Следователь недовольно поморщился, а гость, жаждущий только одного промочить пересохшее горло в ближайшем питейном заведении, суетливо подскочил и прижал костлявый, небрежно выбритый подбородок к замызганному шейному платку, заменяющему галстук:
Не смею более отрывать вас от дела, Василь Иваныч. Да и меня, поверенный добыл из жилетного кармана массивный «Брегет», последнюю ценную вещь оставшуюся у него от лучших времен и прозвонил одиннадцать раз, уж время поджимает. Однако прежде чем откланяться, хотелось бы узнать, когда же состоится суд?
Чиновник неопределенно пожал плечами:
Ныне бумаги передам в канцелярию, и через пару-тройку дней пожалуйте в заседание, а уже в спину, поспешившему на выход поверенному, насмешливо буркнул: Знамо, где тебя поджимает. В шинке, небось, давным-давно заждались
Продолжал отмалчиваться Ефим и на суде, игнорируя любые обращения, как судьи, так и защитника. Тем не менее, свидетелей учиненного злодеяния было достаточно, и доставленные на процесс очевидцы наперебой, в мельчайших подробностях живописали трагедию.
Судью, которого третий день изводила невыносимая мигрень, более всего раздражало упорное нежелание подсудимого отвечать на его вопросы. И невдомек было ему, подогретому докладом следователя и показаниями свидетелей, что тот не притворяется, а все это время грезит наяву, представляя себя на дьявольском шабаше и безуспешно пытаясь настроить надорванную душу на вечные муки.
Когда же палящая боль в левом виске, от которой полыхнул мгновенно ослепший глаз, стала невыносимой, судья судорожным движением окостеневших пальцев сбил набок напудренный парик и со всего размаха грохнул деревянным молотком по кафедре, обрывая негромкий шелест переговоров немногочисленной публики, состоящей из скучающих надзирателей, любопытной тюремной обслуги и специально привезенных свидетелей. После того, как в заседании повисла звенящая тишина, надорвано прохрипев, подвел неутешительный для подсудимого итог:
Повесить!..
В этот миг Ефима, ранее нечувствительного к любой телесной боли, подмышкой неожиданно ожег укус блохи. Содрогнувшись с головы до ног, он вдруг очухался. В себя, распрямившись и развернув плечи, пришел другой, здравомыслящий и рассудительный Ефим, до того томившийся под спудом второй, темной половины, по наущению которой неразумное тело и совершило невиданное злодеяние.
Ударивший для него громом среди ясного неба смерный приговор, когтистой ледяной лапой болезненно сдавил сердце, намерзая тяжким комом за грудиной и, наполнив душу тоскливой безысходностью, сполз в самый низ живота. Понимая обреченность и бессмысленность запоздалого покаяния, очнувшийся Ефим все же не сдержался и прорыдал:
Почто напрасно на смерть обрекаете, православные?! Я ж по-правде хотел, как в Писании: «Око за око»! А вы, за это на виселицу?!.. Одумайтесь, пока не поздно!..
Сидевший на отдельной скамье рядом с присяжным поверенным представлявший сторону обвинения судебный следователь, оживившись, толкнул локтем вздрогнувшего от неожиданности соседа:
Ну, о чем я вам говорил, Прокопий Петрович? Стоило на горизонте замаячить веревке, как душевная болезнь нашего злоумышленника чудесным образом испарилась. Глянь, как на слезу жмет. Любо-дорого Нет, помотал он из стороны в сторону большелобой плешивой головой, подобным никакого снисхождения. Для них один удел виселица.
Как обычно, крепко перебравший накануне поверенный, и двух слов не сказавший в защиту подсудимого, лишь уныло кивал головой, во всем соглашаясь с собеседником
Когда пара дюжих надзирателя грубо втолкнули закованного в ручные и ножные кандалы, переодетого в заношенную полосатую робу Ефима в камеру смертников, в первое мгновение ему почудилось, что он непременно задохнется. Жгучий, жестче порохового дыма выедающий глаза и ноздри смрад, исходящий от покрытых коростой тел и человеческих испражнений, усеявших осклизлые края пробитой в камне пола ямы, не в силах было развеять даже прорубленное в толще противоположной от входа стены, ничем, кроме порыжевших от ржавчины прутьев решетки не закрытое окно.
Голый по пояс, бугрящийся узлами огромных мышц и лоснящийся от пота тюремный кузнец косая сажень в плечах, стараясь дышать ртом, сноровисто замкнул на шее Ефима стальной ошейник, от которого к стене тянулась потертая цепь, намертво закрепленная в камне, и ни мгновения не мешкая, выскочил за порог. Надзиратели, тяжко пыхтящие сквозь плотную ткань прикрывающих лица рукавов, поспешили за ним вслед.
После того, как отрывисто лязгнул замок с оглушительным грохотом захлопнувшейся двери, Ефим сморгнул набежавшую слезу и, задыхаясь от невыносимого зловония, наконец, осмотрелся. Напротив и по левую руку от него были прикованы еще трое несчастных. Длина цепей как раз позволяла им только-только добраться до выгребной ямы, но никак не дотянуться друг до друга.
Полосатые рубахи, порты, и круглые шапки на обритых наголо головах узников отличались от надетых на Ефима лишь крайней степенью замызганости, спали смертники прямо на голом полу, а также не просыхающими темными потными кругами подмышками и на спинах. Под их ногами с отчетливым шорохом толклись бесчисленные полчища тараканов, которые соперничали за нечистоты с тучами зудящих жирных мух, тут же жадно облепивших свежее тело.
С остервенением отмахиваясь от настырных крылатых насекомых и со смачным хрустом давя подошвами тех, что рыжим шевелящимся ковром покрывали слизисто-влажный пол, надрываясь в кашле Ефим надсадно просипел:
Здорово, братцы Давненько здесь?..
Послышался хриплый смешок, и сидевший привалившись спиной к противоположной стене по-турецки скрестивший ноги болезненно худой, рослый арестант с ввалившимися, обведенными траурными кругами глазами, надтреснуто-сорванным голосом ответил:
А ты не боись, туточки никто долго не засиживается. Оглянуться не успеешь, как ножками в петельке дрыгнешь. Завтрева как раз подобное представление ожидается.
Какое еще такое представление? переспросил Ефим откровенно глумящегося над ним собеседника, жадно хватая ртом отравленный, мутящий разум воздух.
А вот такое! истерично хохотнул долговязый. С утречка притопают архангелы, подхватят одного из нас грешных под белы ручки и вручат прямиком палачу на утеху семейства самого его высокопревосходительства губернатора. Палач-то тутошний еще тот мастак. Люди бают, губернатор его ажно из самой Гишпании выписал. Наши-то, доморощенные, обнакновенно, без затей вешают. Секунда делов рычаг дернул, пол провалился, смертничек вниз ухнул, и поминай, раба божьего, как звали. Этот же перво-наперво потребовал люк заколотить и по-старинке табурет из-под ног самолично выбивает. А перед тем петельку особым образом свяжет, в коей, случается, висельничек-то по часу, а то и более мается. Посинеет весь, глазки выкатит, хрипит, пеной захлебывается, а госпожа губернаторша в креслице мягком знай себе веселиться, в ладошки хлопает, да пари заключает, сколько еще минуток бедолага протянет
Тут леденящее душу повествование прервал дикий вопль прикованного рядом с рассказчиком средних лет коренастого крепыша с малярийно-желтым, изрытым оспой лицом и совершенно безумным взглядом:
Заткни пасть, собака!!! Убью!!! брызжа слюной, рычал он, пытаясь сорваться с цепи, словно вставшая на дыбы свирепая дворовая псина.
Его же словоохотливый сосед злорадно ухмыльнулся и заговорщески подмигнул Ефиму:
Знамо, чего буйствует. Чует, окаянный, чей черед подступает и, продолжая едко усмехаться, повернулся к бьющемуся в припадке здоровяку: Эва как тебя, Семка, корежит. Чай, когда купчишкам на тракте кишки выпускал да темечко проламывал, ведать не ведал, что и для тебя час расплаты настанет?
Врешь, паскуда! продолжал бесноваться побуревший разбойник, у которого на бритых висках вспухли гроздья фиолетовых жил. Я еще на твоей могиле камаринского спляшу! Мне-то всяко помиловка выйдет, опосля того, как вас, подлюг, передавят. Он вдруг зашелся в припадке истерического хохота, а затем, похрюкивая и всхлипывая, обессилено сполз по стенке на пол, а когда, вроде, окончательно стих, вновь подал голос: Просчитался ты, кержак. Не моя ныне пришла пора с чертями в горелки играть. Поутру ведьма к свому хозяину оправится. А мы занимательную спектаклю поглядим.
Дернувшийся как от внезапного удара Ефим, громыхнув цепями, порывисто развернулся и шагнул ближе к забившемуся в сумрак угла четвертому смертнику. Всмотревшись внимательнее, он, несмотря на парную духоту, похолодел. Подтянув острые колени к иссохшей груди, на полу поджалась обритая, как и все остальные, босая старуха, облаченная в длинный, до пят, полосатый балахон.
Это как же? обратился потрясенный до глубины души Ефим к долговязому, с жадным любопытством отчаянно скучающего человека наблюдавшего за ним.
А как ты, мил человек, полагал? с готовностью тут же откликнулся он. Мы туточки как в бане все равны Да и по ведьме особо-то не сокрушайся. Она немало нашего брата на тот свет спровадила. Обиженным мужиками бабенкам травки особые продавала. Такую жена неприметно подсыплет, скажем, в суп, а через пару недель у мужа открываются дикие рези в брюхе и денек-второй помучившись он отходит. Сколько таких безутешных вдов теперича по земле ходит, и не сочтешь.