Нет, по телику я видел, как загорелые гибкие мужики красиво кувыркаются на океанских волнах побережья Штатов и Австралии, умело управляя примитивным судёнышком доской с торчащим из неё парусом.
В отличие от океана на Химкинском водохранилище был полный штиль. Но ведь и я в отличие от загорелых виндсёрфингистов в этом деле был полный лох.
Меня подвезли к доске с парусом на лодке, сняли загорелого гибкого парня с доски, а меня, в одних плавках, оставили наедине с этим плавсредством.
Стояла осень, конец сентября. Температура воздуха градусов 18. Температура воды намного ниже, в чём я сразу же убедился, попытавшись поставить парус по ветру.
Парус меня почему-то не послушался, завалился, я упал в воду, а парус накрыл меня сверху. Схлопотал, в общем, виндом по сёрфингу.
Я повторил попытку. С тем же результатом.
Я снова забрался на доску и попытался поднять из воды мокрый парус. Парус продержался в стоячем положении несколько секунд и завалился снова.
Короче, этот нехитрое упражнение я проделал раз тридцать.
Я посинел и покрылся крупными пупырышками.
Я хлюпал носом. Я стучал зубами. Кусал трясущиеся губы.
Я проклял этот кооператив и весь этот виндсёрфинг, а заодно «Собеседник» вместе с Димой Подобедовым.
Отчаявшись и замаявшись поднимать нестоячий парус, я попытался просто лечь на доску и грести к берегу, но парус, плашмя бултыхающийся на воде, ужасно тормозил и мешал движению.
Я стал махать руками и кричать, чтоб меня забрали, стоящим на берегу. Но ветер уносил мои стоны и проклятия в ответ с берега мне улыбались и дружелюбно помахивали руками.
Наконец, минут через 45 моего постыдного плавания, ко мне подгребла лодка и улыбающийся загорелый паренёк спросил: «Ну, мол, как оно?»
Разумеется, я ответил «Здóрово!»
Отправляясь на это задание, я допустил досадный промах по легкомысленности не захватил с собой полотенце и сменную одежду. Душевые у кооперативщиков ещё не были построены. Я попрыгал по берегу, напялил джинсы и майку и отправился интервьюировать основного кооператора.
Кооператор решил шикануть и повёз меня ужинать в аэропорт «Шереметьево» почему, до сих пор для меня остаётся загадкой. Ну, кафе и столовые вечером в советской Москве были уже закрыты, это ясно. Но что на Ленинградском шоссе приличного ресторана поближе не нашлось?
Видимо, не нашлось. Или кооператор решил сэкономить.
Мы довольно долго ехали к аэропорту, потом долго кушали и беседовали, потом они довезли меня до родного МАИ, а до общаги я уж добирался пешком.
Утром у меня заболело горло, тонзиллит постепенно перешёл в фарингит, фарингит в ларингит, ларингит в бронхит, бронхит выражался громким неподавляемым кашлем, плюс лёгкие начали посипывать да похрипывать и через пару дней мой щуплый организм стал подавать явные признаки бронхиальной астмы.
Лечение заняло месяца два с половиной. Я глотал микстуры, таблетки, ходил на процедуры в поликлинику ничего не помогало. Напросился поболеть к однокласснице Маринке, она меня уложила на полу и очень переживала, что я её скомпрометирую перед её тогдашним женихом.
В конце концов, я уехал болеть в Кострому.
Как вылечился уж и не помню. Видимо, с зимой пришёл более сухой воздух, и бронхи мои поуспокоились.
А статья моя в «Собеседнике» так и не вышла Подобедов объяснил мне, что редактора не устраивает мой стиль слишком уж он, типа, кондовый. Не знаю я старался, как мог. Живописуя. То есть врал, конечно.
Обидно, однако. Бултыхался, жизнью рисковал.
И кооператор в накладе остался. А, может, и не остался. Может, ему подослали потом более опытного журналиста. Который не бултыхался, а молча стоял на берегу.
А потом сел и написал красивую статью про гибкое чудо виндсёрфинга.
Ну и семь ему футов под килем.
Волоколамское шоссе
А это просто одна из песен, сочинённая на первом курсе МАИ. Далеко в народ она так и не ушла, но Жене Меренкову, вечному студенту из соседней комнаты, а по совместительству предводителю нашей тёплой компании КСП шестого факультета, очень нравилась. По-моему, это единственная песня, которую он выделил из всего моего творчества и запел своим вдохновенно-гнусавым голосом.
Судите сами: бред, конечно, но вместе с тем какая-то милая непосредственность. Кстати, Покровкой я тут, как приезжий не-москвич, называл не Покровский бульвар, а парк Покровское-Стрешнево.
Волоколамское шоссе
Маёвца улица родная
И как по взлётной полосе,
Гоняю сессией замаян
Туда-сюда вдоль по шоссе
Сидит в трамвае номер шесть
Такая странная девчушка -
И верим мы в чужую лесть,
Почти не глядя друг на дружку
Сидим в трамвае номер шесть
А за окном идут дожди
От Лужников и до Покровки
Ты подожди не выходи
До следующей остановки
Ой, погоди, не выходи!
А где-то там в моём МАИ
Гудит бетонка сачкодрома
Аудитории твои -
Мне как очаг родного дома
Там, где-то там, в моём МАИ
Как самолёт, летит трамвай,
Вдоль по взъерошенным проспектам,
И освещая вечный май,
Торчит кирпич Гидропроекта
А вдоль шоссе летит трамвай
Волоколамское шоссе
Широкий ряд домов высотных
А я бегу спешу, как все
От воскресенья до субботы -
Волоколамское шоссе
Волоколамское шоссе
Воспиталка
Звали её банальнее некуда: Марья Ивановна.
Бóльшую часть жизни она проработала надзирателем в женской тюрьме. А по выходе на пенсию устроилась воспитателем в общагу рабочего общежития СМУ 626 тёплого города Алушты.
Где мы с ней и столкнулись.
Мы это сосланные строить базу МАИ студенты, завалившие зимнюю сессию.
Но здесь, в Крыму, нас сразу невзлюбили отнюдь не за это. А за то, что мы москвичи.
Мало того, что невзлюбили, так ещё и приставили воспитателя как к несовершеннолетним.
В общагах МАИ никаких воспитателей не было.
А тут на тебе. Конечно, мы восприняли явление Марьи Ивановны как некий канцелярский казус. Как нечто сюрреалистическое и гипертрофированное.
Гипертрофия её начиналась с фигуры: толстые ноги, толстая голова, грязные волосы, склочный голосище совсем не как у Фаины Раневской а так, ну вылитая фрёкен Бок из советского мультика про Карлсона.
В Красном уголке, где должны были собираться время от времени общежитейцы например, у голубого экрана или за шахматной доской Марья Ивановна устроила себе рабочий кабинет.
И даже написала часы приёма по полтора часа два раза в неделю.
В остальное время она единолично отдыхала смотрела в телевизор. Возможно, играла сама с собой в шахматы. Разговаривала с бюстом Ленина, скучавшим в углу.
Иногда вспоминала о работе и, взяв у комендантши ключ, неожиданно врывалась в наши комнатушки.
Жара стояла неимоверная лето, Крым. Лежишь, бывало, голый под одной простынёй, млеешь после работы.
Тут вдруг дверь распахивается и здрасьте! Марья Ивановна!
И сразу шасть в тумбочку, где припрятаны трусы с носками.
Видимо, у неё на это дело нюх.
А к шмону-таки просто призвание. Одна незадача карцера на нас нет.
Но поорать да постращать можно. И потыкать носками и трусами мол, что это?
И я встаю, гордо завернувшись в простыню древнеримским патрицием, и метафора на уста так и просится. И возмущённо вещаю Марье Ивановне, как попсовая звезда жёлтопрессному журналисту:
Да как вам не стыдно копаться в моём грязном белье!
И на пару секунд ей становится стыдно.
А потом она почему-то обижается с крупными слезами в тоскливых глазах.
Эх, вы говорит она, отбрасывая носки с трусами. А ещё москвичи А ещё студенты
И одаривает таким страдальческим взглядом, что становится очень не по себе.
Вся её жизнь, всё её грустное существование в этом взгляде: двадцать лет в тюрьме, чужое грязное бельё и полное, беспросветное одиночество.
Безнадёжно глядя перед собой и не глядя на меня, Марья Ивановна уходит, унося своё одиночество в Красный свой уголок, где она плюхается в кресло и смотрит телевизор до утра, пока не уснёт
Г
Голь на выдумки хитра
У Ленки Фокиной тётка работала в конюшне зоопарка. Ленка иногда водила туда знакомых покататься на лошадях. А когда заболел жеребёнок, даже повела ребят в ночное.
Нужно было постоянно дежурить у «постели» больного. Днём это делали служащие зоопарка. А ночные дежурства организовала Ленка.
Чтобы было нескучно, ребята ходили туда целой компанией.
Кто-то один сидел возле жеребёнка, остальные развлекали себя как могли.
Самым интересным развлечением было «доение» автомата с газированной водой.
Автомат стоял в самом центре новой территории. За три копейки он наливал стакан газировки с сиропом, за копейку газировку без сиропа.