Межа
* * *
В серых латах, с открытым забралом,
Озарённый рекламной Москвой,
Вдоль вокзалов, базаров и баров
На коне ехал странник чужой.
Конь дрожал, озирая проспекты,
Погружённые в жирную хмарь,
И светильники в каменных клетках
Озаряли пустые дома.
А вокруг веселилась столица
Заходясь в травестийном бреду,
И сквозь смех проступали на лицах
Содроганья попавших в беду.
Вот промчался один бесноватый,
Что торопится всюду успеть,
А вверху втихомолку с плаката
Усмехалась дешёвая смерть.
Здесь влюблённые нежною парой
Присосались друг к другу впритык,
И отчётливо по тротуару
Грязных ног проступали следы.
Лишь один паренёк безбилетный
Всё кричал: «Моё имя никто!..»
Но в метро проползали скелеты
В тёплых куртках и лёгких пальто.
Кто дерзает смеяться сегодня?
Смеет кто притворяться живым?
Гаснет свет, и мгновенья уходят,
И дома превращаются в дым.
Без просвета, без дна, без надежды
И слезами покрылась земля
И погнал коня плетью проезжий
В переулок к руинам Кремля.
* * *
Молодая, искренняя, злая,
С незнакомой резкостью в глазах
Била малолетку у сарая
За неотфильтрованный базар.
За забором веселились дяди,
Милая, кривлялась детвора,
И смешно хихикал кто-то сзади,
Что калитку надо затворять.
Дёрнулась, отпрянула, осела,
Сплюнула, закрыв заплывший глаз.
Девочка из младшей параллели
Становилась взрослой в этот час.
* * *
Три сестры
Повыщерблена кладка голых стен,
Покрыты мхом осклизлые ступени,
Заброшенных тропинок гниль и тлен,
Прокисший пруд в зеленоватой пене,
Остывшие, застывшие костры,
Стволы осин, подёрнутые пылью,
И в сумраке рыдают три сёстры
Корделия, Регана, Гонерилья.
* * *
Даже поутру не хочется спать.
Даже корчи циркачей не смешны.
Даже вороны орут невпопад.
Даже в склепе не найти тишины.
Даже в лифте вместо двери стена.
Даже крика страха шире зевок.
Даже в зеркале чужая спина.
И о мёртвых, как всегда ничего.
* * *
Проснуться, не раскрывши глаз,
Заполнить памяти провалы
И позабыть в последний раз,
Как жизнь хотел начать сначала,
И в одиночестве понять
Сокрытый смысл не так уж мало
Но нету тени у меня,
Когда лежу под одеялом.
* * *
От меня все ждут непонятно всего,
И, желательно, чтобы в галстуке и жилетке.
Я тащусь помаленьку из дня сего
В перспективу, не грезившуюся в малолетстве.
А хочется просто тихо сидеть,
Незаметно развязав шнурки на ботинках
На свете так мало лысых людей,
Когда смотришь в партер из лож Мариинки
* * *
Спектакль разыгран, как по нотам,
И счёт расписан до копейки.
Сегодня ночью гугенотам
Король прислал «варфоломейки».
(*) Идея Софьи Крашенинниковой
* * *
На рассвете тишина.
Листьев нет. Окно замызгано.
Блики в стёклах. Пуст фонарь.
Начинается жизнь сызнова.
Тень уходит со двора.
Почва снизу цвета жирного.
Небо ясно. Шесть утра.
За окном кого-то вырвало.
* * *
Поздно осенью
Дождь на подлость
горазд.
Листьев ржавая
гарь.
Слева, справа
грязь, мразь,
Хлад и глад,
хмарь и тварь.
Злей, обидней,
больней
Грубых градин
толчки.
А из гаджетов
на мне
Лишь часы
да очки.
* * *
Вбит в ночь
кол магаданской телевышки.
С него стекает город в темноту.
Не корчится, не мечется, не дышит,
Застывший липким студнем на лету.
А позже, когда ночь почистит зубы,
Отхаркнув сон в узоры изо льда,
В дыру пустую уползёт на убыль
И новый день, и город Магадан.
* * *
Автобус на восток и чуть на юг
Вниз-вверх по кочкам.
В салоне дым, и Роллинги поют
«Пусть кровоточит».
Хмарь сеет серым снегом за стеклом
И землю старит,
И купол тусклый с маленьким крестом
Затянут гарью.
Ларьков рекламы лезвиями лжи
Мир разрезают.
Так будет всю оставшуюся жизнь.
И до Рязани.
Васильки
* * *
Завершается ночь алым сполохом,
Лист колышет ветерка дерзновение,
Коноплянка птенчика голого
Щебетать учит песню весеннюю.
По лазури акварелью розовой
Над Москвою встаёт утро вешнее,
Изумруды трав пахнут росами,
В храме молятся кагэбэшники.
* * *
Неисчислимы количества
Монстров в кошмарах сна.
Время лепить куличики
Из собственного говна.
В споре родится истина.
Вскоре умрёт она.
* * *
Комары плохие звери
Злобно в воздухе висят.
В руку жалят, в ногу целят
И в подмышку норовят.
Я их ядом, я их матом,
Кулаком по головам.
Крови надо? Крови рады?
Чтоб от крови лопнуть вам!
Только грустная картина
Снова, сызнова, опять:
Против гадов комариных
Бью по телу сам себя
* * *
Подлейте яду в кофе!
Добавьте аромат!
Устав от философий,
Впивайте едкий яд!
Вливайте его в стопки:
Чернеет и горчит!
Том одряхлевший в топку!
Пускай себе чадит!
И за четвёртой кряду
Глотни на посошок!
Подсыпьте в кофе яду!!!
(И рвотный порошок).
* * *
Полоса
За стеной храпят соседи
Три часа.
Ожидается к обеду
Колбаса.
Слесарь заперся в клозетте
И нассал.
Я не в силах даже трети
Описать.
Озимые
Васильки
* * *
Завершается ночь алым сполохом,
Лист колышет ветерка дерзновение,
Коноплянка птенчика голого
Щебетать учит песню весеннюю.
По лазури акварелью розовой
Над Москвою встаёт утро вешнее,
Изумруды трав пахнут росами,
В храме молятся кагэбэшники.
* * *
Неисчислимы количества
Монстров в кошмарах сна.
Время лепить куличики
Из собственного говна.
В споре родится истина.
Вскоре умрёт она.
* * *
Комары плохие звери
Злобно в воздухе висят.
В руку жалят, в ногу целят
И в подмышку норовят.
Я их ядом, я их матом,
Кулаком по головам.
Крови надо? Крови рады?
Чтоб от крови лопнуть вам!
Только грустная картина
Снова, сызнова, опять:
Против гадов комариных
Бью по телу сам себя
* * *
Подлейте яду в кофе!
Добавьте аромат!
Устав от философий,
Впивайте едкий яд!
Вливайте его в стопки:
Чернеет и горчит!
Том одряхлевший в топку!
Пускай себе чадит!
И за четвёртой кряду
Глотни на посошок!
Подсыпьте в кофе яду!!!
(И рвотный порошок).
* * *
Полоса
За стеной храпят соседи
Три часа.
Ожидается к обеду
Колбаса.
Слесарь заперся в клозетте
И нассал.
Я не в силах даже трети
Описать.
Озимые
* * *
Прикрою мир подушкою из ваты,
Но лезет в сон чужая болтовня:
Покуривая, доктор бородатый,
Рассказывает были про меня.
И хочется до нового рассказца
Покинуть в сновидении кровать,
Проснуться, отдышаться, причесаться
И смайлик на лице нарисовать.
* * *
За стеклом злой ветер немой
Пригибает кусты и давит,
Одинокий, как ля-бемоль,
Что молчит во второй октаве.
Мир вибрирует на волоске,
На деревьях внизу лица нет.
Чистовымытый стеклопакет
Глух и звуконепроницаем.
Плети веток воздух секут
Под беззвучные завыванья.
Предпоследние пять секунд
С наслаждением забываю.
Сбросить тяжесть и выйти вон,
Когда звуков на свете столько!
И во двор посыплется звон
Разлетающихся осколков.
* * *
Со сцены визг
оголённых девиц,
Трущихся у столов.
В перечне действующих лиц
Ты персонаж без слов.
Портьерой прикрыт претендент на трон,
Текст забывший герой
Если не знаешь ты,
кто король,
Может,
ты сам король?
* * *
Снег на подоконнике, по окну узоры,
На столе раскрытая в клеточку тетрадь.
Дискотека в школе, брат придёт не скоро,
Если младшеклассницы станут приставать.
Нет печали в сердце, только это свято:
С юности протянутая тоненькая нить.
Хочется вернуться в семьдесят девятый
И урок ботаники снова пропустить.
* * *
Солнце слепит окна хрущёвок,
Продираемых поутру.
Заплатить я готов по счёту,
Вот проценты не соберу.
Пусть кажусь откровенным я вам,
Но не знаете одного:
Я люблю притворяться пьяным
И не помнящим ничего.
А потом наступает утра
Отстоявший очередь клон.
Воздух кончился. Солнце смутно.
Встаньте прямо. Протрите окно.
* * *
Мой отец как-то спать
Лёг в гостях на балкон.
Комары до утра
Изводили его.
А наутро стрижи.
Рассекая рассвет,
Замелькали в тиши,
Закрутив карусель.
Жди ты или не жди,
Будь готов не готов,
Прилетят стрижи
И сожрут комаров.
Из книги «СЛУЧАЙНЫЕ СТИХИ» (2016)
* * *
Сахарный самогон
Из сахара напиток
Забыт давным давно.
Он был пьяней, чем водка
И чем одеколон.
Варили в аппаратах
И пили от души
Малютки и старушки
И зрелые мужи.
Пришел генсек речистый,
Не близкий алкашам,
Погнал он выпивохов
Из кабаков к домам.
В квартирах коммунальных,
На кафельном полу
Лежал живой на полу-
Живом, стар на малу.
Лето в стране настало,
И сахара вагон,
Но некому готовить
Горький самогон.
Лечебницы открыты,
Законы как велят,
И самогоновары
По вытрезвителям.
Генсек по граду едет
Полней ситра налей!
А рядом едут в «чайках»
Те, кто других трезвей.
Генсек глядит угрюмо:
«Опять в краю родном
Есть сахарная свёкла,
А где же самогон?!»
Инструктора райкома
Приметили в кустах
Последних алконавтов,
Стоящих на ногах.
Вышли они, шатаясь,
На милю разило аж
Пятнадцатилетний пьяница
И старый опухший алкаш.
К стенам кремлёвским красным
Привёл их чей-то пинок,
Но ни один из пропойцев
Лыка вязать не мог.
Генсек на мавзолее
Сидел, трезв и горяч,
А вяленькие люди
Стояли окарачь.
Гневно генсек промолвил:
«Снимем про вас «Фитиль»,
Не скажете если, бухарики,