Блины и комья. Важные стихи - Андрей Саенко 2 стр.

Мы рано встали первыми в строю,
Собою предыдущих перекрыли,
Перешагнув родительский IQ,
Их опыт и способность к мимикрии.
Не то, чтобы нам больше повезло,
Не то, чтоб мы сильнее и умнее,
Но всем закономерностям назло
Родились мы, немалое умея.

Для нас открытой книгою всегда
Бывало то, к чему у них дорога
Пусть даже занимала не года,
Но требовала очень-очень много.
Тряпичных кукол прах на чердаках
Рожденьем нашим потревожен не был:
Мы гнали тачки с пультами в руках,
Аэропланы запуская в небо.

Но я смотрю на «юную шпану»,
На шпингалетов из начальных классов,
Которым мы планету и страну
Вручим, своё по глобусу отлазав,
И мне ничуть не боязно, ничуть,
И не болит за будущее сердце:
Они сейчас своё готовы гнуть
Так пусть растут и задают нам перца!

Мамина помада,

сапоги старшей сестры,

Мне легко с тобой,

а ты гордишься мной.

Ты любишь своих кукол

и воздушные шары

В. Цой

Вчера в бантах, сегодня с поясами,
Шарфами, мини, джинсами в обтяг
Они пока не очень знают сами,
Не ведают ещё, чего хотят.

Ведомые древнейшим из инстинктов
На встречу неизменных янь и инь,
Они точь-в-точь ожившие картинки
Из каталогов глянцевых богинь.

Помада, тени, блёстки, тушь, румяна,
Глаза, ладони, плечи, шея, стан
Их грация ещё не очень явна,
Но женский шарм им в полной мере дан:

Потомки Афродиты и Венеры,
Страстей античных нынешнее «я»,
Их взгляды, их повадки, их манеры 
Сиюминутный центр бытия.

И им сейчас поверить так непросто,
Что, может быть, пройдёт всего лет пять,
И многие из этих вертихвосток
Отправятся с колясками гулять.

Не до гламура, не до бижутерий, 
Кормёжками дробятся ночь и день,
И вместо мыслей о греховном теле
Мечта заснуть на несколько недель.

В их жизни не исчезнут поцелуи,
И чувств как нынче будет океан,
Но всё, что их сейчас всерьёз волнует,
Уйдёт на третий, на четвёртый план.

Хотя при этом  именно при этом! 
И возникает главная черта:
Утраченной беспечности ответом,
Теплей и ярче солнечного света
Искомая так долго Красота.

Вот уже которую неделю
Что-то мне не по себе слегка.
Знаешь, мама, я уже седею,
Хоть и не похож на старика.

Многое, казавшееся важным,
На поверку вышло ерундой.
Я решил не становиться старше 
Я и так не слишком молодой.

Ты не думай, всё вполне лояльно:
Деньги, планы, мысли и кредит.
Правда вот седею постоянно,
Хоть ещё не вынесен вердикт.

Сам с собой играл я в кошки-мышки,
Но теперь меня сковал мороз:
Как Алиса в старой детской книжке
Я, похоже, сказку перерос

И теперь не знаю, кто я? где я?
Открывать глаза на счёте «три»?
Знаешь, мама, я вовсю седею,
Но надеюсь, что не изнутри.

После душной недолгой ночи,
До восхода, почти впотьмах,
Разогретый, как летом Сочи,
Дремлет Град на семи холмах.

Удаль спелого каравая,
С подгоревшей корой дорог
Он, потягиваясь, зевая,
Распрямляет пути метро,

Разворачивает маршруты,
Раскрывает подъезды глаз,
Чтоб настой городской цикуты
Каждым вдохом вливался в нас.

По ещё пустым автотрассам,
Издавая негромкий рык,
Мчат машины, проснувшись разом,
Не срываясь пока на крик.

Их моторы звучат как трели,
До поры, до жары, пока
И за каждой машиной  время,
Бой курантов и сыпь песка.

Семигорбое чудо света
Вскипятит нас в своём соку.
Это лето  почти что Лета.
Мы гуляем по бережку.

Помахав Москве устало,
Взяв билет в один конец,
С Павелецкого вокзала
Я уеду в Павелецк.

Девять дней без остановок,
Девять суток ровный ход,
Без обманок и уловок
Добросовестный исход.

Мы о нём когда-то знали,
Но давным-давно. И вот
Лишь в названии вокзала
Павелецк теперь живёт.

Этот городок некрупный
Навсегда исчез из карт,
Но попасть туда нетрудно:
Вспомнил слово  взял плацкарт.

Павелецк  трава по пояс,
Павелецк  высокий звон,
Или это слышен голос
Из-под золота икон?

Сок живой, поднявшись к кроне,
Возвращается дождём.
Дважды буду похоронен,
Дважды вновь перерождён.

Павелецк  покой и воля,
Вера в правду и любовь.
Позабуду, кто я, что я,
Отшелушусь до основ,

И моя другая доля
Сгинет, чёрная, в аду.
Сорок лет ни лжи, ни горя,
Сорок лет с собой в ладу.

А затем, забыв о прошлом,
Но, при этом, не предав,
Я вернусь, вернусь нарочно
В город вымышленных прав

Гарь жевать и нюхать копоть
Трёх магических колец,
Чтобы снова заработать
На билет в один конец.

Там 
          крещенский мороз до костей, пар дыхания, наледь и
темнота. Через силу завёлся, мечтая не тронуться,
старичок на колёсах: ему так не хочется на люди,
как двум школьникам в нём, с темпераментом сонных эстонцев.

Тут 
         неспешный покой (отчего в нём бываем так редко мы?),
В простынях неостывшие складки играют узорами,
Пахнет ягодным чаем и чуть подгоревшими гренками,
Незажжёнными лампами, недооткрытыми шторами.

Не год пройдёт, не пять, не сто, а  множество,
Хотя и будут люди лезть из кожи вон,
Им не дано достигнуть невозможного:
Не будет дан ответ вопросу кто же мы,
И будем мы воспринимать как должное
Хорошее, как данность нехорошее,
И дети будут вечно неухожены
И делать будут то, что неположено;
Мосты, что мы построим будут сожжены,
Забытые дороги вновь проложены,
Всё, что создали, будет уничтожено,
Вновь восстановлено и приумножено.
Не год пройдёт, не пять, не сто, а  множество,
И будут каждому венки возложены.
Как это всё давно знакомо, боже мой!
И раньше мы,
                       и нынче мы,
                                            и позже мы.

Я подарил жене билеты
На день рожденья.
И мы пришли упиться светом
На представленье.

В итоге я смотрел «неящик»
Из чувства долга.
Солистку видел из «Блестящих»,
Орлову Ольгу.

Она сидела вся такая,
Такая, в целом,
И всё смотрела не моргая,
И всё на сцену.

«Чума на оба ваших дома»
Тянулась долго.
В партере со своей знакомой
Сидела Ольга.

Потом в антракте очень скоро
Мы что-то съели,
И лица сытые актёров
Со стен глядели.

Спектакль был не динамичен,
И шёл три двадцать,
Но только правила приличий
Велят остаться.

И мы вернулись в ожиданье
Последней части.
Но в этот миг в театра зданьи
Стряслось несчастье.

Зияли дырами печально
Пустые кресла,
Где наших спутниц изначально
Считалось место.

Потом закончился спектакль
Героев смертью,
И я практически заплакал,
Вы мне поверьте.

А вот осталась бы Орлова,
Всё было б лучше,
Не так была б судьба сурова
И горек случай.

Но звёзды все издалека нам
Несильно светят,
А мы лишь мерим жизнь стаканом,
Наверх не метя.

Теперь звезду увижу только,
И в ус не дуя,
Тотчас уйду с концерта, Ольга,
Тотчас уйду я!

«Субполустанки без названий,
Телеги, вросшие в навоз,
Трапеции неровных зданий
(что триста лет уже под снос),
Поля, бесхозно зеленея,
Ни взор, ни ум не манят вдаль:
Взамен пейзажа акварели 
Дорог размытая фекаль.
Меж ними в полуперелесках
По ватерлинию в воде
Недодубки, недоберёзки,
Недодеревья, недоде
Стоят, как будто через силу,
Растут, самих себя стыдясь
Над ними воздух синий-синий,
Под ними неизбывно  грязь.
И результатом всех историй 
Себя неправдой не корми! 
Набор несвязных территорий,
Укомплектованных людьми.»

Так мыслил некогда Радищев,
Стремясь в Москву, как большинство.
А кто отличий нынче ищет,
Не обнаружит ничего.
Хоть Николай, хоть Александр,
Владимир, Дмитрий и Ильич 
Страна упряма, как эспандер,
И неизменна, как кирпич.

Как бы ни было больно,
Как бы ни было сложно,
Всё исторгнется солью,
Всё, что только возможно.

Плачь, печалься и кисни,
Веки три до мозоли,
Чтобы съесть с кем-то близким
Целый пуд этой соли.

Она стоит в окне роддома
С кульком, сопящим на руках,
И мир знакомый  незнакомый:
Всё как и было, но не так,

Совсем немного, но иначе:
Она уже не только дочь,
И радость к ней приходит с плачем,
И с днями путается ночь.

Подруги смотрят на младенца,
Не зная истинной цены,
Они немного иноземцы
Из общей некогда страны.

Их мир не рушился на части,
Им не известно, как на миг
Опустошение и счастье
Соединяет детский крик

И всё несут в палату розы
И фрукты («я же их не съем!»);
Она как будто под наркозом:
И здесь, и нет её совсем.

И вся реальность нереальна,
И всё  сомнения и страх,
Лишь пусть бы ел и спал нормально
Сопящий свёрток на руках.