Спала не спала, скорее дремала, Татьяна накинула халат.
А чего молодке не спится? Любовь какая приключилась? полюбопытствовала старуха, поднимая с пола стул и присаживаясь на него.
Скажете тоже! махнула рукой Татьяна. Какой-то идиот куклу мне подкинул во двор.
Это что за кукла такая?
Как будто младенец, знаете, «бэби борн», что ли. Таких по телеку в рекламе показывают.
С пуповинкой неперерезанной? понимающе осведомилась гостья.
Татьяну окатило холодом.
А вы откуда знаете?
Старуха встала. Подойдя к одному из фотопортретов на стене, остановилась, внимательно рассматривая молодую девушку.
Серьёзное, выразительное лицо без улыбки. Толстая коса на манер обода опоясывала голову. Девушка выглядела лет на двадцать пять, но в то сложное время молодёжь рано взрослела. Героине портрета на момент фотосъемки могло быть всего шестнадцать.
Нина Зотова, бабка постучала пальцем по портрету. Нинка-картинка, как её звали. Красавица. Я тогда девчонкой была, но её хорошо помню. Парни деревенские гурьбой за ней ходили. Но она никого к себе не подпускала. Строгая была. Да и с таким отцом, как у Нинки, больно не забалуешь! Лютый был казак. Что не по нём, за космы так отходит, мало не покажется.
Старуха вздохнула и отошла к окну.
Одно время поправилась Нинка. Стала нерасторопной, мешкотной. По деревне слухи всякие поползли, мол, на сносях наша гордейка. А тут с матерью слышим: у соседей шум, крики! Нинка в слезах из дому, а за ней отец с нагайкой. И дубастит беднягу, и дубастит. Верными те слухи, значит, оказались. А замуж так никто и не взял.
Старуха замолчала. Взгляд её был устремлён сквозь портрет, сквозь стену. Туда, куда Татьяна не могла заглянуть при всём желании.
Дальше что было, Анна Петровна? Нашли парня того?
Ась? рассеянно переспросила соседка. Парня, говоришь? Нет, не нашли. Не сыскался жених. И вот же поди! То ходили за ней, словно на привязи, а как прознали про беременность все как один пропали. И поползли по деревне новые слухи, да такие срамные, что вот веришь, Танюш, жизнь прожила, а всё равно тошно вспомнить.
Старушка посмотрела на Татьяну, словно прикинув, можно ли ей доверить такую тайну, пожамкала тонкими губами и продолжила.
Отец же её вдовий был. Супруга померла давно, ещё перед войной. Он так бобылем и остался. Ну вот и судачили, что он сам дочку-красавицу обрюхатил. А как срамное пузо на нос полезло, так и взбесился пуще некуда. Нинка с позору такого лишний раз людям на глаза не казалась. Стала тише воды, ниже травы. Бывало, выйдет во двор, ходит, нигде не приткнётся. И всё смертную колыбельную напевает. У самой-то глаза пустые-пустые.
Как вы сказали? Какую колыбельную? не поняла Татьяна.
Смертную. На смерть ребёночка, значит, когда он матери не нужен. Да вы городские, поди, и не слышали про такое. А моя бабка много их знала. Погодь, сейчас напою тебе.
И соседка принялась шевелить губами, сплёвывать, задумчиво поднимая глаза к потолку. Через пару минут затянула скрипучим голосом:
Вновь расцветает сон-трава
И заплетает нашу речь
И так кружится голова
Что хочется в траву прилечь, закончила за ней Татьяна.
Прилечь и не встать, кивнула старуха. А ты почём знаешь баюльную эту?
Аборт-то чего не сделала? проигнорировав вопрос старухи, спросила Татьяна. Нинка эта ваша?
Татьяна легко пошла на этот шаг после ссоры с мужем. Убить, вырвать с корнем, уничтожить его дитя тогда это казалось самой изощрённой местью, самым правильным поступком. Да и сейчас, спустя несколько лет, она не жалела о содеянном. Её матка её правила. Муж, узнав об аборте, молча собрал вещи и ушёл, вычеркнув первую жену из своей жизни.
Ладно там, в больницу не ляжешь, но есть народные средства. Женщины же как-то справлялись? продолжила Татьяна свою мысль.
Кто ж её знает? задумалась бабка. Может, не надоумил никто, без матери всё же росла, а может, суда Божьего побоялась. Да только в положенный срок родила Нинка пацанёнка. Чернявого, как и её отец. Я почему знаю, потому как мамка моя роды у ней принимала, а я, значит, на подхвате была. Вот всё лично и видела.
Старуха снова пожевала губами, снова примерялась к Татьяне, можно ли ей довериться до конца.
А только не жилец он был! С волчьей пастью мальчонка родился, с вот такенной расщелиной, бабка вертикально приложила два сжатых пальца между губой и носом. День прошёл, другой, неделя, а пацанёнок всё живёт и живёт. Да такой горланистый был! За три дома слыхать. Ну, все думали, жизни в нём много, раз сил на такой крик есть. А как-то всё стихло. Нет ни Нинки, ни мальчонки ейного. С месяц не видали мы никого.
Что-то скрипнуло в коридоре, и Татьяна вздрогнула. Ветер, конечно, ветер гуляет по старому дому.
Так мать не утерпела, сама пошла, продолжала соседка. Рассказывала потом, что зашла в хату, а там грязь, нечистоты. Нина лежит на грязной тряпице, как дворняга какая. Сама тощая, кости под жёлтой кожицей так и торчат. Лицо осунувшееся, только глазищами безумно вращает. Мамка моя к ней: «Ниночка, милая, ты чего же это, на полу-то? Где младенчик?» А она как закричит, как заорёт дурниной: «Бесовое отродье! Бесовое отродье!» И матери груди свои обнажённые показывает. А там месиво одно изрезанное-изъеденное, будто зверь драл.
С отцом её что стало? поморщилась Татьяна. Что у этих деревенских в голове, в такие глупости верят?
Нинка как от бремени разрешилась, отец на третьи сутки повесился. Вот прям на этом орешнике, что у дома. Выбрал сук покрепче, в исподнем в петельку и полез. Низенько так у земельки повесился. Когда его сымали, я сама видела ноги его объеденные. Значит, зверь этот и об него зубки поточил. Мамка моя кое-как Нинку выправила, выходила, но рассудком девка помутилась. Помыкалась немного, да и ушла в неизвестном направлении. А дом этот с землицей племяннице ихней достался, Носовой Ирке. Только не заладилась и у ней тут жизнь. Полгодика прожили и в город умотали. А дом сдают, таким вот, как ты.
Старуха ещё немного поглазела на портрет и пошла к выходу. Остановившись в дверном проёме, она обернулась.
Уезжай отсюдова, Танюша. И мальца своего поскорей увози. Плохое тут место, знаю про то, что говорю. Скучно игоше-дитятке одному, а людям это завсегда верная погибель.
Какой ещё Игоша? через силу усмехнулась Татьяна.
А ты послушай, не зубоскаль. Вот мать дитя народит, а возлюбить не взлюбит. Смерти ему пожелает. Покрестить не успеет, младенчик помрёт, никто слезинки по нём не проронит, да ещё и земле предаст не по-православному. Игоша из такого мертвячка и появится. Будет живым мешать да с собою звать. С этими словами баба Нюся развернулась и ушла.
Умалишённая старуха Татьяна трясущимися руками захлопнула дверь. Не бабка ли эту чёртову куклу подкинула? И так ехидно ещё спросила про пуповину. Небось сама же и обвязала верёвкой, ведьма старая. У пенсионеров когда от маразма крышняк рвать начинает, они и не такое выкинуть могут.
Ну я тебя, стерва, на чистую воду выведу. Психушка по тебе плачет! Татьяна глянула на часы. Уже два На неё накатил приступ тошноты: за бредовыми россказнями забыла позавтракать, а уже давно пора обедать. И Егорка, как назло, куда-то подевался.
Выйдя во двор, Татьяна огляделась. Наверняка с новым другом убежал. Но, повинуясь тоненькому голоску интуиции, она решила обыскать участок.
Дойдя до поленницы, она услышала голос сына и какое-то попискивание. За дровами Татьяна застала Егорку, перебирающего тонкие маленькие косточки.
Где ты взял эту гадость? Новый виток тошноты сжал желудок. Выкинь немедленно!
Это не гадость, зло ответил Егорка. Это мой друг. Вот!
Он протянул матери небольшой беззубый череп с широкой расщелиной между зияющими дырами на месте носа и рта.
Где ты это нашёл?
Тут лежало. Мама, он кушать всё время просит. Я его кормлю, но ему мало. Его домой надо, к нам. Он к маме хочет, нежно прижимая щеку к пожелтевшей кости, проговорил сын.
Нервы у Татьяны сдали. Она выхватила череп из рук Егорки, кинула на землю и с силой наступила на него. Хлоп тонкие высохшие косточки легко раскололись. Егорка громко зарыдал, бросился поднимать фрагменты костей, но Татьяна вцепилась в него и силком поволокла в дом.
***
Вечером, с боем уложив канючащего сына, Татьяна принялась караулить чокнутую бабку у окна. Сколько прошло времени, неизвестно, но, устав, она задремала, а проснулась уже глубокой ночью.
Шшшшшкрап
Острые коготки снова скребутся в дверь. Писклявая заунывная песенка приближается Татьяна вздрагивает, знает, что это злая шутка соседки, но всё равно страшно
Стук-стук глухо стучат в дверь. Стук-стук тут же звонко в окно. Бах! словно большим сапогом припечатали.
Разозлившись на сумасшедшую бабку, Татьяна распахивает дверь, но за ней пусто. За домом небось прячется
Прихватив фонарик, Татьяна идёт за угол дома. Зловонно-сладкий запах разлагающейся плоти ударяет в нос.
Что за вонища? она почти кричит.