Хотя и с мечтаниями и с сокращениями не всё так просто.
Валерий Грушин, студент из Куйбышева, героически утонул, спасая ребёнка. Памяти Валерия его друзья, туристы и гитаристы, стали ежегодно проводить туристический слёт, постепенно разраставшийся в размерах и, наконец, превратившийся в коммерческое предприятие, недавно лопнувшее пополам, что внесло известную дезориентацию в редеющие ряды поклонников авторской песни.
В общем, в любом случае, называть «Грушей» мероприятие памяти Валерия Грушина, мягко говоря, некорректно; да чего там! просто кощунственно. Но тем не менее это сокращение плотно вошло в обиход и его никакой нагорной проповедью уже не выкорчуешь.
Я ездил на Грушу два раза, с огромным промежутком в 1986-м году и в 2000-м. Оба раза вполне весело, но не вполне удачно.
В 86-м слёт разрешили кажется, после пятилетнего запрета и наше альтернативное КСП МАИ-2 во главе с бессменным Президентом и вечным студентом Женей Меренковым погрузилось в плацкарты поезда «Москва-Куйбышев» и тронулось на юго-восток, к фестивалю.
По пути между мной и Женькой произошёл несчастный случай, настороживший Женьку и, видимо, отвернувший его от меня на всю оставшуюся жизнь.
Мы оказались на верхних полках через стенку. И Женька, когда ему хотелось мне что-то сказать, не слезая, высовывал из-за стенки свою голову. И говорил.
Дорога была длинная почти сутки. Петь песни всю дорогу утомительно. И Женька своими вопросами, и своей вертлявой головой, то и дело появлявшейся из-за угла, стал явно злоупотреблять.
А меня стал мучить соблазн вытянуть ногу и пихнуть легонько эту занудную президентскую голову.
Голова Женьки продолжала свои миграции.
Соблазн мой усиливался
усиливался
и, наконец, воплотился. Уж не знаю, чем я думал, но я-таки сделал это. Пихнул легонечко Женькину голову ногой.
Женька, естественно, обиделся. Вся радость его сразу улетучилась куда-то за угол. А обиженная голова сказала: «вообще-то за такие вещи морду бьют!»
Мне стало очень стыдно. Ну и страшновато немного. Я уже давно не дрался.
Я стал глупо извиняться мол, чёрт дёрнул, не знаю, что на меня нашло, но всё-таки согласись, Жень, соблазнительно же вот так вот когда голова из-за угла пихнуть легонько
Женька (26 лет) внимать моим оправданиям не стал. Голова его исчезла за перегородкой и больше до самого Куйбышева не появлялась. Мне даже стало её не хватать.
Дальше мы, кажется, пересели на электричку. Потом топали ещё километра три. Потом ставили палатки. Ели-пили.
Потом я пошёл соревноваться со своими песнями и пролетел на первом же туре.
И, загрустив, пошёл бродить по лагерю. И окрестностям.
Грусти моей поприбавилось, когда на лесной тропинке я вляпался в говно.
Пришлось потом долго отмывать кроссовку в местной канавообразной речушке.
И это впечатление, наряду с гадкими архаичными туалетами типа «уборная» (дырки в земле, никаких перегородок, и всё это обтянуто по бокам полиэтиленом, и перегородка между мужским и женским отделением также полиэтиленовая и рваная) напрочь заслонило все остальные фестивальные впечатления.
Наша интеллигенция научилась читать умные книжки и петь умные песни. Но обустраивать места интимного пользования не научилась и до сих пор.
А, может, в самом деле, зря я рефлексирую? Может, подавляющему большинству соотечественников очень нравится коллективно справлять большую и малую нужду?
Вечернее-ночное сидение на горе я помню смутно. Помню, занимали заранее места на горе. Потом сцена в форме гитары внизу, на реке, осветилась электрическим светом, и часов на пять-шесть-семь затянулся концерт.
Кажется, когда со сцены запевали гимнообразные песни, вся гора вставала, подпевала и подмигивала фонариками и свечками.
А ещё, помню, гвоздями фестиваля были молодые Иваси Иващенко с Васильевым, ходившие от костра к костру со своими песнями. У каждого костра они собирали большую толпу, и всё пели, и пели, и пели.
Вокруг на длинных прутиках торчали микрофоны от портативных кассетных магнитофонов. Потом эти лесные записи расходились по стране десятками копий.
Студийная запись в нашей среде ещё не была как следует налажена.
А потом фестиваль кончился, и Женька Меренков, уроженец Магадана, пригласил нас в свою куйбышевскую квартиру, которую его мама получила за годы, отданные труду на просторах Сибири и Дальнего Востока.
Помню, мы накрыли на стол (точней, на пол, разложив клеёнку) и долго ждали, пока помоются все девочки. Очень хотелось есть, но руководство (то есть сам Меренков) почему-то считало неприличным начинать трапезу в отсутствие женской части компании. А девочки наши, хотя их было трое, явно не торопились ванна была одна, и обряд омовения они совершали, естественно, по одной.
Помню, мы накрыли на стол (точней, на пол, разложив клеёнку) и долго ждали, пока помоются все девочки. Очень хотелось есть, но руководство (то есть сам Меренков) почему-то считало неприличным начинать трапезу в отсутствие женской части компании. А девочки наши, хотя их было трое, явно не торопились ванна была одна, и обряд омовения они совершали, естественно, по одной.
И, видимо, очень тщательно.
Так что я, например, сутки не жрамши, изрядно измучился, глядя на накрытый на полу обед. И заклялся впредь ездить куда бы то ни было с этой компанией тем более на эту неудобоваримую «Грушу».
Свой обет я держал 14 лет. Пока Вова Розанов не соблазнил меня отдельным автобусом, который пришёл в арку возле кинотеатра Ханжонкова только на вторую ночь. И тащился до «Груши» целые сутки, то и дело ломаясь.
Это чудо отечественной автобусной техники предоставила нам забесплатно московская организация лужковской партии «Отечество». Словно репетируя своё поражение на выборах и подтверждая известную поговорку про бесплатный сыр.
В общем, ехали мы, ехали и, наконец, приехали.
Ничего не изменилось.
То есть почти ничего. Больше стало торговли, ещё меньше стало «наших» песен. За умеренную плату можно было арендовать мобильник и поговорить с Москвой. Купить пластиковую бутылку с палёной водкой. Покушать чего-нибудь не из костра, а из ларька.
Но всё так же развевались на ветру целлофановые паруса примитивных дырочно-выгребных туалетов.
Всё также у каждого костра обособленно кучковалась самостийная компания, плохо переваривавшая чужаков.
И я снова не завоевал никаких призов.
А в лесу снова вляпался кроссовкой в говно.
Ощутив, что это уже становится традицией, я решил пресечь сие на корню.
И боле я на «Грушу» не ездок.
Пусть не стал лауреатом, зато и обувь больше не пачкаю.
Д
Двадцать пять кругов по палубе
Лето 89-го. Теплоход «Зосима Шашков» круизирует туда-сюда по Волге. Теплоход полон сотрудников МИДа разного ранга, включая курьеров и секретарш. Я состою в команде артистов, нанятых за бесплатное питание и проживание развлекать этих самых МИДовцев.
Живём мы вчетвером: я, Паша Максименко (бард-импровизатор, лет на 10 постарше меня) и два диск-жокея, которых ещё не переименовали в ди-джеев.
Одного, повыше, кажется, звали Олегом.
Олег в начале путешествия дружил с Ленкой Швецовой из МИДовского культурного центра, потом переключился на её подругу, которая в этом же центре занимала пост повыше и была ответственной за всю нашу культурную программу. А Ленка Швецова осталась без пары.
Вместе с ней на теплоходе путешествует её брат, также озабоченный молодой человек. Оба они, кстати, генеральские дети. Этот самый Ленкин брат захаживает в гости к нашим диск-жокеям.
Живём мы на самой нижней палубе; наши иллюминаторы в метре от поверхности воды. Наискосок от нас расположились четыре девушки, каждой из которых около тридцати. Девушки пухленькие, не сказать, чтобы красавицы, И явно не послы и не послицы.
И вот ни с того ни с сего Ленкиному брату и генеральскому сынку приходит счастливая мысль: позвать этих скучающих барышень на групповушку. Диск-жокеи одобрили, я в страхе и стыде промолчал, и девушки были ангажированы.
Паша Максименко, как старший товарищ, тут же ушёл к кому-то в гости.
А я был шокирован, участвовать наотрез отказался, оделся потеплей и пошёл гулять по палубе.
Был вечер и было холодно.
Ходил я медленно и вдумчиво. В теченье часа отмотал кругов десять.
Посидел в баре.
Постоял на корме.
Поискал Пашу.
Пошёл проверил крепость замкнутой двери. Но мой стук не ответило даже эхо. За дверью стояла гробовая тишина. Оно и понятно секс шума не любит.
Я снова пошёл гулять по палубе.
Отмотал ещё кругов десять более медленной походкой.
Ещё подольше посидел в баре.
Постоял на корме, наблюдая как алое солнце торжественно опускается в волжскую воду.
Ещё раз попытался найти Пашу, но он спрятался хорошо.
Прошло, наверно, часа два с половиной.
За дверью нашей каюты по-прежнему стояла пугающая тишина. Ключа у меня не было, на мои постукиванья никто не реагировал.
Я замёрз. Я готов был штурмовать и барабанить. Но постеснялся и снова пошёл мотать круги.
На этой раз я передвигался ещё медленней будто в замедленной съёмке. Солнце уже утонуло. Ветер крепчал.
В коридоре, на диване для курильщиков, я даже попытался подремать, но тут нашёлся Паша и стал импровизировать стихами.