Я продрался сквозь живой букет колокольчиков и понял, что колеса у велосипеда есть, а пацан не гипсовый, а вполне живой, хоть и неподвижный.
А где тут Чкаловск? дернул я за штанину велосипедиста. Может, подбросишь на велике?
Мальчик повернул ко мне только лицо и, окая по-волжски, протяжно и лениво как гудок пароходика пропел:
Чика-лооовск? Так он тута близехо-то, Чи-ка-лооовск! Он туда ты иди, ото ж и доо-йти-то пустяшно дело-о!
И при этом он перехватил велосипед другой рукой, а свободную протянул, растопырив пальцы, прямо на лес.
Он чего, в лесу стоит, Чкаловск? удивился я.
Сам ты в лесу стоишь. обиделся пацан. Чи-ка-лооовск, он жо он оноо где, позалесо-оом зараз.. Я бы довез на рамке, да жду «ракету». Брат идет рыбу глушить. Не могу, стало-оо быть.
И я пошел через ромашковое поле на лес, за которым сокрыт городок, родивший неповторимого летчика всех времен и народов.
Добрел я до Чкаловска часов через семь, ближе к вечеру, поскольку юный велосипедист, видимо, пошутил. Или, может, я ему не понравился просьбой подбросить до города на рамке, а велосипед было жаль перегружать дополнительным туловищем.
В городке я удачно переночевал в десятикомнатной гостинице всего за 50 копеек, а с утра до обеда с помощью чуть ли ни всего местного начальства, уважающего прессу по партийной установке, сделал всё, зачем приплыл. Надо было ехать дальше. В город Городец. Я специально сейчас ничего не рассказываю о городах и сёлах, куда меня заносила воля редактора молодежной газеты, потому, что это совсем другая тема. Да и рассказам этим размер хоть и не сильно, но всё же толстенькая книжка.
Я о приключениях и злоключениях пишу, из которых меня вытаскивали добрые люди.
Городец стоял на левом волжском берегу. На 27 километров ниже. Я сполз по сходням, сделанным добротно для самоубийц. Делать самоубийце ничего не надо. Просто сойди на первую ступеньку сходней, а там, внизу, примут твой свежий труп. А совершенно безопасны сходни только для очень пьяных, которым и страхи неведомы, и травмы не болят при постоянной спиртовой анестезии.
Тетка в будке была уже другая, но в том же тельнике, который её не так уродовал, как сменщицу. На левый берег отсюда заворачивала только одна «ракета» на подводных крыльях. Причаливала она сюда на пять минут вечером, в 19.00 московского времени. То есть, торчать возле полосатой будки с орущей временами тёткой мне было отведено расписанием движения плавсредств ещё часов пять. Я сел на нижнюю ступеньку сходней, достал ручку и лист бумаги, пристроил лист на портфель и начал в прямом смысле на коленке писать репортаж из музея Чкалова. К приходу «ракеты» я его сочинил. Получилось вроде бы нормально. Билет до Городца я купил давно и он пять часов мялся в заднем кармане штанов вместе с деньгами и серьёзной редакционной бумагой, почти приказывающей всем оказывать мне всяческое содействие и везде пропускать. Сверху бумага имела солидный редакционный трафарет с адресом, но без телефонов, а внизу как синяк после отчаянной драки набухла от букв внушительная печать.
В Городец почему-то население плыло с большой охотой. Человек двадцать с хозяйственными сумками и серыми мешками, чем-то набитыми под самую веревку. А, может, им куда-то ещё дальше надо было я у них не спрашивал.
Шли мы по центру Волги. Огромная, отливающая матовым пламенем заката река. Закат расползался по темно-серой плавной волне, под которой физически чувствовалась глубина и безумство течения.
Я пошел на палубу, облокотился о низкий борт из толстой нержавейки и увлекся рассеченной крыльями водой. Она вылетала из-под крыла свистящим желтоватым пластом и через пять секунд рушилась позади кормы, будто её бросили прямо с неба. Рядом со мной примостилась парочка влюбленных. Девушка беспрерывно смеялась, а парень без перерывов шутил. Из-за шума движения слышны были жалкие огрызки фраз и смеха. Потом девчонка подошла ко мне слева и, надавив грудью на мою руку, закричала, побеждая все другие шумы: Ты в Гоороодец, ай куда дальше?
Я еще не успел ничего мяукнуть, как с другой стороны парень обнял меня за плечо и тоже заорал как глухому: Городец ништяк деревня. Пряников там поопрообуй печатных. Таких бооольше во всём мире нет.
Потом они снова засмеялись, он взял её за талию и они, подпрыгивая в такт «ракете» на волне, пошли на широкие сиденья из полированных реек. Я достоял у борта, ловил ртом брызги и вытирал слёзы от ветра.
Я еще не успел ничего мяукнуть, как с другой стороны парень обнял меня за плечо и тоже заорал как глухому: Городец ништяк деревня. Пряников там поопрообуй печатных. Таких бооольше во всём мире нет.
Потом они снова засмеялись, он взял её за талию и они, подпрыгивая в такт «ракете» на волне, пошли на широкие сиденья из полированных реек. Я достоял у борта, ловил ртом брызги и вытирал слёзы от ветра.
В Городце оказался очень цивильный причал. Ровные доски, красивая голубая краска без белых полос и пристань безо всяких архитектурных излишеств. На досках прочно стоял сборный из дюралюминия павильончик со стеклами, за которыми видно было кассу, буфет и штук пятьдесят стульев, аккуратно обтянутых рыжим дерматином. Я поднялся по удобным сходням на низкий берег, на котором стоял автобус ПАЗик и ждал пассажиров с «ракеты». А она уже отсвистела руладу и задним ходом, ныряя кормой в волну, разворачивалась от пирса в следующий путь.
И вот как раз с этого места начались мои злоключения, приключения и неожиданности. Хорошие и не очень. Я полез в карман, чтобы заплатить кондуктору, но в кармане не было ничего, кроме разреза сверху донизу. Паренек на катере обнимал меня с пользой для себя и подруги. Видно, такая у них была работа. Сделали они работу красиво. Я остался без копейки и без волшебной бумаги от редакции, которая как ксива депутата Верховного Совета открывала все двери и помогала вершить дела с предельной скоростью, и исполняла любые желания. Очень чтили в то время прессу и в народе, и выше народа.
Что и как теперь будет без денег, этой бумажки и паспорта я даже не пытался представить. Потому как жуткая сразу же рисовалась жизнь рабочая и прочая.
ГЛАВА 2
Кондуктор, веселая смешная тётка лет пятидесяти, в темно-синей униформе, включающей в себя берет, из-под которого, как перепуганные колдобистой дорогой, торчали в разные стороны рыжие, похожие на пружины кудри. Она подошла ко мне и спросила громко хихикая:
Чё-о, не зорооботал и пятака?
Я встал, повернулся к ней карманом на глаза, сунул в карман руку и выставил руку в дырку.
Вот. Вырезали недавно на «Ракете». И деньги, и бумагу удостоверение личности. Незаметно.
А то-о о-они у тебя роо- зрешение забыли поопроосить! заржал пискляво мужичок из конца салона. У нас тут с этим дело-ом, коорманы да сумки-то подрезать, ух какой поорядоок!! Не заскучаешь шибко-тоо!
Кондукторша оценила дыру в кармане высоко.
Оот же паразиты паразитские! с отвращением хмыкнула она и поправила берет. Рыжие пружинки тут же станцевали энергичный танец. Ладно, так ехай. Не проопадет автоопарк наш без твоего-о пятака-то-о. Ехай, ничего.
Спасибо, сказал я. Мне теперь в Городце и делать-то без бумаги от редакции нечего. Кто со мной возиться будет без документа? На лбу же нет печати от редакции.
А, так ты коорреспоондент? изумилась с переднего сиденья блондинистая дама в белой юбке и кедах на босу ногу. Рядом с юбкой стоял детский новенький самокат. Руль у него был обмотан толстой серой промасленной бумагой, стянутой бечёвкой. Такой моолооденькоой, а уже коореспоондент. С какой газеты будешь-тоо?
-С «Ленинской смены», сказал я грустно. После учебы первая командировка. Считай, завалил работу. Значит, можно обратно ехать, сдаваться и увольняться.
Ты этоо, погоди увольняться-тоо, улыбнулась дама в кедах. Как приедем, ты пойди в исполком, он в центре города, не проомоохнешься. Найди там в шестом кабинете О-о-гороодникова. О-он там да полуночи сидит. Скажешь, что-о Марина Сергеевна, художница, просила поодмоогнуть. У тебя дело-ов- то-о на сколько дней?
Да дня на два. Может, за день уложусь, мне стало неловко. А он кто, Огородников?
О-он? художница взяла самокат и пошла к выходу, О-он там туз бубно-овый, в испо-олкооме, хоть и не председатель. Ты иди. И привет от меня передай.
Водитель остановил ПАЗик у самых крайних домов и открыл дверь, хотя его и не просили. Марина, значит, ездит тут всегда.
Я тебя к испоолкоому-то по-одброшу, шофер закурил короткую папироску и тихо засвистел какую-то незнакомую мелодию. О-они там все чоо-окнутые. Сидят до но-очи. Как сиротки. Вроде и семей у них нету.
А зовут его как? Забыл спросить Марину Сергеевну, я оглянулся. Может, кто знает.