Курманаевка моего детства вспоминается мне почему-то летней. И все эти воспоминания связаны с нашими дворовыми играми. Я жил как раз в одном из таких двухэтажных многоквартирных домов. В доме было четыре подъезда, в каждом по шесть квартир с лоджиями, плюс ещё подвал. Этот подвал со множеством тёмных закоулков можно было пройти из одного конца дома в другой, если, конечно, хватало смелости. Нас, детей, во дворе было много, самых разных возрастов, и всё лето мы проводили в играх. Эти игры носили характер каких-то эпидемий, которые охватывали весь двор, продолжались недели две-три, затем сменялись новой игрой. Мы играли то в войну, то обливали друг друга из брызгалок, то строили песочные города, то вдруг весь двор пересаживался на велосипеды. Но иногда случались непонятные периоды затишья, когда двор по нескольку дней стоял пустым. Тогда мы с братом сидели дома, родители были на работе, но мы сами умели находить себе интересные занятия. Мы рисовали, строили шалаши из одеял и стульев, играли в солдатиков или что-нибудь собирали из конструктора. Но ярче всего мне вспоминаются наши морские сражения.
Это был морской бой не на бумаге, а на воде, с самым настоящим огнестрельным оружием. Сначала мы мастерили корабли. Мы брали шесть коробков спичек, шпульку с нитками, лист бумаги, вооружались ножницами, клеем и приступали к делу. Мы высыпали спички и склеивали пустые коробки по три вместе. Получались два корпуса будущих фрегатов. Часть спичек мы очищали от серы и при помощи ниток связывали из них мачты. Из бумаги вырезали паруса, прикрепляли их к мачтам, а те устанавливали на палубах кораблей, при помощи всё тех же ниток. Причём, их мы старались вязать побольше, для придания повышенной горючести нашим моделям. С этой же целью на кораблях, в разных местах, мы раскладывали кусочки ваты. Теперь нужно было к грот-мачтам присоединить по флагу. Обычно, один фрегат мы делали пиратским, увенчав его мачту «Весёлым Роджером», а второй английским. После этого оставалось сделать, пожалуй, самое главное пушки. У нас были игрушечные револьверы, которые стреляли пластмассовыми полыми пульками. Револьверы сломались, а пульки идеально подошли для изготовления корабельных пушек. Раскалённым на огне шилом в казённой части такой пушки мы делали маленькое отверстие для запала, затем набивали пушку серой от спичек и вкладывали внутрь по два снаряда головки всё тех же спичек с небольшим отрезком деревянной части. Таким образом мы изготовляли шесть пушек по три на каждый корабль, и при помощи пластилина укрепляли их на палубах. Итак, фрегаты были готовы, на их изготовление и снаряжение у нас уходило часа два. Наступало время морского сражения.
Наполнив ванну, мы спускали корабли на воду. Их мы направляли навстречу друг другу, и когда фрегаты равнялись, по очереди подносили горящую спичку к пушке на своём корабле. Происходил дымный выстрел. Часто он оказывался неудачным: снаряды давали то перелёт, то недолёт и с шипением гасли в воде, либо падали на пустую палубу вражеского корабля, где не было ни ваты, ни ниток, так что результатом их воздействия оставалось лишь обугленное пятнышко на поверхности коробка. Иногда снаряды попадали на ванты какой-нибудь мачты и сжигали их. Однако от этого мачта не падала, потому что она была ещё и воткнута в коробок. Наиболее разрушительными были те выстрелы, когда снаряды попадали в кусочки ваты. Начинался пожар, который часто перекидывался на нижние паруса. Но так как бумага была слишком плотной, все паруса не сгорали. Самое же страшное происходило тогда, когда пожар занимался на палубе корабля. Образовывалась пробоина, края которой продолжали тлеть, и фрегат начинало заливать водой. Изредка случалось, что при выстреле взрывалась сама пушка, в которой было слишком много заряда. Так что к концу сражения фрегаты, часто, имели довольно жалкий вид, а иногда даже тонули под тяжестью пластилина. Тогда мы мой брат радостно, а я грустно наблюдали за гибелью корабля. Да, весёлая была пора.
Мои школьные годы пришлись ещё на советское время. Как и все тогда, сначала я был октябрёнком, потом пионером, вот только в комсомол вступить уже не успел. Помню, наша школьная пионерская организация носила имя Павлика Морозова. В восьмом или девятом классе я ходил в драматический кружок, и мы под руководством нашей учительницы литературы Иды Львовны Комковой поставили про Павлика пьесу, которую и сыграли перед всей школой. Я исполнял главную роль. Это была единственная сыгранная роль в моей жизни, и, может быть, поэтому я так бережно относился в последующем к моему герою и очень злился, когда вскоре Павлика Морозова стали хаять все, кому не лень.
Мои школьные годы пришлись ещё на советское время. Как и все тогда, сначала я был октябрёнком, потом пионером, вот только в комсомол вступить уже не успел. Помню, наша школьная пионерская организация носила имя Павлика Морозова. В восьмом или девятом классе я ходил в драматический кружок, и мы под руководством нашей учительницы литературы Иды Львовны Комковой поставили про Павлика пьесу, которую и сыграли перед всей школой. Я исполнял главную роль. Это была единственная сыгранная роль в моей жизни, и, может быть, поэтому я так бережно относился в последующем к моему герою и очень злился, когда вскоре Павлика Морозова стали хаять все, кому не лень.
Запомнились мне сборы дружины, запомнилась пионерская комната с её красными знамёнами, горнами и барабанами, но самые яркие воспоминания у меня остались о ноябрьских демонстрациях, когда вся школа вместе с другими организациями стройной колонной, украшенной флагами, транспарантами, воздушными шариками и бумажными цветами, шествовала вокруг поселковой площади и затем выстраивалась перед памятником Ленину для митинга. И пусть я не был сознательным пионером, пусть мне было всё равно, что говорили на митинге и что было написано на транспарантах, а главная радость для меня состояла в том, чтобы проколоть как можно больше шариков и потом хвалиться этим перед своими одноклассниками пусть всё это было так, но я знаю точно, что все эти сборы дружины, вся эта обстановка пионерской комнаты, все эти демонстрации, лозунги и речи не были напрасными, не прошли для меня даром, они оставили во мне свой след, и я нисколько не осуждаю того времени. И не только потому, что это была страна моего детства и моей юности. Нет. Я не осуждаю то время и после того, как узнал его историю, закончив исторический факультет Оренбургского педагогического института.
2
Хорошо помню, как начиналась моя студенческая жизнь. В последний день августа 1992 года отец привёз меня в Оренбург. Четыре часа езды на машине, потом бесконечное оформление каких-то документов, заселение в общагу нас окончательно вымотали. Наконец всё было улажено, и отец уехал домой, оставив меня один на один с незнакомым мне городом. Как мне было тогда плохо, каким я был уставшим даже трудно себе представить.
Общежитие находилось на проспекте Победы, рядом с центральным рынком и универмагом «Восход». Поселился я в комнате 33, вдвоём с пятикурсником спокойным парнем по имени Ярослав. Чтобы как-то скоротать время до вечера, мой сосед по комнате предложил сходить в кино. Я согласился. В кинотеатре меня окончательно разморило, глаза слипались, мысли путались. Из всего фильма, который назывался «Аллигатор», я только запомнил, что какой-то здоровый крокодил ползал в стоках канализации и всё время кого-то жрал. Что и говорить, подходящее было начало для моей новой жизни.
В общежитие мы возвращались в полупустом троллейбусе. Начинало уже темнеть, и Оренбург зажёгся своими ночными огнями. Но день на этом не закончился. В общаге к нам в комнату ввалились знакомые Ярослава. Начались какие-то дикие рассказы на тему «как я провёл летние каникулы». Помню, один высокий и худой парень, которому можно было дать лет под сорок, и который учился в институте с перерывами уже, наверное, лет десять, всё хвалился, как он у себя дома трахнул двух соседок, причём, что его особенно радовало, обе были замужние. Другой, невысокий и полный парень, уголовной наружности, кажется, и не студент вовсе, или бывший студент, рассказал нам, как он на одной автобусной остановке кому-то отрезал кончик носа. В общем, только часам к трём ночи нам с Ярославом удалось избавиться от наших назойливых гостей, и на следующее утро мы чуть было не проспали. В институте на первой лекции внушительного вида профессор рассказывал нашему первому курсу о важности изучения истории, а во время перерыва возле самого деканата какие-то третьекурсники отобрали у меня сто рублей. Так я стал студентом.
Ярослав должен был уезжать на практику и посоветовал мне переселиться к своим, чтобы не быть одному. Что я и сделал. Я перенёс свои вещи в пятую комнату, где жили мои однокурсники Ермек Кангереев и Диман Крючков. Как тут же выяснилось, они тоже были из Курманаевского района, и мы скоро стали друзьями. Однако в общежитии я прожил только два месяца и съехал на квартиру. Диман с Ермеком продержались немного дольше, но после Нового года тоже нашли себе хату, в том же районе, где жил и я. Это был Красный городок северо-западная окраина Оренбурга, частный сектор, посередине которого находился заросший парк с огромным Домом культуры, парадный вход в который украшали квадратные колонны. За три года, что я прожил в Красном городке, я ни разу не видел, чтобы этот Дом культуры был открыт и там проводились какие-то мероприятия.