Российский колокол 7-8 2020 - Коллектив авторов 4 стр.

Январь мой слякотный, озябший, мокрый,
Снег то придёт, то утечёт опять,
И стылый ветер дребезжит по окнам,
То плюс, то минус  как тут не устать!
А город дышит: смогом с облаками,
Пролитым маслом, солью на ногах.
А город слышит камнем. И веками
Мечтает замком стать на облаках.
Живущие его не замечают.
Ушедшие кивают: «Се ля ви!»
И город опускается, дичает,
Асфальтом улиц просит о любви.
Вот почему асфальт наш полон трещин!
И каждый вечер я в душе молю,
Молю мужчин, но больше даже женщин:
Скажите городу: «И я тебя люблю»

Я хочу научиться любить этот город
Через слякоть и вой сквозняков,
Чтобы город служил мне надёжной опорой,
Даже если набью синяков.

Даже если заплачу, в углах потеряюсь,
Он зажёг бы мне все фонари,
Вывел ближе к метро и сказал: «Извиняюсь!
Вот, кондитерской слёзы утри».

Чтобы город меня принимал в лоно улиц,
Принимал всю, такую как есть.
Чтобы вдохам, с его атмосферой целуясь,
Он шептал: «Как я рад, что ты здесь».

Мне по сердцу пришлась бы такая взаимность,
Ведь для этого мы рождены 
Научиться менять просто гостеприимность
На уют к тем, в кого влюблены.

Бывают люди как осколки:
Без боли рядом не пройдёшь,
Слова их резки, чувства колки,
А в жестах дрожь.
Обрежут взглядом, не заметив,
Лицо бесстрастное на вид
Внутри же плачут, словно дети,
Почти навзрыд.

И ты Бывает, шутишь жёстко,
Обидно. Впрочем, не виню:
Когда твоя душа из воска,
Не стоит подходить к огню.
Огонь дробится в острых гранях,
Их есть возможность опалить
И вероятность то, что ранит,
Обратно воедино слить

Её называют жестокой, слепой и грязной,
Суют её в клетки, загоны, засовы, тиски.
Её заставляют мучиться от тоски
И признают ненужной и несуразной.

Её проверяют на истинность и ГМО,
Ей то стелют в хоромах, а то на нарах.
Ей выжигают номер порядковый или клеймо,
Ей то кричат  малолетка, то  перестарок.

Она же молча сносит любую боль,
Любой каприз, причуду, порок и фетиш,
Покорно следуя след в след за тобой,
Пока наконец ты её заметишь.

Но стоит остаться с ней один на один,
Сплетни и слухи уже ничего не стоят:
Ты ей и раб, и равный, и господин,
Шепчешь в слезах имя её святое:
Любовь

Ночь. Снова два. В башне многоэтажной,
Словно в гнезде, где полёт только вниз,
Лбом опираюсь о взгляд эпатажный
В жалящих стрелах чёрных ресниц.
Город несётся током по венам,
Красным потоком машин, стоп-огней.
Хочется чувственно, о сокровенном,
Петь и играть о любви и на ней
Но я молчу, вновь в плену поцелуя.
Лечь и истечь бессловесной мольбой:
Будь, огради, защити, я ревную
К дому, где ты остаёшься собой.
Руки твои могут только присниться,
Пальцы ласкают экран, а не плоть 
Там, по ту сторону, Бог многолицый,
Там  твоя сущность. Не перебороть.
Не одолеть. Ни молитва, ни свечи
Яд поцелуев день ото дня
С каждым мгновеньем всё больше калечит
И забирает всё больше меня.

Я прошлась по мирам. Все земные миры,
Ввысь и вверх, там, где дэвы и боги,
Вниз, где демоны. Не осталось дыры,
Где бы я не обила пороги.
Я искала тебя. Среди тысячи лиц,
Среди крыльев, фигур, силуэтов,
Среди запахов амбры и пения птиц,
Как шальная кричала: «Где ты?»
Я так долго в пути. Через круг, за зимой,
Вдаль брела в тишине предрешённой.
И теперь я вернулась обратно домой 
Одинокой и опустошённой.
Все, кого повстречала в сиянии дня,
Все, кто встретил меня в цвете ночи,
Все одним лишь вопросом пытали меня:
«И кого же найти ты хочешь?»
Я смотрела на них, отвечая: «Того,
Кто как я. Мы разбились на части.
Я в одном из миров потеряла его.
С ним  себя. И единство. И счастье».
В их глазах отзывалось: «Ей не найти.
Воплощённым лишь можно присниться».
Вслух они говорили: «Удачи в пути.
Это трудно  обратно слиться».
Годы поисков шли, но была я сильней
И искала настырней, чем прежде:
На земле, под землёй, под водой и над ней
Но теперь потеряла надежду.
Почему тебя нет? Как же так: тебя нет?
Я прошла все миры шаг за шагом.
И в какой-то момент словно вспышка  ответ:
Кто обрёл себя, станет магом.
И пока я искала, страдая, любя,
Примеряла чужие лекала,
В отражении глаз обретала себя.
Ту, которую так искала.

Небо плачет, а сердцу отрадно 
Смыт грозою последний обман:
Над ажурной стеной виноградной
Свесил клочья озёрный туман,
Вдоль дорожек упрямой протокой
Уплывают цветочные сны,
Друг на друга глядят с поволокой
Две открытые ветру сосны
Почему мне так радостны эти
Хороводы рябин над ручьём?
Кувыркаются листья, как дети
За тугим непослушным мячом.
Так под вечер среди разговора
Вдруг захочется дверь распахнуть
И с промокшего вдрызг косогора
За мятежной листвой упорхнуть.
Так зачем же мне эти оковы?
Я из воздуха весь, из зари,
Только маюсь в толпе бестолково
С неуместным мерцаньем внутри.

Бережно развернуть, обнять, не ронять, не бить,
Не нагревать, не мочить, ставить на ровную плоскость,
Вечером прикрывать, утром давать попить,
В полдень позволить выпустить пару отростков
Приторно? Бесовщинки бы? Вспомним способ второй:
Резать, крушить до последнего позвонка и зуба,
Сильно трясти, топить, сажать в каземат сырой,
Воздух выкачивать вон из стеклянного куба 
Что же в остатке выжмешь? Чью-то хрупкую жизнь.
Тенишевка, вернисажи, колбы, библиотека,
Амфитеатр, балюстрады, мрамор и витражи 
Жизнь реалиста-еврея начала бурного века.
Вот он как тень скользит, не тронь его, расступись,
Маленький чистокровка, без примесей и оттенков,
Улицу в честь такого не назовут, разве только тупик,
Короткий, как коридор в ЧК  сорок шагов и стенка.
Первый способ к тому же сбои даёт, увы:
Множатся казнокрады и любители халявной халвы,
Сквозь безымянную ночь в пролёты холодной Москвы
Несут их железные кони куда-то от знака до знака
Набережной Ахматовой, площадью Пастернака.
А вот на этой улочке ни выезда нет, ни въезда,
Словно её проектировал какой-то бездарь.
По ней хорошо гулять под дождём туда и обратно 
Тихо, безлюдно, бесцельно и совершенно бесплатно.

Полдень. В цилиндрах поношенных клерки снуют старательно.
Хлюпая стёртой калошею, Диккенс спешит к издателям,
Темза, в флажки разодетая, гнётся под канатоходцами,
Цирк завлекает атлетами, гарпиями и уродцами,
Колокол в Блумсбери цокает, в такт мерно сыплет мельница,
Кровь, поднимаясь над стоками, у скотобойни пенится,
В окнах над лавками модными тени портних надрывисты,
Диккенс глазами холодными ищет знакомую вывеску.
Там, в кабинете, напичканном стопками густо исписанными,
Ждут продолжения Пиквика два джентльмена с залысинами.
Что за герой сомнительный, из-за кого стал фатумом
Тот разговор решительный автора с иллюстратором?
Сеймур в саду стреляется, проку не видя в будущем,
Диккенс в неведенье мается: Пиквик, ты  чудо иль чудище?
Смех в типографии (сплетни ли?), рады мальчишки-рассыльные,
Книжки роняя на лестницы и мостовые пыльные,
Сходит на головы бедные с горних высот разверзнутых
То ли манна небесная, то ли пепел отвергнутых 
Диккенс порвал с повседневностью, ходит франтом надушенным,
Юмор  спасенье от ревности, алчности и бездушия.

Закат погружает весь мир в душноватый вельвет,
За дальним кордоном сверкает слепое предгрозье,
Прикроешь глаза  и сирень потеряет свой цвет,
Откроешь  опять салютуют лиловые гроздья.
Пока ты не спишь, ты как будто от бурь защищен,
Лежишь под покровом бездонного лунного свода,
В окне млечный сумрак зарницами перекрещён,
Их блики вкруг люстры вихрятся клубком хоровода.
Ход жизни вращением этим застигнут врасплох 
Сорвалось с цепей всё, что стыло на вечном приколе,
И мир, что от вспышек разрядов ослеп и оглох,
Из клетки дневной улизнув, развернулся на воле.
Не пол подо мной, а всходящая лесом трава,
Не рамки на стенах, а жалом разящие клумбы.
Гляди-ка, в углу будто мальчик с глазищами льва 
Он шкаф перепутал впотьмах с прикроватною тумбой.
Да это же я! Заблудился в превратностях сна,
Меня увлекают в пучину кораллов изгибы,
И эта рука как всегда что-то знает она,
О чём догадаться вначале мы вряд ли могли бы.
Я крался к часам, я почти дотянулся до них,
Пока они, стрелки сложив, как крыла вилохвостки,
К портрету прижались, забыв в этих играх ночных
О тике и таке и скрипе почтовой повозки.
Все краски погасли, наевшись служить колдовству,
Их истинный смысл  лицедейство в картонных чертогах,
Едва ли замечен, спешу завернуться в листву
И там навсегда позабыть о счетах и итогах.
Задуты все свечи  в том мире не знают свечей,
Там щупают лица, когда шелестят о погоде,
Беззвучно мыча, забывают обрывки речей,
Из небытия возрождаясь в бесплотной зиготе.
Прогнать этот морок, пока не привыкли глаза,
Иначе их выест летящая с облака пудра,
На траверзе гаснет в последних поклонах гроза
Скорей приходи, долгожданное бледное утро!