И тем не менее для меня у тебя всегда что-нибудь да найдется, подмигнул ему Локлан, делая вид, будто не замечает хмурого взгляда собеседника.
Еще бы у меня не нашлось, чем угостить сына Ракли, подумал про себя Граки, а вслух произнес:
Да, Локлан.
Идем ко мне, сказал юноша, дружески обнимая Вила за плечо. Вил поежился, но не отстранился. У меня еще остался кувшин доброго старого вина. А заодно выясним, каким ветром тебя занесло в наши земли, добавил он тише, однако Граки показалось, что он сделал ударение на слове «наши».
Граки следил, как они поднимаются по деревянному помосту к главной башне заставы, служившей во время частых визитов Локлана ему и домом, и крепостью, и наблюдательным постом. Будь он сам по себе, а не сыном Ракли, Локлан нравился бы Граки куда больше. Храбрый до безрассудства, добрый и рассудительный, он чем-то неуловимым напоминал Граки его старшего брата, Кедика, возглавлявшего гарнизон заставы до того самого дня, когда рука предателя сняла засовы с наружных ворот, и разбуженным среди ночи защитникам пришлось сражаться с превосходящими силами шеважа прямо здесь, на своей территории. Тогда вабоны продемонстрировали чудеса мужества и выстояли, не подпустив врага к башне, где укрылись их жены и дети. Кедик храбро сражался в первых рядах и пал в неравном бою сразу с тремя шеважа. Услышав шум разгоравшейся битвы, он так поспешил, что позабыл о кольчуге, и в решительный момент это сыграло с ним злую шутку. Совсем еще молодой тогда Граки попытался помочь брату и избавить его хотя бы от одного из нападавших. Положившись на меткость своего верного лука, он выпустил подряд две стрелы с зазубренными наконечниками и оба раза промахнулся: первая лишь оцарапала рыжему дикарю небритую щеку, зато вторая впилась Кедику под лопатку, и он рухнул замертво, сопровождаемый яростными ударами двух вражеских дубинок. Расплатой за чудовищную ошибку стала вся последующая жизнь Граки. Особенно по ночам, когда он оставался один на один с собой, неуемная совесть во всех красках рисовала перед ним страшные мгновения той кровавой бойни. Граки убеждал себя, что если бы знал об отсутствии кольчуги, то стрелял бы куда осторожнее, а то и вообще не прибегнул бы к луку, хотя считал его своим лучшим оружием. Тем более горько было ему думать о гибели Кедика, что об истинной ее причине так никто и никогда не узнал: в то время Граки пользовался стрелами, которые они с братом захватили в качестве трофеев во время одного из удачных набегов на соседнее поселение шеважа. Когда застава была в конце концов отбита и труп Кедика обнаружили вместе с рыдающим над ним Граки, на заставе все решили, что он героически пал от руки метких дикарей. Граки в честь брата даже предложили стать проповедником его культа, который неминуемо должен был возникнуть, принимая во внимания обстоятельства той злосчастной битвы и неравенства сил. Граки отказался, что было воспринято как проявление скорби и достойной скромности. Проповедником сделался давнишний друг Кедика, Шиган. Кроме того, с тех пор по всем заставам был разослан приказ Ракли, строго-настрого запрещавший женам и детям воинов селиться вместе с мужьями и отцами, чтобы не подвергать их жизни напрасному риску. Хотя при том ночном штурме погибла и мать Граки, сам он теперь, по прошествии многих зим, считал, что застава наверняка пала бы, не думай ее защитники о своих родных, судьба которых зависела от их мастерства и отваги. К счастью, проверить эту его догадку до сих пор не представлялось возможным, поскольку умелое расположение новых застав и активные действия войск Ракли, то и дело прочесывавших Пограничье, привели к тому, что шеважа оказались раздробленными и уже не могли представлять сколько-нибудь серьезную угрозу для хорошо укрепленных стен лесных крепостей вабонов. Вернее, пока не могли.
Граки бросил последний взгляд вслед удаляющимся фигурам и направился к деревянным ступеням узкой лестницы, одной из трех, по которым защитники заставы, называемые здесь линтэльгяр, поднимались на оборонительные галереи, или ранты. Отсюда, через узкие бойницы, открывался хороший вид на опушку окружавшего заставу со всех сторон леса. Когда-то, когда отрядов шеважа в этих местах не водилось, и первое укрепление строилось главным образом с целью уберечь жителей от диких зверей, лес начинался от самой стены. Человек оказался умнее и страшнее любых хищников. При отце Ракли, когда Граки еще не было на свете, тогдашняя застава пала при первом же штурме: дикари забирались на деревья и с них беспрепятственно спрыгивали на ранты. В результате на несколько долгих зим застава отошла во владение шеважа, которые, к счастью, не додумались ее переделать и хоть как-то укрепить. В конце концов, молодой Ракли отбил ее и первым делом приказал на много шагов вокруг вырубить деревья, а вместо них выкопать глубоких ров.
С того места, где сейчас стоял Граки, рва видно не было, однако он легко мог представить себе припорошенный листвой частокол из врытых в дно заостренных кольев. Открытое пространство перед лесом, ров, колья, стена из толстых бревен, летящие через бойницы стрелы, вооруженные мечами воины на рантах все это теперь предстояло преодолеть неприятелю, если бы он захотел помериться силами с бесстрашными эльгяр. Конечно, Граки предпочел бы, чтобы все на заставе было сложено из камня и стены, и здания, и дома. Но камень у вабонов всегда считался удовольствием дорогостоящим, а дерева было в достатке. К сожалению, дерево имело свойство гореть, и Граки опасался дожить до того дня, когда шеважа догадаются о способе запускать огненные стрелы. На всякий случай вдоль рант стояли большие кадки с водой, однако в душе Граки сомневался, что в нужную минуту они действительно пригодятся: снопы соломы, которыми вабоны по традиции выкладывали крыши домов, во мгновение ока превращались в пылающие факелы.
Все спокойно? спросил Граки подошедшего к нему предводителя утренней смены эльгяр по имени Дайлет. Тот имел свойство хитро щуриться и смотреть с вызовом даже на старшего по званию. Сейчас он позевывал и давал всем своим видом понять, что считает занятие дозорного самым бестолковым на свете.
Хид на заре подстрелил зайца, а тот возьми да и свались в ров. Теперь будем тянуть жребий, кому лезть за добычей. Победителю достанется шкурка и стрела.
Ничего умнее вы, разумеется, придумать не могли! Еще только не хватало снимать кого-нибудь из вас с кольев. Совсем распустились! Дайлет, ты ведь знаешь, что я не люблю эти ваши игры. Люди забывают о том, что такое дисциплина.
Зато без этих игр они забудут, как держать лук в руках и как далеко разят их стрелы, спокойно ответил воин, поправляя продырявленный в двух местах камзол, надетый прямо поверх тяжелого металлического панциря. К тому же, как я слышал, вчера к нам прибыл чужеземный посланец, причем прибыл с той стороны Пограничья. Не знаю, кому как, а мне сдается, что уже по одному этому можно судить о состоявшемся факте: шеважа уходят восвояси.
Уж больно ты скор на выводы, оборвал его Граки, который терпеть не мог, когда его собственные мысли раньше него высказывал кто-нибудь другой. Тебя послушать, так нам всем пора по домам.
Я бы не отказался. Дайлет снова прищурился и посмотрел на небо. Сейчас самое время урожай собирать. Надеюсь, мои два обалдуя не сидят сложа руки и помогают жене и дочке в поле. А еще надеюсь, что им никогда не придется торчать на этой заставе после моей смерти.
Думаю, это и от нас с тобой зависит, примирительно заметил Граки, смягчавшийся всегда, когда речь заходила о делах семейных. Многие знали эту его особенность и умело пользовались ею, если видели, что командир вот-вот выйдет из себя. Ладно, ступай. Пусть и дальше дежурство будет спокойным. А зайца оставьте в покое.
Дайлет по привычке приложил кулак к сердцу и, не говоря больше ни слова, чтобы не провоцировать новых нравоучений, направился по рантам в сторону главных ворот. Там он рассчитывал застать большую часть своей смены.
Обычно его люди несли дежурство в ночное время, когда более ценно умение видеть, чем слышать, поскольку каждый звук ночью раздается явственней, нежели днем, зато ночная темень скрывает многое из того, что происходит в округе. Однако в последнее время обстоятельства сложились таким образом, что часть воинов была отпущена Граки на очередную побывку по домам, и оставшимся на заставе приходилось дежурить за двоих. Никто по этому поводу не роптал, поскольку в следующий раз домой уйдут они, а заменить их предстоит тем, кто вернется. Отпуск мог сорваться лишь в том случае, если ситуация в Пограничье снова обострится и в боевую готовность будут вынуждены прийти все смены на всех заставах.
Самым зорким и опытным в отряде, не считая Дайлета, был Хид, простоватый малый, родившийся в одной с ним деревне, правда, зим на десять позже. По этой причине Хида считали любимчиком Дайлета, однако ни тот, ни другой так не думали. Просто Шелта, единственная дочь Дайлета, избрала Хида своим мужем и теперь ждала от него ребенка, который должен был появиться на свет ближе к зиме. Слова Граки насчет дурацких игр и острых кольев смутили Дайлета, хотя он прекрасно понимал, что его воины, а тем более Хид, не большие дети, как считал по своему обыкновению Граки, но вполне взрослые люди, отвечающие за свои поступки и думающие не только о сиюминутном развлечении, но и о последствиях. Все они по меньшей мере дважды за последние пять зим смотрели в лицо смерти и видели, как на стенах заставы гибнут их товарищи, подвернувшиеся по неопытности под острые стрелы шеважа. Вместе с тем, вот уже почти три года, как ничего подобного не происходило. Судя по донесениям лазутчиков, шеважа никуда не исчезли. Вероятно, они просто копили силы для новых атак, однако возникшее затишье заметно расхолаживало воинов. Не зря даже Шиган распорядился, чтобы не реже раза в месяц на заставе проводились турниры на звание лучшего стрелка эльгяр. Если в состязаниях принимал участие Граки, основное соперничество разыгрывалось между ним и Хидом. Последние два раза Граки пропускал турниры и безоговорочным победителем выходил Хид. Предполагалось, что в этом месяце Граки выступит и докажет, кто лучший самый меткий лучник.