Я ей позвонил и сказал, что уезжаю. Сказал, что уезжаю срочно, чтобы она не прибежала провожать и мне не пришлось врать про бессмысленность наших отношений.
А как же я? растерянно спросила Мила, и я, словно вор, который спешит спрятать «концы в воду», торопливо проговорил банальное:
Так получилось. Но я буду приезжать, и мы будем видеться.
Позже, в Ленинграде, когда Юрка приехал навестить меня после экспедиций на Памир, я, зная о том, что он недавно был в нашем городе, спросил о Миле, и он сказал:
Не понимаю, зачем изводить себя. Ведь она тебя любит.
Не знаю, не всё так просто. Я человек не совсем нормальный, а, следовательно, и для семейной жизни вряд ли приспособленный, пытаясь оправдаться, я плёл что-то несуразное, во что и сам не особо верил.
Не наговаривай на себя, сказал Юрка. Твои особые способности не мешают тебе оставаться нормальным человеком И не морочь девке голову. Реши раз и навсегда: или так, или так, потому что она, говорят, собирается замуж Назло тебе
С Милой мы встретились, гуляли всю ночь, говорили и не могли наговориться, а перед рассветом уснули на моём расстеленном пиджаке на траве под вековыми липами у стен монастыря. Я провожал её до общежития, где она остановилась для пересдачи какого-то экзамена, и чем ближе мы подходили к её жилью, тем большее смятение от неминуемого расставания испытывал я, а она шла молча, понурив голову, и я чувствовал, как её охватывает нервная дрожь.
Мы вечером увидимся? робко спросила Мила.
Нет. Сегодня я уеду. Так будет правильно, твёрдо сказал я. Сказал, потому что она уже была замужем
Теперь я знаю, что это была любовь, и я обрёк себя на вечное, щемящее чувство тоски, а память всё чаще возвращает меня к тем мгновениям мимолётного, несостоявшегося счастья. И только слабая мысль как ощущение, что она меня всё ещё любит, теплом согревает мою душу и даёт надежду.
Вот это моё странное, выходящее за пределы разумного понимания взаимоотношение даже с близкими мне людьми, часто и принимается за цинизм.
Ванька был хорошим человеком, незлобивым, необидчивым и открытым, но способности имел посредственные и к тому же немного заикался. А поэтому учился с трудом, хотя зубрил прилежно, и я его видел всегда корпевшим над учебниками. Языки давались ему с трудом, и мы не понимали, какие фантазии привели его на наш факультет. Преподаватели тоже скептически представляли его филологическое будущее. Ванька понимал это, но с фанатическим упорством продолжал штурмовать непреодолимую Голгофу. С горем пополам он всё же закончил институт. Наверно, преподаватели нашли в нём если не способного лингвиста, то задатки педагога, что для пединститута считалось немаловажным качеством в студенте. Наверно, поэтому его опекала завкафедрой Татьяна Васильевна, старая дева, которая вела у нас педагогику, любила Ивана и всеми силами тащила его к его заветной мечте диплому.
Но другом мне Иван не был, как не было у меня и других друзей, а те, что были, остались в детстве и разъехались кто куда. И даже к Юрке, который понимал меня, может быть, лучше других, и сам считал меня своим другом, я относился прохладнее, чем он этого заслуживал
Свободное время я проводил в библиотеке на улице Мальнева, что недалеко от общежития, а чаще в центральной Ленинке, которая только что переехала из бывшей женской гимназии в новое здание на бульваре Победы. Это занимало время, потому что нужно было ехать троллейбусом в центр Омска.
Меня по-прежнему увлекала медицина, но больше практическая парапсихология, то есть то, что относится к изучению сверхъестественных психических способностей человека, в том числе трансперсональная5 и аномальная6 психологии.
Я читал Зигмунда Фрейда, который считался основоположником психоанализа и которого не очень чтили у нас в стране, но до конца 30-х годов перевели почти все его книги, хотя всё, что я нашел в Омской библиотеке, это дореволюционная брошюра «О сновидениях»; но я заказал и получил по МБА7 его «Психопатология обыденной жизни», «О психоанализе» и «Страх». Таким же образом я прочитал книги Карла Юнга «Психологические типы», которую в русском переводе издали в 1924 году, и его «Связи между Я и бессознательным». А работу «Психоанализ как естественно-научная дисциплина» Вильгельма Райха, где он пытался соединить учения Фрейда и Маркса, я нашел в журнале «Естествознание и марксизм», издания ещё 1929 года.
Меня не интересовала концепция сексуальной энергии, которая часто лежала в основе трудов этих психологов. Мне была интереснее концепция того же Фрейда о преодолении детских травм в зрелом возрасте. Меня занимала психика человека с точки зрения возможности лечения некоторых расстройств энергией рук и введением в особое, то есть, в необычное состояние сознания (когда меняется электромагнитное поле мозга). В этом состоянии человек как бы перевоплощается. Я не знаю, куда он духовно отправляется, но есть теория, которая предполагает существование единого информационного поля Земли, в котором записана вся история планеты и, подключившись к этому полю, человек может получать знания о далёком прошлом и будущем, которые ему в обычном состоянии недоступны. Недаром Юнг писал о коллективном бессознательном, как об одном из уровней этого поля
Всё это я вспомнил потому, что Иван пожаловался вдруг на то, что у матери, которая страдала от мигрени, приступы головной боли, раньше беспокоившие её время от времени, стали повторяться почти каждый день. Она раздражалась по любому пустяку, или начинала беспричинно плакать.
А теперь вообще в каком-то ступоре, жаловался Ванька. Взяла неделю без содержания. Сидит, молчит, если что-то делает, то через силу Ночью встаёт, пьёт валерьянку, а потом сидит, говорит, что боится спать ложиться».
У врача были?
Были, у невропатолога.
И что?
Да ничего. Выписали какие-то антидепрессанты, говорят, для снятия агрессивного состояния и психоза, ещё витамины. Назначали электропроцедуры, но она не идёт Диазепам, это от чего? вдруг спросил Иван.
Диазепам? Транквилизатор, от неврозов и бессонницы, вспомнил я.
Врач сказал, чтобы мы обеспечили ей полный покой Да у нас и так с этим всё нормально. Отец человек не злой, даже добродушный, да и я, вроде, никого не раздражаю А от таблеток, я вижу, толку никакого.
Я молчал, раздумывая над словами Ивана, но понимал, что он не просто так рассказал о болезни матери, а ждёт от меня совета или помощи.
Иван, как и многие в институте, знали о моих паранормальных способностях, о том, что я могу легко снять головную или зубную боль и обладаю даром гипноза. Шила в мешке не утаить, и слухи о какой-то незначительной помощи в виде вылеченной головы быстро распространялись по институту. Тем более, об этом знали мои товарищи, с которыми я поддерживал более близкие отношения. А как утаить было, например, моё вынужденное сотрудничество с правоохранительными органами, если отец нашей сокурсницы Лены, занимал должность начальником УГРО? Тогда я помог им раскрыть два преступления, которые считались безнадёжными, на их языке «глухарями8 или висяками9». Одно было связано с фальшивомонетчеством, второе с загадочной пропажей кассира и бухгалтера после того, как они получили значительную сумму денег в банке для выдачи зарплаты рабочим. Я помню, как отец Лены, полковник милиции и начальник УГРО, скептически настроенный ко всякого рода параявлениям, про которые только начинали писать в журналах и говорить, сказал: «Про экстрасенсов я слышал, но не думал, что это серьёзно. Недоумеваю, как возможно увидеть то, чего увидеть нельзя»
Вань, сказал я, понятно, что здесь одними таблетками делу не поможешь. Депрессанты средство хорошее, и они в какой-то степени помогают, но это лечение следствия, а не причины. А причина, очевидно, сидит глубоко, так что до неё таблетками не доберёшься.
И что делать? безнадёжно произнёс Иван.
Давай так, решил я. Ты подготовь Сергея Николаевича, а особенно Тамару Петровну к тому, чтобы они отнеслись ко мне серьёзно, как к человеку, который действительно может помочь. Это важно, потому что в этом деле мне нужно их абсолютное доверие. В конце концов, расскажи про генеральскую дочку, которую я смог вылечить. Там, кстати, была похожая история.
Иван знал эту историю. Я, будучи ещё подростком, избавил девушку от психологической травмы рождения, введя её в особое состояние сознания. Её мать рассказала, что при рождении пуповина обвила шею ребёнка и вызвала удушье. Не могло быть сомнений, что это и стало причиной её психического расстройства. Разумеется, что никакие традиционные средства не могли помочь девушке, несмотря на почти неограниченные возможности отца.
В изменённом состоянии ей пришлось перенести тяжёлые минуты, связанные с появлением на свет, и она за это время пережила и муки удушья, и страх смерти, и рождение. Но это высвободило все её отрицательные эмоции из подсознания