлю эту пыль.

Путь азбучных истин неведом,
Но он начинается с «я»,
И, может быть, именно в этом
Сермяжная правда вся.

В стихах ничего лишнего 
И в этом моё спасенье,
Живущий под кроной Всевышнего,
Под самой надёжной сенью.

Шатаюсь, как все, по городу,
Чёрт знает чего не выдумаю,
Но я говорю Господу:
Прибежище моё и защита моя.

А в своих стихах своего лица
Не могу я иметь разве?
Он избавит меня от сети ловца
И от гибельной язвы

Всё равно, где минус и где плюс.
Всё пускай вверх дном,
Ужасов в ночи не убоюсь
И стрелы, летящей днём.

Язвы, ходящей во мраке,
Заразы, опустошающей в полдень, 
И уцелею в драке,
Чтоб путь до конца был пройден.

Скажу, что Господь  моё упованье,
Всевышнего я избрал своим прибежищем.
Когда доживу я до пированья,
То быть перестану посмешищем.

Не приключится мне зло,
Язва не приблизится к тели́щу.
Дал Господь поэта ремесло 
Голос Господа я слышу.

Наступлю на аспида и василиска,
Попирать буду льва и дракона.
Будет победа близко
Мне, как поэту, знакома.

За то, что имя Его познал,
Не спросит, зачем я стихи писал.
Любовная лодка не разобьётся о быт,
Господь Бог,
Он всё видит, всё знает.
На Него я надеюсь. Не буду убит.
Он избавит меня и прославит.

И пускай я теперь где-нибудь на дне,
Ощущаю своё воскрешение:
Он насытит меня долготою дней
И мне явит моё спасение.

А если пыль дорожная
И путь ведёт в Сибирь,
То всё равно как должное
Приемлю эту пыль.

Путь азбучных истин неведом,
Но он начинается с «я»,
И, может быть, именно в этом
Сермяжная правда вся.

В стихах ничего лишнего 
И в этом моё спасенье,
Живущий под кроной Всевышнего,
Под самой надёжной сенью.

Шатаюсь, как все, по городу,
Чёрт знает чего не выдумаю,
Но я говорю Господу:
Прибежище моё и защита моя.

А в своих стихах своего лица
Не могу я иметь разве?
Он избавит меня от сети ловца
И от гибельной язвы

Всё равно, где минус и где плюс.
Всё пускай вверх дном,
Ужасов в ночи не убоюсь
И стрелы, летящей днём.

Язвы, ходящей во мраке,
Заразы, опустошающей в полдень, 
И уцелею в драке,
Чтоб путь до конца был пройден.

Скажу, что Господь  моё упованье,
Всевышнего я избрал своим прибежищем.
Когда доживу я до пированья,
То быть перестану посмешищем.

Не приключится мне зло,
Язва не приблизится к тели́щу.
Дал Господь поэта ремесло 
Голос Господа я слышу.

Наступлю на аспида и василиска,
Попирать буду льва и дракона.
Будет победа близко
Мне, как поэту, знакома.

За то, что имя Его познал,
Не спросит, зачем я стихи писал.
Любовная лодка не разобьётся о быт,
Господь Бог,
Он всё видит, всё знает.
На Него я надеюсь. Не буду убит.
Он избавит меня и прославит.

И пускай я теперь где-нибудь на дне,
Ощущаю своё воскрешение:
Он насытит меня долготою дней
И мне явит моё спасение.

Век двадцатый войной исковеркан.
Осознал с головы до пят его.
В глубину двадцать первого века
Я смотрю с высоты двадцать пятого.

Я смотрю сквозь веков венок,
Не вступивших ещё в обращение.
И ещё я смотрю сквозь бинокль
Поэтического обобщения.

Вижу город, где нет для ближнего
Никаких наказаний лютых
И совсем ничего лишнего
Ни в стихах, ни в вещах, ни в людях.

На земле никому не тесно,
Не дерётся с народом народ.
Скажут  это неинтересно,
А, по-моему, наоборот.

Я быть хочу смелее всех
По беспредельности размаха,
Но самый смелый человек
Боится собственного страха.

Проходя по знойному Арбату,
Я мечтал всегда по мелочам.
И людей бегущую громаду
Я, не изучая, замечал.

Я не знал, куда они спешили, 
Всяк по-своему спешил пожить, 
Но проверено, как дважды два четыре:
Мне некуда больше спешить.

Всё суета сует и всяческая суета.
Я всех люблю. Желаю всем успеха.
Но не влияет на меня среда.
Я всё могу, но только мне не к спеху.

Поэзия! Ты не потерпишь фальши
От самого любимого поэта.
Я для себя пишу всё это. Дальше
Плывут стихов задумчивые баржи.

Я для себя пишу  и в равной мере
Для всех других. Они прочтут поэта,
Который ненавидит лицемерье
И скуку открываемых Америк.

И если я не буду напечатан,
А мне печататься сегодня надо,
То я умру, швырнув в лицо перчатку
Всем современникам,  эпоха виновата!

Я захлебнусь своими же стихами,
Любимый, но и нелюбимый всеми.
Прощай, страна! Во мне твоё дыханье,
Твоя уверенность, твоё спасенье.

Я мог бы прочитать Раси́на
И ознакомиться с Европой,
Да не хватает керосина,
А в темноте поди попробуй.

Если не по щучьему веленью,
То тогда веленью по чьему
Пропадает наше поколенье 
Для чего? Зачем? И почему?

Был легковерен и юн я,
Сбило меня с путей
Двадцать второе июня 
Очень недобрый день.

Жизнь захлебнулась в событьях,
Общих для всей страны,
И никогда не забыть их 
Первых минут войны!..