Он начал уставать. К городу, где творился какой-то беспредел, он уже привык, ничто его здесь уже не удивляло. Становилось скучно. Казалось, что его никто здесь не хотел замечать. Он решил чего-нибудь выпить и свалить из города.
К бару он подъехал как раз в тот момент, когда снова убили парня с длинными волосами, одетого в кожаную куртку. Он остановил машину, но двигатель глушить не стал. Дождь по-прежнему барабанил по крыше, дворники со скрежетом освобождали переднее ветровое стекло от струек воды, звучала лёгкая ритмичная музыка. Всё это окунуло его в мягкий покой. На фоне светящихся окон бара снова происходила потасовка, оттуда до него доносились крики людей. Но в какой-то момент картина изменилась. От толпы отделились несколько тёмных фигур, у одной из которых в руке он заметил пистолет, и двинулись к его машине. Крики стали громче, он уже мог разобрать несколько слов: «Твою мать! Сука! Я тебе сейчас мозги вышибу!» О, чёрт! Он резко рванул машину. Сзади раздались выстрелы. Только через несколько кварталов, когда бар остался далеко позади, он заметил на ветровом стекле две пробоины от пуль. Значит на этот раз его всё-таки задели. Всё, пора сматываться из этого города.
Но удача покинула его. Он сам это почему-то почувствовал. Наверное, потому, что удача и усталость вещи несовместимые. Да, он страшно устал. На одном из поворотов он, видно, не рассчитал скорость, или даже не хотел её рассчитывать. Его машину сильно занесло и ударило о какой-то одиноко припаркованный автомобиль. Всё как бы замерло. Снова звучала лёгкая ритмичная музыка, о верх машины барабанил дождь; снова он оказался перед баром, где творился какой-то беспредел. Однако он заметил и перемены. Не было слышно сердитого урчания заглохшего двигателя и скрежета неподвижно застывших дворников. Сквозь водянистую муть, покрывшую переднее ветровое стекло, он уловил уже знакомое движение. От кучки людей у бара отделились несколько тёмных фигур и двинулись к нему. Он не стал ждать, когда они подойдут, открыл дверцу и спокойно вышел из машины. Он слишком устал, чтобы не быть спокойным. Ему было уже всё равно.
Первое, что он заметил, выйдя из автомобиля, была абсолютная тишина. Звучание лёгкой ритмичной музыки вдруг прекратилось. Он даже замер от изумления. Но через несколько секунд звуки стали возвращаться. Послышалась новая музыка, сначала тихо, затем всё громче и громче. Она напоминала шум прибоя: волны то накатывались на берег, то медленно отступали. Это ему понравилось. В следующий миг до него долетели крики приближающихся людей, он снова разобрал слова: «Твою мать! Сука! Я тебе сейчас мозги вышибу!» Раздалось несколько выстрелов. Выйдя из оцепенения, он двинулся к углу дома, сначала шагом, нащупывая в кармане пистолет, о существовании которого до последнего времени даже не подозревал, затем бегом. Завернув за угол, он оказался на тёмной пустынной улице. Здесь он остановился. Ему вдруг захотелось пострелять. На фоне светящихся окон бара чётко вырисовывались тёмные силуэты его преследователей. Он сделал несколько прицельных выстрелов, испытывая от этого удовольствие. Одна фигура упала.
Он решил бежать и побежал. Даже сильно уставший человек иногда совершает разумные поступки. Он бежал, из-за спины до него долетали крики людей, хлопки выстрелов. Он сам несколько раз останавливался, оборачивался и стрелял куда-то в темноту, затем снова бежал. Он бежал до тех пор, пока звуки погони, становившееся всё глуше и глуше, не прекратились совсем. Значит оторвался. Он пошёл шагом.
По-прежнему была ночь, лил дождь, волны то набегали на берег, то медленно отступали. Тёмная улица оставалась совершенно пустынной, он не встретил ни одного прохожего, мимо него не проехала ни одна машина, лишь изредка в подворотнях, среди нагромождения мусорных баков, шныряли огромные крысы со светящимися красными глазками. Одну такую крысу он даже пристрелил от нечего делать. Ему уже надоело идти, улица казалась бесконечной, да и куда идти, зачем? Снова навалилась страшная усталость, кроме этой усталости он больше уже ничего не чувствовал. Он остановился.
Неизвестно, сколько прошло так времени, когда он услышал шуршание шин о мокрый асфальт. Приближался автомобиль. Он обернулся только тогда, когда машина была уже совсем рядом. Он заметил в открытом окне боковой дверцы тёмный овал лица и руку с пистолетом. Он не успел ничего сообразить, или не хотел ничего соображать, как прогремело несколько выстрелов. Что-то ударило его в грудь и прижало к сырой стене дома
Неизвестно, сколько прошло так времени, когда он услышал шуршание шин о мокрый асфальт. Приближался автомобиль. Он обернулся только тогда, когда машина была уже совсем рядом. Он заметил в открытом окне боковой дверцы тёмный овал лица и руку с пистолетом. Он не успел ничего сообразить, или не хотел ничего соображать, как прогремело несколько выстрелов. Что-то ударило его в грудь и прижало к сырой стене дома
Он медленно сползал по стене вниз. Шум прибоя прекратился, было слышно лишь как стучал дождь, и ещё, на какое-то мгновение, он снова расслышал вой далёкой полицейской сирены. Значит, его всё-таки достали. Он не чувствовал боли, и усталости он тоже больше не чувствовал. Перед тем, как картинка окончательно погасла в его глазах, он почувствовал лишь лёгкое сожаление. О чём он тогда пожалел, он и сам не знал
В эту игру я играл не часто, может быть, пару раз в месяц. Мне этого было вполне достаточно, тем более, что потом, во время моего лежания на диване, она тысячу раз прокручивалась у меня в голове, вплоть до мельчайших подробностей.
6
Так я убивал время до вечера. Часто, часам к пяти собирался дождик, уже настоящий, а не компьютерный. Он быстро выливался, тучи расходились, и снова светило солнце. Лежать на диване больше не было сил, и оставаться дома тоже. Тогда я поднимался с дивана и выходил из квартиры. На лестничной площадке было сумрачно, тепло, медленно летал какой-то пух. Дождь только что прошёл. В грязное окно было видно, как падали его последние капли. Я спускался со второго этажа к подъезду. Земля и асфальтовые дорожки перед домом были мокрыми. С крыши дома, с листьев деревьев, с высокой травы и цветов ещё капала вода. Но солнце быстро высушивало влагу, и уже через полчаса дождём и не пахло.
Я стоял около подъезда в нерешительности. Чем бы заняться? Иногда я брал свой мотоцикл и ехал на речку купаться. Я уезжал подальше, чтобы найти место, где бы никого не было. Но чаще всего, так и ничего не придумав, я спускался в подвал. Там я устроил себе уголок: выложил земляной пол кирпичами, поставил стол с лампой, несколько стульев. Стены подвала были уставлены стеллажами со старыми книгами. От остального хлама этот уголок я отгородил занавеской, так что получилось довольно уютно. Но прежде чем идти к себе, я сворачивал в тёмный коридор, проходил несколько поворотов и оказывался в подвале первого подъезда. Тут была площадка с небольшим окошком под самым потолком. Как раз под этим окошком я любил покурить. Когда-то здесь стоял теннисный стол, а в одном из пустующих подвалов было устроено нечто вроде притона: стояли две железные койки и стол. Здесь пили, курили, играли в карты, приводили сюда и девушек. Сейчас этого ничего уже не было, и о былых временах напоминали только чёрные надписи на бетонных плитах потолка, сделанные при помощи горящих спичек.
Я, не торопясь, курил. Как поёт Виктор Цой: «Если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж и плохо на сегодняшний день». Только курсе на четвёртом я начал попытки бросить курить, и мне понадобилось лет пять, чтобы побороть эту привычку. Но тогда я об этом ещё не думал. Выкурив сигарету, я шёл к себе в подвал, включал лампу и что-нибудь читал или слушал магнитофон. Рядом был ещё один подвал, моего брата, Димана, где он вместе со своими друзьями ремонтировал мотоциклы. Но там собирались в основном зимой, так что сейчас в подвале дома я был один.
Скоро ко мне приходил Лёха Шихатов ещё один мой друг. Санёк Городецкий к тому времени начал уже дружить, поэтому большую часть времени я проводил с Лёхой. Было уже поздно, мы что-нибудь выпивали и шли на дискотеку. Там наша компания увеличивалась. После дискотеки, если никаких других планов не было, мы всей толпой возвращались в мой подвал, продолжали пить, курили, играли в карты. Так что под конец оставалась только усталость. «Твоя ноша легка, но немеет рука, и ты встречаешь рассвет за игрой в дурака». Да, рука немела, это точно. Я говорил себе, что пора заканчивать с такими вечерами, но наступал следующий день, и всё повторялось снова. А в конце каникул мы с Лёхой обязательно устраивали прощание с летом. Этот вечер отличался от других лишь тем, что мы его старались провести только вдвоём, и пили не водку, а шампанское или вино. Каникулы заканчивались. Лёха уезжал в Самару, а я в Оренбург.
Однако лето ещё некоторое время продолжалось. В сентябре стаяла жара как в июле. Оренбург изнывал от зноя. В институте часто бывали одна-две пары, после которых только множество свободного времени. И это время мы проводили в основном на Урале. Обычно, я, Ермек и ещё один наш однокурсник, Григорий Бешенцев, покупали вино и шли в Зауральную рощу. Народу там было немного, но мы уходили ото всех, забирались в самую глушь, где никого не было, пили вино, прямо из горлышка, разговаривали. От вина начинало приятно шуметь в голове. Было нормально, тем более, что впереди нас ждала «навигация».