У одного Де-Пуле не изменилось ко мне отношение. Он был все так же добр и обходителен, часто бывал у меня в гостях. Во время очередного его визита я под воздействием выпитой водки а я к тому времени стал усиленно на нее налегать разоткровенничался. Так, мол, и так, Михаил Федорович, не ценят меня в Воронеже, пренебрежение сквозит в каждом взгляде, натянутость в каждой улыбке.
Де-Пуле внимательно выслушал мои пьяные жалобы и ответил:
Знакомая история, Александр Андреевич. Был у нас в Воронеже за какое-то время до вас один тоже талантливый, выделяющийся из общей массы человек. Суворин Алексей Сергеевич слышали о таком?
Кажется, встречал такую фамилию. Он сотрудник какой-то петербургской газеты.
«Санкт-Петербургских ведомостей».
Точно-точно! Он ведет там воскресный фельетон «Недельные очерки и картинки». Весьма недурно пишет. Но я не знал, что он из Воронежа!
Да-да, из Воронежа. Как и вы, он, живя здесь, печатался в столичной прессе, как и вас, его у нас окружало смрадное облако зависти. Мы с ним были дружны он вместе со мной учителем служил, и я видел, как он задыхается и чахнет в этом облаке. И я сказал ему: «Захиреют ваши таланты в Воронеже. Уезжайте». Уж не знаю, послушался ли Суворин именно моего совета или сам пришел к такому решению, но он действительно покинул наш город. Сначала перебрался в Москву, потом в Петербург. И, как видите, выбился в люди.
И к чему вы мне сейчас все это рассказали? Спьяну я плохо понимал намеки.
Как к чему? Поезжайте и вы в Петербург. Там наверняка найдется применение вашим способностям!
Я усмехнулся.
Вот ведь странно выходит! Сперва вы сманили меня в Воронеж, теперь же гоните отсюда. Надоел я вам, что ли?
Де-Пуле даже обиделся.
Как вы можете говорить такое! Я же вам добра желаю.
Простите Бога ради. Я пошутил. Я сам давно подумывал о Петербурге. На самом деле не подумывал, но сказал так, чтобы угодить своему товарищу.
Вот видите! обрадовался Де-Пуле. Если окончательно надумаете, я по старой дружбе напишу Суворину рекомендательное письмо. Авось на первых порах поможет, устроит в «Ведомости» или в другую газету.
Я внял совету Де-Пуле и перебрался в Петербург.
Долго перед этим я размышлял, долго взвешивал, но в конце концов решил: «Да что меня, собственно, останавливает? Только неопределенность будущего. В Воронеже быт мой устоялся, какая-никакая, а есть устроенность, я при месте и при деле, а что ждет в Петербурге? Неизвестно. Но это же как раз и интересно! Возможно, я пожалею, а возможно, что и нет. Пока не проверишь опытом, не узнаешь. Нет, неопределенность это даже и хорошо, ведь за ней могут таиться слава, признание, блага! Итак, решено! Еду! Что только жена скажет?»
Однако препятствий со стороны жены, к удивлению своему, я не встретил. Напротив, когда я объявил ей, что нас ждет смена местожительства, она обрадовалась нашему предстоящему переезду и даже поторапливала меня с ним. Она почему-то твердо верила, что в Петербурге мы попадем в самые высокие круги и она станет настоящей великосветской дамой, будет блистать в обществе, а одеваться у лучших портних. Я ее не разуверял. Да меня и самого, признаться, обуревали большие надежды, которые преобладали над здравым смыслом. Иначе бы я не сдвинулся с места.