Тогда их поход удлинялся сначала Лялины родители, потом неблизкий путь к Розкиному Гаяру. Ляля всегда просила Розку: «Иди, догоню». Хотелось постоять одной в тишине и поговорить про себя с мамой, а Розка не умолкала ни на минуту. Сейчас эта Розка лежала дома с бронхитом, и Ляля поехала одна, чему, честно говоря, была несказанно рада. Настроения общаться не было никакого, да и с утра, впрочем, как обычно, было приличное давление. В автобусе, идущем от метро к кладбищу, слава Богу, нашлось место, и Ляля тяжело плюхнулась с краю, подобрав полы длинной шубы. У окна сидела немолодая женщина со скорбным выражением лица в маленькой черной старомодной шляпке из белесого уже бархата. Ехать до места было минут пятнадцать, и через несколько минут женщина в шляпке обратилась к Ляле. За пятнадцать минут пути словоохотливая спутница со скорбно поджатыми губами успела сообщить конспективно о себе почти все что она уже девять лет как на пенсии, бездетна, вдовеет уже четырнадцать лет и сегодня святой день день рождения покойного мужа. Хоть и жизнь она с ним прожила врагу не пожелаешь, не дай Бог, тьфу-тьфу, никому, но все простила и скучает по нему сильно, хотя только вот сейчас, после его смерти, обрела наконец долгожданный покой. Ляля морщилась, но кивала, она не любила случайных знакомств, а уж тем паче не ждала подобных откровений. Из автобуса вышли вместе. Случайная соседка, мелкая и сухая, выпрыгнула легко первая и услужливо протянула Ляле узкую, мелкую ручку.
Не отстанет, с тоской подумала Ляля. Шла она тяжело, медленно, осторожно пробуя скользкой подошвой дорогу. Случайная знакомая шустро семенила рядом и бесконечно говорила, говорила. Потом она сочувственно прихватила Лялю за локоть, как бы поддерживая ее, на что Ляля сухо и резонно заметила, что если рухнет она, то обязательно потянет за собой и ее услужливую и добровольную помощницу, но та беспечно махнула рукой, продолжая без умолку трещать. Ляля искоса с раздражением глядела на нее, и тут в голову пришло Пуговица. И вправду, лицо ее плоское, белесое, с маленькими глазками без ресниц и курносым носом с открытыми крупными ноздрями было похоже на старую стертую бельевую пуговицу.
Росту она была маленького, легкая и сухая, чему Ляля, набравшая за последние годы килограммов пятнадцать лишнего веса к своему предыдущему, тоже вполне лишнему, искренне позавидовала. Все это непременно и тут же сказалось на здоровье одышка, больные ноги. Но бороться с этим Ляля уже перестала, смолоду поняв неравность этой схватки. А какие радости сейчас на пенсии, Господи, еще отказать себе в таком любимом черном хлебе, пирожном, шоколаде? У телевизора или под книжечку. Пуговицу она почти не слушала, думая о своем и мечтая только о том, чтобы навязчивая попутчица поскорее свернула на одну из аллей. Но им оказалось по пути, чему та была несказанно рада. Совсем, видимо, одинокая, подумала с жалостью Ляля, включаясь в ее болтовню. Смешно закатывая маленькие круглые глазки, теперь Пуговица рассказывала о том, каким красавцем был ее покойный муж:
Бабы гроздьями, гроздьями всю жизнь, до самой смерти. А у гроба? Да что творилось у гроба, причитала она, налетели как мухи на мед.
Сравненьице, усмехнулась Ляля.
Да, именно как мухи и у гроба устроили представление, продолжала со вкусом Пуговица. Было видно, что вспоминать ей все это нравилось. И рыдали, и на гроб бросались, и даже две сцепились почти подрались. Поскорбеть не дали, шмыгнула носом Пуговица и вытерла глаза платком.
Ляля, тяжело дыша, остановилась, ища глазами скамейку.
Посидим? обрадовалась ее спутница.
Ляля вздохнула. Она опустилась на сырую скамейку и расстегнула ворот шубы. «Пальто надо было стеганое надеть и платок, вечная манера напялить на себя черт-те что», с раздражением подумала она.
Пуговица не останавливалась ни на минуту:
Я их понимаю, им досталось все лучшее его мужская сила, молодость, красота, ну и все остальное. Тут она многозначительно замолчала и уставилась на Лялю: Вы понимаете, о чем я?
Ляля кивнула.
Мужчина он и вправду был феерический.
«Ну идиотка, с отчаянием подумала Ляля. Господи, феерический! Апофеоз глупости. Вечером с Розкой посмеемся».
А вообще-то Тут Пуговица замолчала и уставилась в одну точку. А потом продолжила: А вообще-то он был вор.
Как вор? переспросила слегка растерявшаяся Ляля.
Так обычно. Обычный вор-рецидивист, отсидел четыре срока. Она опять замолчала, скорбно поджав сухие губы.
«Ну идиотка, с отчаянием подумала Ляля. Господи, феерический! Апофеоз глупости. Вечером с Розкой посмеемся».
А вообще-то Тут Пуговица замолчала и уставилась в одну точку. А потом продолжила: А вообще-то он был вор.
Как вор? переспросила слегка растерявшаяся Ляля.
Так обычно. Обычный вор-рецидивист, отсидел четыре срока. Она опять замолчала, скорбно поджав сухие губы.
«Нет, дикость какая-то, раздраженно подумала Ляля, мало того, что приклеилась ко мне намертво, так тут еще страстями нешуточными задушить решила, просто сериал какой-то дурацкий. Или все врет, все придумала, с такой овцы станется. Скорее всего. Как всегда, на мою бедную голову».
И что же он воровал? с издевкой поинтересовалась Ляля.
Кражи. Квартирные кражи, четко ответила Пуговица. Иногда у своих же богатых любовниц. Как получалось. Некоторые на него даже не заявляли. Как когда.
Она опять замолчала, но Ляле послышалась даже какая-то гордость в ее словах.
А вы что же? Все знали и терпели? И баб этих бесконечных, и отсидки? спросила Ляля.
И передачи, и свидания в Мордовии, и поселение тринадцать абортов от него сделала, два выкидыша.
Любили? уже почти с сочувствием спросила Ляля, теперь, почему-то окончательно поверив ей.
До смерти, тихо произнесла Пуговица. Потом подвинулась к Ляле вплотную и страстно зашептала: Об одном Бога молила чтобы он его инвалидом сделал, безногим или безруким, чтоб только мне одной, только мне бы достался, грех, конечно. И горшки бы выносила, и в туалет бы на руках носила, только чтобы я одна и никого больше, понимаете?
Ляля кивнула. Они несколько минут молчали, а потом Ляля со вздохом поднялась с надеждой наконец распрощаться со своей невольной попутчицей. Где там! Пуговица продолжала мелко семенить за Лялей.
А участок, участок у вас какой?
Сорок третий, буркнула Ляля.
Господи, ну надо же, обрадовалась Пуговица. А у меня сорок второй.
Потом они свернули с центральной аллеи, и Ляля опять попыталась распрощаться с ней. Но новая знакомая продолжала восхищаться уже вслед уходящей Ляле, что ее она так и сказала: «моя» могилка на границе Лялиного участка: «Вон через три ряда, ну, мы с вами оказались еще и соседями».
Окажемся, возможно, бросила Ляля через плечо. Ляля прибавила шагу, но Пуговица нагнала ее и потянула за рукав.
Пойдемте, покажу вам памятник, в прошлом году поставила, полторы тысячи долларов, настаивала Пуговица.
«Ну что за навязчивость такая, ну ни такта, ни ума, ни понятия, со злостью подумала Ляля. А ведь не отвяжется ни за что. Таким ведь все нипочем. Только о своем». И Ляля покорно поплелась за ней.
Жидкая грязь, перемешанная с подтаявшим снегом, чавкала под ногами. Нет, хорошо, хоть резиновые надела, вот отмывать только потом, мелькнуло в Лялиной голове. Они завернули за высокий, почти двухметровый памятник из белого мрамора, с нелепым бронзовым вазоном в изголовье, и тут Пуговица остановилась.
Вот, гордо сказала она и кивнула на серую гранитную стелу с нечетким барельефом мужского лица. Ляля скользнула взглядом. «За эти деньги я бы поставила другое», мелькнуло у нее. Цены она знала хорошо. Потом она прочла текст нелепую и пошловатую эпитафию в стихах, а дальше увидела фотографию в узком металлическом багете, стоявшую у подножия памятника. И тут у нее перехватило дыхание и гулко и часто забухало сердце. На минуту ей стало нехорошо и слегка качнуло в сторону, и она схватила рукой чугунный шар ограды.
«Вот и встретились, пронеслось у нее в голове. Ну здравствуй, моряк-подводник, каперанг, твою мать. Господи, просто бразильское кино».
Пуговица продолжала хвастаться и гордиться памятником. Ляля с трудом взяла себя в руки и твердо, слегка осипшим от волнения голосом распрощалась с ней, сославшись на время и жестко сказав той, что на кладбище ей хочется побыть одной. Пуговица растерянно и обиженно замолчала и заморгала, а Ляля решительно развернулась и стала пробираться между тесными оградами. Дрожащими руками она открыла длинный металлический ящик с кладбищенским инвентарем веником, совком, полупустыми банками с краской для ограды, вытащила складной стульчик и плюхнулась на него. Хлипкие металлические ножки стульчика глубоко ушли в раскисшую землю. Она расстегнула шубу и понемногу стала приходить в себя.
В середине семидесятых молодая замужняя Ляля уезжала на юг. Горящую путевку предложили в профкоме это была неслыханная удача, и нервы, разумеется, кто-то отказался от путевки в последний момент, в предпоследний перед отъездом день, и у Ляли как раз был только что оформлен отпуск. Все случайно совпало. Встревоженная и возбужденная, Ляля боялась, что не достанет билет на поезд: конечно, ведь самый сезон. Но помогли связи отца, и вечером она спешно кидала в чемодан летние вещи, сетуя на то, что не успела купить новый купальник, и со слезами разглядывала оторвавшийся ремешок на старых босоножках. Муж был, как всегда, спокоен и невозмутим, Лялю тормозил и выделил из заначки на румынскую стенку сто рублей. Мама жарила курицу в дорогу, а отец подбивал набойки на выходных туфлях. Ночью Ляля спросила у мужа: «Не сердишься?» Он искренне удивился и сказал, что рад и счастлив такой удаче. Поплакав от волнения, Ляля под утро уснула.