В один из дней Пауль записал в своём дневнике: «Христианство не смесь иудаизма с язычеством, а более еврейская религия, чем иудаизм. Именно в христианстве идея Древа Жизни, в противоположность идее Древа Познания добра и зла, доведена до своего предела. И не имеет никакого значения, что книги Нового Завета дошли до нас лишь по-гречески. Ведь и слово синагога греческого происхождения, и это никого не смущает. Важно то, что само устремление христианства абсолютно противоположно дискурсивному познанию мира, привнесённому язычеством в жизнь всего человечества, а начиная с эпохи Просвещения, даже в дотоле замкнутую жизнь еврейских общин. Грехопадением Адама была дана человеку именно попытка рационального познания, вместо дарованного ему Творцом Древа жизни. Всё было человеку дано. И человек отверг это Всё».
Глава четвёртая, в которой Лаборатория Воссоздания Памяти профессора Замятина преобразуется в Транснациональную компанию по производству и доставке персональных корреляторов Шмуэль со штаб-квартирой во Фрейбурге
В связи с новыми целями и задачами Лаборатория Воссоздания Памяти профессора Замятина в короткий срок была преобразована в Транснациональную компанию по производству и доставке персональных корреляторов, со штаб-квартирой во Фрейбурге. При этом Клиника продолжала работать, но теперь исключительно на безвозмездной основе. Как и прежде, было запрещено делить пациентов на «более важных» и «менее важных», в Клинику нельзя было попасть ни «по знакомству», ни по «социальному статусу», а исключительно по медицинским показаниям.
Работа в компании шла полным ходом. В течение нескольких месяцев была создана первая действующая модель персонального коррелятора, которую Пауль Грегер предложил назвать «Шмуэль», что на древнееврейском языке означает «Услышал Господь». Ведь на самом деле прибор был создан не на основе рационального анализа, а буквально вымолен у Бога, который услышал молитвы его изобретателей и конструкторов.
В свою очередь профессор Замятин предложил ввести в Клинике и в Лаборатории Памяти, в качестве рабочего, русский язык. Он не был филологом, но отлично понимал огромное значение языков для науки вообще и для медицины в частности. Замятин давно размышлял об особенном свойстве русского языка «выражать невыразимое», но ни с кем не говорил об этом, чтобы не быть обвинённым в ностальгическом пристрастии ко всему русскому, объясняемом его происхождением.
Прочитав статью Виктора Кудрина «Голограмма памяти и классическая филология» («Академия Тринитаризма», М., Эл 776567, публ.25555, 04.07.2019): http://www.trinitas.ru/rus/doc/0016/001g/00164080.htm, он до конца осознал, что свойство русского языка «выражать невыразимое», это объективная реальность, а не иллюзия, вызванная ностальгией.
В разговоре с Паулем о природе языков профессор Замятин так выразил своё мнение по этому поводу:
Я прочитал статью Кудрина, и меня не покидает мысль, что нужно ввести изучение русского языка в нашей компании. Русский язык сохранил синтетический строй, утраченный новоевропейскими языками. На нём можно выразить то, что невозможно ни на одном другом.
Интуиция подсказывала Паулю, что Замятин прав.
Я полностью с Вами согласен, профессор.
Я рад, что Вы приняли моё предложение. А Илоне передайте, что без её помощи нам не обойтись. В свою очередь я обещаю, что при внедрении русского языка в жизнь Компании, изучение его сотрудниками будет всячески поощряться.
Через неделю под руководством профессора Замятина и Пауля Грегера во Фрейбурге начались первые удачные опыты по воссозданию памяти пациентов. Среди испытуемых были люди разных возрастов и национальностей, служащие и обслуживающий персонал, здоровые и больные, имеющие проблемы с памятью и не имеющие.
В первый день после совещания, получив памятки с вопросами, работники Компании разошлись по указанным помещениям. Опрос состоял из нескольких блоков вопросов, объединённых единой мыслью. Пауль уже месяц назад избрал для опытов кандидатуру пожилой женщины, которая заинтересовала его своей родословной. Она была российской немкой. Он знал о ней из рассказов жены. Сам организовал переход женщины из Неврологической клиники в Клинику профессора Замятина.
Стук в дверь прервал мысли Пауля. В сопровождении медицинской сестры в комнату вошла женщина. Не обращая внимания на медсестру, Пауль жестом предложил испытуемой занять место напротив себя в удобном кресле, расположенном напротив стола с висевшим над ним экраном. Тишина, царившая в комнате, не смутила женщину. Молодого человека, стоящего посреди комнаты, она, по-видимому, где-то и когда-то встречала, поэтому лишь вскользь взглянула на него и отошла к дальней стене, на которой висели картины. В дальнем углу комнаты стоял мольберт, а рядом с ним, на небольшом столике, лежали краски, кисти, цветные мелки. Женщина с интересом разглядывала предметы, находящиеся на столе. Потом подошла ближе, взяла кисть, обмакнула её в серебряную краску, как будто специально приготовленную для неё, и начала расписывать на полотне сугробы снега около крыльца, сосульки, висящие под козырьком у входной двери, узоры на окне. На глазах у Пауля создавалась пейзажная зарисовка. Неожиданно женщина, отбросив кисть, упала на диван и завыла. Через несколько минут вой прекратился так же внезапно, как и начался. Она встала, медленно подошла к Паулю, взяла его за руку, усадила в кресло и запела. Пауль знал, что пациентку зовут Идой Глайзер. Её глаза пронзали его насквозь. Она прервала пение и вдруг громко заговорила на старинном, знакомом Паулю от матери, немецком диалекте. Через несколько минут она уже рисовала на листке бумаги, в перерывах поглядывая на Пауля. Потом заплакала. Схватила его за руку, о чём-то непонятном просила, возбуждаясь всё больше и больше. Блеск в глазах делал её ещё более загадочной и непредсказуемой.
Неожиданно для обоих прозвенел звонок. Это означало, что редактирование изображения на экране коррелятора завершилось, ключ к Сокровищнице Памяти сформирован. Пауль предложил женщине стакан апельсинового сока. Та, смущенно улыбаясь, опустила глаза, но стакан взяла, отпила несколько глотков и поставила на край стола. В это время в дверь постучали. Вошла медсестра. Пауль протянул Иде руку в знак прощания. Она слабо пожала её, потом на минутку прижалась к ней лицом и со словами «Lieber Vater/ Дорогой отец» выбежала из комнаты.
«Да, пожалуй, опыт прошёл удачно, подумал Пауль, ещё не совсем придя в себя от только что пережитого и разглядывая изображения на экране. Коррелятор проявил себя на практике. Будучи настроенным на душу этой удивительной женщины, он запечатлел обуревающие ею чувства, мгновенно выдав результат обследования в виде изображения и звуковых волн. Опыты продолжу завтра. Да, теория без практики, это отсутствие жизни, проявляющейся в эмоциях, реакциях организма, состояниях. Я поражён и восхищён всем, что увидел и испытал сегодня. Какие уж тут памятки с вопросами!»
История Иды Глайзер
На следующий день Пауль продолжил эксперимент по изучению прошлого Иды Глайзер. До перевода её в Клинику Замятина, ему было только известно, что она приехала в Германию из Казахстана в 1992-ом году. Во время обследования выяснилось, что женщина родилась в 1938-ом году в одном из немецких сёл Поволжья. Оттуда её родители были высланы в годы Второй мировой войны за принадлежность к немецкой национальности в казахстанские степи. Мать и отец девочки были добрыми работящими людьми. Ида была старшей из восьми братьев и сестёр. Семилетней, она встретила конец войны. Девчонкой, пришлось по-взрослому трудиться в поле и на ферме, помогать матери по домашнему хозяйству и в воспитании братьев и сестёр. Положение семьи в последующие годы тоже не изменилось. В двадцать лет Ида вышла замуж по любви за человека немецкой национальности, спокойного и трудолюбивого, строгого и любящего порядок. Вскоре на свет появилась дочь. Ещё через год родила Ида мужу сына. С этого момента у неё начались проблемы с психикой. Галлюцинации не покидали её с первого дня проявления болезни. Воображение рисовало страшные картины умерших, но продолжающих мучиться родственников. Когда сыну исполнился один годик, женщину определили на стационарное лечение в психиатрическую больницу, где она провела в общей сложности тридцать лет. Муж умер в начале восьмидесятых годов от сердечной недостаточности.
В начале девяностых годов дети Иды Глайзер с семьями, вместе с ней переселились в Германию, на историческую родину. Состояние здоровья матери не давало возможность оставить её в домашней обстановке. После оформления необходимых документов, она нашла новый дом в Неврологической клинике. Там проявился природный дар женщины. Она прекрасно рисует. Её пейзажи и натюрморты радуют глаз манерой письма и яркими красками. Трагедия женщины в том, что она постоянно слышит голоса умерших родственников. Воображение рисует страшные картины. Она разговаривает с теми, кого нет в живых. Чаще всего слышит голоса отца, матери и свекра. Женщина точно знает, что отец находится на чердаке наверху, а мать лежит в соседней комнате. Пациентка постоянно пишет письма на русском языке. В них разворачиваются страшные картины трагедий, которые она вновь и вновь переживает. Женщину мучит мысль, что её сестру закопали живую, что надо освободить, спасти. Боль доставляют ей и большие чёрные птицы, которые пытаются выклевать глаза.
В какой-то момент разговора женщина внезапно вскочила с кресла, схватила Пауля за руку и потянула за собой к двери.
Волки. Спаси меня. Я боюсь! животный страх перекосил её лицо. Глаза потемнели. Руки тряслись. Страшный крик огласил комнату.
В дверь постучали. Медсестра, не дожидаясь разрешения войти, вбежала в комнату.
Что случилось? Что с тобой, моя хорошая? Пойдём домой.
Мама, я боюсь, спаси!
Ида Глайзер с силой потянула медсестру к дверям, и они скрылись из виду в коридорах клиники. Пауль закрыл за ними дверь и вздохнул полной грудью. Изображения на экране коррелятора говорили сами за себя. «Как же помочь Вам, милая? Не зря говорят, что Бог даёт человеку лишь столько, сколько он сможет вынести».
На следующий день, подъехав к Клинике, Пауль поставил машину, как всегда, на стоянке. Солнечный день поднимал настроение. Он шёл по парку, наслаждаясь свежим воздухом. Шорох листвы под ногами напоминал о чём-то знакомом, но забытом в повседневной суете и однообразии быстро пролетающих лет. «Ведь это листопад. Запах листьев платана в эту пору ни с чем не сравним. В нём всё: и радость от счастливых мгновений молодости, и горечь от расставаний с любимыми людьми. Улица платанов, на которой я провёл большую часть жизни, всегда будит во мне лучшие воспоминания. Ну, вот, я уже начал думать, как философ или старик. Вроде, рановато».