Я опустил пистолет и, сжимая перед собой двумя руками, побежал следом за ними.
Михаил догнал Викторию у лестничного пролёта. Прыгнул, повис на спине, сбил они закувыркались вниз по лестнице. Грохот от удара черепов о ступеньки был такой, что меня передёрнуло. Даже в падении кваzи пытались разбить друг другу головы единственный по-настоящему уязвимый орган.
А потом Михаил сломал ей шею.
Услышав мерзкий влажный хруст, я всё понял и замедлил бег. Не хватало мне повторить такое падение я после него не встану, я после него восстану
Доставая на ходу наручники специальные, усиленные, для кваzи, я спустился к Михаилу. Тот сидел, придерживая подёргивающееся тело Виктории. Свою пару наручников он уже надел ей на ноги. Молча поймал мою, сковал кваzи руки.
Потом мы минуту сидели и ждали. Я тяжело дышал и сожалел о том, что не курю. Михаил просто смотрел на кваzи. Он и впрямь был хорошим полицейским он смотрел на неё с сочувствием.
Потом шея Виктории хрустнула и вправилась. Она открыла глаза. Посмотрела на нас. Подняла руки и изучила наручники. После чего сказала:
В этом больше нет нужды.
Ничего, поносите немного, сказал я. Зачем? Зачем вы это сделали?
Женщина-кваzи смотрела теперь только на меня. Потом улыбнулась и спросила:
Вы когда-нибудь любили?
Доводилось, сказал я.
Я не могла больше смотреть, как мой любимый человек старится, сказала она. Теряет форму, привлекательность, ясность ума Когда-нибудь он стал бы кваzи но вот таким старым и нелепым Она презрительно посмотрела на Михаила. В то время как настоящая, полноценная, высшая жизнь рядом. Надо лишь умереть, пройти неприятный этап и воскреснуть. Вечно молодым.
Вечно мёртвым, шёпотом сказал я.
Вечно молодым, повторила Виктория и замолчала.
«Любимых убивают все, сказал Михаил и рывком поднял Викторию со ступенек. Но не кричат о том. Трус поцелуем похитрей. Смельчак простым ножом».
Стихи пишете? поинтересовалась Виктория.
Это Оскар Уайльд, дура дохлая, сказал я. Покосился на Михаила. И дело не в том, что дохлая, а в том, что дура.
Михаил потёр правый бок, очень натурально вздохнул.
Рёбра болят. Три ребра, а они почему-то дольше всего срастаются. Денис, вызовите опергруппу, пожалуйста.
Ночная Москва красива. Когда-то я думал, что навсегда разлюбил ночь.
Ничего, привык понемногу
Куда тебя отвезти, Михаил? спросил я.
В гостиницу «Ленинградская», конечно, сказал Михаил. Где ещё остановиться честному кваzи?
Ты шутишь, что ли? мрачно спросил я.
Пытаюсь. Получается?
Я пожал плечами:
Не знаю. Как-то не расположен к шуткам сейчас. Напиться хочу.
Везёт тебе, кивнул Михаил. Достал мобильник и стал кому-то звонить.
Я не слушал. Я думал, что, наверное, он всё-таки и впрямь шутит.
Мы остановились у гостиницы рядом с шумящей вокзальной площадью. Как раз протяжно гудел, отправляясь, бронепоезд Москва Казань, идущий сквозь мёртвые земли, где даже кваzи не чувствуют себя в безопасности среди толп восставших.
Не думай только, что мы стали друзьями, сказал я. Ты всё равно такой же, как она. Нежить.
Я и не думаю, покорно согласился Михаил.
Мы выбрались из машины, я поколебался и пожал ему руку. Горячую даже жарким летним вечером. По улице громыхал, приближаясь, трамвай.
Самый опасный вид транспорта, об этом ещё Булгаков писал. Раз и голова с плеч. Кваzи может быть сколь угодно силён, но если он поскользнётся и упадёт под трамвай
Завтра нам обещали дать квартиру, сказал Михаил. Я некоторое время буду работать в Москве.
Уже понял, кивнул я. Нам?
Трамвай приближался. Я быстро оглянулся. Где здесь камеры попаду я в кадр или нет, и будет ли понятно, что я не удерживаю кваzи, а толкаю под трамвай
Но Михаил вдруг завертел головой, уставился на гостиницу.
Папа! Из дверей гостиницы вдруг выскочил мальчишка маленький, лет десяти, бросился к Михаилу. Папа, всё в порядке?
Трамвай проехал мимо.
Михаил неловко обнял мальчика я заметил, что он прижимает его к левому боку.
Конечно, в порядке. Разве со мной может что-то случиться?
Я отвёл глаза. Ребёнок-кваzи. Какой ужас. Хуже не бывает.
А потом я посмотрел на них снова.
Мальчик был живой. Розовощёкий, раскрасневшийся, с любопытством смотревший на меня.
Я не прав. Бывает и хуже.
Но почему именно сегодня?
Это Денис, мой новый напарник, сказал Михаил. Он хороший и живой.
Привет, сказал я. Ну и пока! Спешу, дома ждут.
И нырнул в машину так позорно быстро, словно за мной гналась толпа восставших.
Дома я разулся, стягивая ботинки ногами в руках был пластиковый пакет из супермаркета. Прошёл на кухню, оставляя на полу влажные следы, носки пропотели за день. Сел за стол, привалился к стене, достал из пакета бутылку водки. Свернул крышку и глотнул прямо из горла.
Жидкое забвение потекло по телу.
Я сидел и смотрел на стену напротив. На фотографию, где Оля стояла у окна, держа на руках младенца. До апокалипсиса оставалось три месяца, Оля улыбалась, и мой девятимесячный сын улыбался тоже.
Вот ведь как бывает, сказал я и сделал ещё один глоток.
В пустой квартире не было никого, чтобы мне ответить. Да я и не ждал. Я прекрасно научился говорить сам с собой за десять лет.
Жизнь тем и хороша, что один собеседник у тебя всегда найдётся.
Глава вторая
Небо и ветер
В июне месяце в Москву всегда приходит буря. Несколько раз подступает к городу, заставляя метеорологов объявлять штормовое предупреждение, и развеивается.
А потом накатывает в полную силу.
Не знаю, собиралась ли буря разыграться сегодня или просто играла с городом. Но ветер дул нешуточный. По небу неслись плотные низкие облака, полные воды, но пока ещё не пролилось ни дождинки.
Я сам пойду, сказал я Михаилу.
Почему не вместе? поинтересовался он.
Справлюсь.
Мы стояли у мусоропровода, откуда вела дверь на маленький технический балкон. Двадцать первый этаж. Шестьдесят метров над землёй.
Я не разобьюсь, если что, напомнил Михаил, придержав меня за руку.
Я покрутил пальцем у виска.
То есть разобьюсь, признал Михаил. Но выживу. В смысле восстановлюсь. Со временем.
Тогда мне чего бояться? спросил я. Разобьюсь восстану возвышусь. Делов-то.
У тебя в завещании указана кремация, сказал Михаил. Не восстанешь.
Тогда и биться не буду. Пусти!
Но почему именно ты? Ты вчера много пил. Я чувствую запах.
У тебя загар неправильный, объяснил я. Не надо им сейчас тебя видеть.
Михаил подумал и отпустил руку.
Разумно. Иди.
Я толкнул дверь и неторопливо вышел на балкончик.
Ого!
Вот это ветрила!
Будь у меня шляпа она бы улетела.
Будь у меня крылья я бы сам улетел.
А будь мозги рванул бы обратно.
Балкончик был узкий, но длинный, метра четыре. Он соединял лифтовую площадку с мусоропроводом и дверь на лестницу. То есть в случае пожара жильцам предстояло петлять при спуске: выбегать на балкон, впуская в горящее здание свежий воздух, и снова нырять в огонь.
Как-то глупо. Впрочем, у нас тут не пожар.
Вначале я посмотрел вниз. Там стояли несколько патрульных машин, пожарная машина, «скорая». И зеваки, куда же без них. И телевизионщики. Ну ещё бы
Я помахал рукой всем сразу.
Потом повернулся.
Девчонки стояли на старой облупленной тумбе в углу балкона. Вначале я решил, что это просто какой-то ларь. Потом понял, что это старая швейная машинка «зингер». Древняя! Ей же лет сто! Кто такой антиквариат выкидывает?
Привет! сказал я громко и дружелюбно. Ветрено сегодня!
Одна девочка гордо отвернулась. Другая неуверенно кивнула. Было девчонкам лет по пятнадцать-шестнадцать. Они держались за руки, крепко, аж пальцы побелели. И прижимались к стене.
Ту, что кивнула, хорошенькую и рыженькую, звали Юля. Она училась в десятом классе. Неприветливую, коротко стриженную брюнетку звали Аня. Она училась на первом курсе технического колледжа. Подружками они были ещё с детского сада.
Плохо.
Девчонки, только один вопрос! крикнул я. Вы не беременны?
Теперь и Аня посмотрела на меня. С искренним возмущением.
Объясняю суть вопроса, пояснил я. Если вы восстанете и возродитесь, будучи беременными, то вы останетесь беременными навсегда. Понимаете, какой это ужас?
Мы не беременны! с возмущением выкрикнула Юля.
Мы не проститутки! поддержала её Аня.
Я присел на корточки. Во-первых, скрываясь от ветра. Во-вторых, такая поза должна их расслабить. В-третьих, из такой позы можно очень резко рвануться вперёд, но вряд ли они это понимали.
Хорошо! крикнул я. Тогда второй вопрос. Если можно! Как звать эту сволочь?