В самом деле он мог добавить ей ощущений.
Глава четвертая. Пустое блюдо
Келдыш великий человек.
Великий человек отец Гагарина.
Но и Алабин великий человек, хотя и не ангел.
Петр Владимирович Алабин был награжден орденом Анны 4-й степени с мечами на шапку.
В Дармштадте он сидел за стеклянным столом, водил пальцем по мокрой поверхности, и столы пели.
В иные дни, пели столы, к нам приходят великие люди, они берут нас за руку, и мы беседуем с ними; ангелы являются во плоти, уходят и приходят снова. Природа оживает, кофе намолот и наколот сахар, отскоблены полки в шкафах у всех богов и духов проснулось воображение и оно являет всюду живые, яркие образы. Вчера не слыхать было птичьего голоса, мир был сух, каменист и пустынен; сегодня все населено и заполнено: цветет все создание, роится и множится!
В светлой паре, без шляпы, Петр Владимирович подпевал круглым московским звуком.
Ему отзывалось
Человек убрал пустое блюдо и переменил графинчики.
Человек (просто человек) не имел своего постоянного лица, имени, слабо ощущался другими и посему связан был с бесконечностью оттуда, по требованию Алабина, он мог доставить ему нужный символ: какую-нибудь перевернутую восьмерку, шестиугольник в круге или повапленный параграф, весьма привлекательный в первом к нему приближении.
Анне соответствовала сердцеграмма (два меча появились позже), и Алабин с помощью человека нанес ее себе на потайное место: стоило только потереть ее
Буква «Г» была символом личности, умеющей излучать таинственный свет, а гора с руками, державшими бант жизни, напоминала о всевидящем глазе со стекающею слезой.
Массивный буфет, символизирующий уют и семейность, о четырех дверцах, обклеенный ореховым деревом, с медными оковалками на замочных отверстиях и медными же головками на двух передних углах, оставался на кокоревском складе (он умел издавать звуки), и Алабин телеграфировал в Петербург, чтобы буфет отвезли, откуда взяли.
Анна теперь была опытная опытный экземпляр Анны вот-вот должен был предстать перед специалистами и просто публикой, всем добавляя ощущений.
Буфет Кокорев лично отмыл изнутри там внутри было, где развернуться.
Оставшись в буфете, Кокорев затаился в нем (чем не человек-буфет?), предполагая провести ночь у Карениной, но был обнаружен и изгнан человеком-кроватью.
Синяя триковая камилавка покрывала голову Кокорева донышком книзу в нее вмазана была чашка со вставленной серебряной чайной ложечкой.
Глава пятая. Пили чай
Цветник, освеженный росою, наполнял воздух благоуханием, повторил отец Гагарина.
Вы настаиваете? маменька подняла плечи.
Именно! не отступал Алексей Иванович.
Пили чай, Келдыш ел яблоки: второй Спас.
Каков вздор! маменька зашумела буракового цвета толковым платьем. Вы, вероятно, выпили лишнее и говорите пустяки.
Отец Гагарина залил в стакан вишневого сиропа и дополнил ромом.
Ветка, полная плодов и листьев, он напомнил, откуда, по-вашему?
Предполагая обсудить Каренину, мы сбились на Мичурина.
Недоставало только тамбовских.
Когда приезжает Иван Владимирович? папаша был предметнее.
Вышла пауза.
Именно Мичурин запустил фразу о «вкусном рте».
Вкусный рот отвечает за послевкусие.
Отвечает вообще ничего более.
Как должно понимать сие?
Чем больше символов, тем они ощутимее: язык между двумя челюстями.
Тысячу раз произнести «поезд», и во рту загрохочет.
В Дармштадте Алабину отзывалось послевкусием.
Дольше всего послевкусие держится в буфете.
«Для чего отмываете вы полки?»
«Чтобы убрать избыточное послевкусие, я наелась».
Господин вкусовых ощущений (пристрастий) стоял в оконной нише лепного зала рядом с господином звуковых ожиданий, когда, отделившись от прочих гостей, к ним присоединился господин осязаемых размышлений. Первый был в пестрых брюках, второй в безукоризненном белье и третий в черном сюртуке.
Предчувствие, похожее на бронзовое украшение,
Воистину от плотского союза ожиданий, размышлений и ощущений с демонами, третий господин хохотал, произошли женщины!
Он выпил лишнее и говорил пустяки, но все три господина, отворотившись от окна и глядя в зал, видели Анну Каренину: на ней сидело ловко сшитое желтое платье с ветками сирени, шумевшими нежно- лиловым цветом.
Он выпил лишнее и говорил пустяки, но все три господина, отворотившись от окна и глядя в зал, видели Анну Каренину: на ней сидело ловко сшитое желтое платье с ветками сирени, шумевшими нежно- лиловым цветом.
Она проводила пальцами от основания носа до ноздрей.
Ее тревожил запах яблок.
Только что к ней подошел господин на протезе она положила свободную руку ему на локтевой сгиб: бал инвалидов ума и воли?
«Жить по-Божьи значит ли божественно танцевать?» господа в нише прикинули.
От деликатности до фамильярности один шаг.
От увлечения до исполнения три.
Два шага в сторону побег от действительности.
Глава шестая. Всякий раз
Когда Толстой писал свою Анну, так не похожую на реальную, та спокойно принимала себе хвойный душ.
Она любила подшутить над нескромными ангелами: крупные капли падали отцу Гагарина на шляпу и за шиворот Келдышу.
Елки зеленые! ангелы не могли крепче.
Была пора и было время (время вообще).
Свою Анну Толстой ставил перед фактом, но Анна реальная подставляться под факт не имела желания.
Вечером пришла охтенка, принесла жирного молока и сливок.
Молоко текло неприметно и словно бы само собою, как время; шло к маслу. Из масла, охтенка объяснила, можно сделать барана.
Баран из масла может наделать дел на скатерти, охтенка предупредила.
Анна смеялась: магнетизм воли.
Ей было интересно, чего там понаписал Толстой: оказывается, к каждому поезду нужно выезжать: ни больше ни меньше!
Когда Анна приезжала, кто-нибудь непременно выходил из вагона: звонящий, например, в часах.
Женщину в помятой кофточке он принимал за Анну Каренину сама же Анна, укрывшись за фонарным столбом, наблюдала и слушала.
Ты не из молоденьких, Анна, говорил звонящий в часах женщине в помятой кофточке, тебе, почитай, полтораста лет!
Ну, ты вообще, не знала женщина, что ответить.
Каренина, возвратившись домой, всякий раз приказывала вынести из квартиры всю лишнюю мебель, придававшую комнатам библиотечный характер, но мебель неизменно возвращалась на прежние места.
С кроватью, впрочем, было понятно, с буфетом, отчасти, тоже.
Чья это работа? Анна допрашивала Ибсена, но манекен только опускал большие веки.
Наверно Анне было известно, что сие проделки Кокорева, но ситуация была игровая: Кокорев якобы грозил ей какими-то векселями она же голосом старалась изобразить, какая это гадость.
Библиотечный характер комнат делал Анну похожей на бумажную: буфет легко было превратить в книжный шкаф.
Если же книжный шкаф превращался в платяной внутри, на полке, скомканная, оказывалась некая кофточка с огромным бантом.
Анна смотрела на диван, подозревая пятна; по обеим сторонам дивана, на палисандровых тумбах горели бронзовые лампы, их свет умерялся матовыми шарами.
Стол был невелик Анна не помещалась на нем вся; скатерть спускалась так, что лежала на коленях у всех сидевших.
Анна забиралась поглубже в кресло, откатывалась в тень и начинала
Она шлифовала ногти замшевым полиссуаром и пудрой.
Глава седьмая. Знак жизни
Была пора, и было время.
Пора принять душ, изготовить барана, вынести мебель.
Время приехать к поезду, подновить сердцеграмму, завязать интригу.
«Эмблематические фигуры» достаточно обозначить их так, и о прочем догадаешься сам.
Они ходили по кругу на башне часов, с мелодическим звоном.
И Анна догадывалась
Бог держит знак жизни у носа царя царь прочищает ноздри и ему пахнет яблоками; демон свободы и правды что держит он возле ушей царицы?!
Отец (Пушкин) когда-то танцевал с царицей на зеркальном паркете Зимнего, и в детской аудитории до сих пор и до сего времени живет легенда относительно того, как все выглядело.
Отец и царица давно сами ушли в паркет, но, если им создавали условия, могли перебраться на стену и прыгали там, удлиняясь и растягивая себя.
Шторы на окнах расписаны были красными и синими Келдышами; лепные потолки представляли летящего в голубом пространстве пухлого отца Гагарина: Анна мирилась.
Через Алабина у нее была связь с бесконечностью, и бесконечно она могла повторять за кем-то, что вера это кредит, а за гробом нас ждет «великое может быть».
Мичурин находил, что у нее вкусный рот, но Анна ни за что не отвечала. Она лишь ощущала, ждала, размышляла, и Иван Владимирович, приезжая, только понапрасну тревожил ее густым яблочным духом.